й связан. Она зачала от него. Я даже подумывала, не взять ли у нее ребенка. Меня только стыд удерживал. Люди скажут: вот уже в доме Хасимото до чего дошло! Женщина родила раньше времени, а тут еще молоко у нее пропало. Через два месяца ребеночек умер. И все-таки Тацуо хороший, только он очень слабохарактерный. Как он умолял меня, чтобы я его простила, признавал свою вину. А я и не сердилась. Мне только было очень жалко его. Смотрю я на него и от жалости сказать ничего не могу. И сейчас, если бы он одумался... Я ведь знаю его. Я и Тоёсэ говорила: если бы он знал, что я его жду, и нет у меня против него зла, он бы вернулся, обязательно вернулся...
— Тетя, вы будете краситься? — спросила Футтян о-Танэ.
— Конечно, будет. Женщины все красятся, — ответила за о-Танэ невестка.
О-Танэ с о-Юки и детьми только что вернулась из бани. Она пошла к себе в комнату, где в корзине лежали принадлежности косметики, которые она привезла с собой из Токио. В этой комнатке раньше жил мальчик, помогавший о-Юки по хозяйству в первый год ее замужества. Здесь было очень тихо, и Санкити иногда приходил сюда работать. О-Танэ привезла с собой и большое зеркало из толстого стекла, которым очень дорожила. Сев перед зеркалом, она стала пудриться, вспоминая бабушку Коидзуми, которая каждый день занималась своей внешностью и до глубокой старости всегда выглядела опрятной. Бабушка в глазах о-Танэ была хранительницей старинного уклада. У нее был муж... А вот ее мужа увела молоденькая гейша, и она ничего не может поделать. Горько стало о-Танэ. Из зеркала, на нее смотрела уже немолодая женщина с морщинистым, поблекшим лицом. Кому нужна теперь ее преданность и любовь...
В зеркале, позади о-Танэ, появилось смеющееся, румяное личико Футтян.
— Подойди-ка, я тебя подкрашу, — сказала о-Танэ. — Какой красивый у тебя после бани цвет лица!
Футтян приблизила к тетке свое милое, наивное, доверчивое личико.
Через некоторое время тетка и племянница пошли в комнату к о-Юки. Она тоже сидела перед зеркалом и укладывала волосы.
— Мама, смотри! — И Футтян подставила матери мордочку, покрытую толстым слоем румян.
— Да, смотри, мама, какая у тебя дочь стала красивая! — засмеялась о-Танэ.
О-Юки тоже не могла удержаться от смеха.
— Футтян ведь такая смуглянка, а тут вдруг побелела. Ну и смешная!
О-Танэ смотрела-смотрела, как о-Юки причесывается, и вдруг сказала:
— Послушай, о-Юки-сан, уж очень прическа у тебя старомодная. Я помню, как причесывалась Тоёсэ. Давай я и тебя так же причешу.
Футтян ходила из комнаты в комнату и, широко раскрывая рот, пела песни.
О-Юки и о-Танэ, сидя у раздвинутых сёдзи в южной гостиной, чинили и перешивали одежду к осени. Здесь было очень удобно и светло.
— Кийтян, — позвала о-Юки. — Покажи тете фотографии. Она многие не видела.
О-Танэ отложила шитье и стала рассматривать родных и знакомых о-Юки.
— А это кто? — спросила она, показывая один снимок. — Наверное, муж твоей сестры о-Фуку?
— Да.
— Значит, Санкити его видел, когда ездил к Нагура. Ведь он приемный сын твоего отца. По карточке и то видно, что он торговлей занимается.
О-Танэ долго разглядывала фотографию Цутому.
— Кийтян! Кто так обращается с фотографиями! Ты их поломаешь, — раздраженно сказала о-Юки, но девочка продолжала шалить.
О-Танэ встала, стряхнула нитки и лоскутки и позвала детей гулять.
— Мы сейчас пойдем опять к развалинам замка, хотите? — сказала она.
Поправив на себе пояс и взяв за руки обеих девочек, о-Танэ вышла на улицу.
О-Юки осталась одна. На постельке рядом спокойно спала о-Сигэ. Сквозь сёдзи виднелось небо, по которому бежали гонимые ветром белые рваные облака.
— А где о-Танэ? — спросил вернувшийся из школы Санкити.
— Она взяла детей и пошла собирать подорожник.
— Зачем он ей понадобился?
— О-Танэ говорит, отвар подорожника придает волосам блеск. Это ее научили в Ито.
Сняв хакама, Санкити пошел на веранду.
— Вот какое дело, — начал он серьезным тоном. — Сестра говорит, что хотела бы взять в Кисо одну из наших девочек. Давай отдадим ей Сигэтян, — сказал он.
О-Юки молчала.
— Ведь у нас трое детей. И тебе так трудно. — Санкити посмотрел на разметавшуюся во сне девочку. — Если мы отправим к сестре одну, нам будет легче. О-Танэ сама уже не раз заговаривала об этом.
— Нет, я об этом и слышать не хочу! Как это можно! — вспыхнула о-Юки.
Санкити тяжело вздохнул.
— Ведь сестре так тоскливо одной. У Сёта нет детей, и, судя по всему, не будет. Они так обрадуются Сигэтян. Она у них поживет подольше. Но, по-моему, им хочется, чтобы мы им совсем кого-нибудь отдали. Однако это можно потом решить. Сестра очень просила Сигэтян. Как ты на это смотришь?
— Я никогда никому не отдам своих детей. Я просто удивляюсь, как ты можешь говорить об этом.
— Ну хорошо, не будем отдавать насовсем. Отправим на время. Поживет у сестры и вернется домой. А уж смотреть за ней о-Танэ будет как за собственным ребенком, Я ее знаю. Так что тебе и волноваться нечего.
