Поместье его приятеля Макино лежало в глухом, отдаленном месте, в горах. Макино был молод и богат. Санкити давно знал его и всякий раз, находясь у него в гостях, с каким-то легким, умиротворенным чувством оглядывал его уединенный кабинет, богатый фруктовый сад, тщательно обработанные поля. Но сегодня Санкити было не по себе. Вся семья Макино — он сам, его жена и дети — собрались в большой гостиной и занимали гостя разговором. А Санкити не давала покоя мысль о будущем. Он все хотел заговорить о своих планах, попросить помощи, но никак не решался. Не нашлось момента для серьезного разговора и на другой день.
Санкити покинул дом Макино, ни словом не обмолвившись о цели своего посещения. С чувством, близким к отчаянию, шагал он по заснеженной дороге, потом битый час ждал, пока придет попутный экипаж. С ним дожидалось несколько рикш. Они шумно разговаривали, шутили и весело смеялись. Это немножко развлекло Санкити. Он даже посмеялся вместе с ними. Наконец подкатил экипаж. Лучи близкого к закату солнца ударили Санкити в глаза. Поросшие лесом горы казались желтыми пятнами. Санкити смотрел по сторонам. От холода у него стучали зубы.
Дома он ничего не рассказал о своей поездке. Младшая дочь уже спала. В углу, у закопченной стены, на которой висел календарь и картинка в стиле «нисики-э»6, играли в камешки о-Фуса и о-Кику. Рядом валялась кукла с оторванной головой. Санкити сел возле очага и, глядя на игравших девочек, ломал голову, где взять деньги, чтобы прокормить семью, пока он будет кончать книгу.
О-Фуса была краснощекая, живая девочка. Она очень походила на бабушку, мать Санкити. Санкити привез детям от Макино гостинец — виноградное варенье. О-Юки посадила девочек возле себя и стала по очереди кормить их, как птенцов, то отправляя варенье прямо в рот, то намазывая им кусочки хлеба.
Никто не знал, какой тяжелый груз лежал на душе Санкити. Веселая шалунья Футтян подбежала к отцу и запела свою любимую песенку:
— Заяц, заяц,
Не дрожи,
Расскажи нам,
Расскажи, Отчего у тебя длинные уши?
— Я —
Когда зайчонком был —
В холода
Глодать любил
Длинные бамбуковые прутья,
У бамбука
Вкусный прут.
У меня с тех пор
Растут
Длинные-предлинные уши
Эту песенку пела девочке о-Юки, слышавшая ее в детстве от своей старой служанки с юга.
И Санкити принял решение. В тот же вечер было написано большое письмо Макино. Санкити рассказал о своем бедственном положении, о невозможности продолжать работу в деревне. Ответ не заставил себя ждать. Макино писал, что с радостью окажет ему свое покровительство. И сделает это так, что никто не будет знать. Санкити был очень признателен другу за его доброту и деликатность, «Мне нечем отплатить ему, — подумал Санкити, — но когда-нибудь, если ему понадобится моя помощь, я сделаю для него все».
В апреле Санкити поехал в Токио снять дом, чтобы семья могла переехать. Дети с нетерпением ждали возвращения отца. Каждый день они ходили встречать его на станцию. Весна была в разгаре, но на северном склоне камышовой крыши еще лежал снег. Но и он уже таял, и с карниза все время капало. Наконец Санкити вернулся. Он рассказал о-Юки, что облюбовал домик на окраине Токио. Дом совсем новый, его еще не кончили строить: сейчас внутри штукатурят стены. Ему показалось сначала, что дом мал, ведь у них трое детей, и ему нужен кабинет для работы. Но домик был так хорош, улица тихая, зеленая, что он ничего больше не стал искать и уже договорился с хозяином. Переедут они, как только будут закончены отделочные работы.
— Но вообще-то, — прибавил Санкити и поморщился, — ходить по городу в поисках жилья — занятие мало приятное.
Дети больше взрослых радовались предстоящему переезду.
Для них разговоры родителей о новом доме, о сборах, о дороге были как сказка.
Вечером, перед тем как ложиться спать, Футтян и Кий-тян затеяли с отцом возню.
— А вы без меня слушались маму? — спросил Санкити.
— Слушались, слушались!
— Ну, тогда давайте играть! Станьте рядышком. Вот так. Ты, Футтян, будешь номер первый, Кийтян — номер второй, а Сигэтян — третий. Идет?
— Идет, идет! — закричала Футтян. — Значит, я буду номер первый?
— Да, ты первый, Кийтян второй. Я буду называть номера, а вы откликайтесь, только правильно.
Девочки радостно засмеялись.
— Первый!
— Я! — закричала Кийтян.
— Вовсе не ты, а я! Ты же вторая, а я первая! — дернула Футтян сестру за рукав. Шум поднялся невообразимый. Старшие девочки весело бегали по комнате.
— А у Сигэтян принялась оспа, — сказала подошедшая служанка, держа девочку на руках. Эта служанка жила в деревне и каждый день приходила помогать о-Юки. Сигэтян была еще совсем крошка, едва умела ползать, но головку держала хорошо. В семье она была любимицей.
— Ну, а теперь спать, — сказал Санкити. Футтян и Кийтян, пошли к матери. О-Юки переодела их в ночные кимоно и уложила. Служанка держала