— Что бы ты ни говорил, я ни за что этого не допущу!
Так и окончился ничем этот разговор. Решительным отпором ответила о-Юки на предложение мужа.
Стояла глубокая осень, когда нежданно-негаданно приехал Сёта. Он был в Токио и на обратном пути решил навестить мать. Сёта приехал всего на одну ночь.
В северной гостиной слышались оживленные голоса дяди и племянника. О-Танэ ног под собой не чувствовала от радости. Она стряпала на кухне и то и дело появлялась в кабинете Санкити, чтобы полюбоваться на милого сына.
— Ты приехал за мной? — спросила она у Сёта.
— Нет, мама. Я заглянул к вам на обратном пути из Токио. Надо было договориться там о поставке товаров. А за тобой скоро приедет Касукэ.
— Ну и хорошо. Я просто хотела знать, какие у тебя планы. Мне вовсе не обязательно ехать домой сегодня.
О-Танэ очень была рада известию, что поедет домой. Она поспешила на кухню поделиться радостью с невесткой.
Давно не виделись дядя и племянник. Им было о чем поговорить. В печальное время произошла их встреча — отец Сёта ушел из дому, оставив дело накануне краха. Но вид у Сёта был добрый и решительный. Он стоически перенес несчастье, взяв на свои плечи всю тяжесть хозяйственных забот.
— Я могу тебя порадовать, Сёта, — сказал Санкити. — Твоя мать сейчас успокоилась. А когда она приехала к нам, я не знал, что с ней и делать. Теперь-то я даже шучу с ней. Надевай, — говорю, — башмаки полегче и ступай торговать лекарствами вразнос.
— Вот и прекрасно. Я думаю, ей уже можно возвращаться. Ну и удивится же она, когда войдет в дом. У нас почти ничего не осталось. Долгов было столько, что я собрал всех, кому был должен, и говорю: берите все, что вам по душе...
— Нелегко на такое решиться.
— Конечно, нелегко, но я только так смог рассчитаться с долгами и более или менее привести в порядок дела. Забрали почти все. Только вещи Тоёсэ я не позволил трогать. Хорошо, что мамы не было дома. При ней у меня бы на это не хватило решимости. Сейчас из дому уплыло все, но дом-то все-таки существует. Основа его непоколебима. В деревне в этом отношении легче. Продаем, как прежде, лекарства. Старший приказчик у нас теперь другой, не Касукэ. Его время отошло. Дела ведет молодой. Думаю на него все оставить и перебраться в Токио. Дальнейшее зависит теперь только от меня самого.
— Ты, значит, собираешься в Токио... Признаться, я тоже подумываю об этом. Кончать книгу я буду там.
— Я, видимо, перееду раньше.
— Ну, а я вслед за тобой. Очень уж я засиделся в деревне.
На другой день, поговорив с матерью, рассказав ей о больной сестре, о житье-бытье дома, о делах, Сёта уехал в Кисо.
О-Танэ потихоньку стала собираться домой. А в сердце ее рос страх, что она скоро увидит вещи мужа, его комнату, стол, за которым он работал, его одежду, постель.
— Санкити, — как-то сказала она брату, — я думаю заехать по дороге к родителям Тоёсэ. Повидаюсь с госпожой Тэрадзима, поговорю с ней. Я уверена, мы поймем с ней друг друга.
О-Танэ говорила это, помогая о-Юки укладывать в корзину летние вещи.
И вот наконец за о-Танэ приехал Касукэ. Годы не пощадили и его, он выглядел совсем стариком.
О-Танэ очень любила цветы. На память о доме брата она взяла луковицы лилий, когда-то привезенных Санкити с горных пастбищ, несколько кустиков полевых хризантем, что росли у развалин замка. Чуть не со слезами распрощавшись с братом и его семьей, о-Танэ покинула гостеприимный дом Санкити.
Как ни привык Санкити к местам, где он прожил столько лет, где родились его дети, но и его потянуло в город. Он решил переезжать, как только кончатся холода и весеннее солнце начнет обогревать землю. Это был серьезный шаг. Книга продвигалась медленно — много времени отнимала работа в школе. Даже если бы он все бросил и только писал, он закончил бы ее не раньше, чем через год. А он был отцом троих детей. Приходилось думать о хлебе насущном. И все-таки он решил спуститься с гор и завершить свой труд в Токио.
Чтобы обеспечить жизнь семьи на то время, пока он будет писать книгу, необходимо было заручиться поддержкой какого-нибудь богатого человека.
— О-Юки, дай-ка мне теплое пальто, — сказал как-то Санкити жене, собравшись ехать к одному знакомому, жившему неподалеку в богатом поместье.
В морозном воздухе раздался звук рожка — это приближался экипаж, совершавший рейсы между деревушками в горах. Вместе с Санкити собрался было ехать один его приятель, но, испугавшись холода, в последний момент отказался. Санкити поднял воротник пальто, чтобы закрыть уши, и вышел из дому. Выдыхая ноздрями пар, лошадь тащила повозку, полную пассажиров. Вот она полезла в гору. На углу улицы Санкити вскочил в нее.
Кругом лежал глубокий снег. Экипаж петлял по склону горы Асама, забираясь все выше. Пассажиры, прижавшись друг к другу, тряслись от холода. Проехав два ри, Санкити соскочил с повозки. Отсюда до дома приятеля надо было идти пешком. Санкити зашел в придорожную таверну обогреться. Выпив чашку чая, он зашагал дальше. Было холодно и пустынно, внизу блестела скованная льдом река. Но Санкити было недалеко идти.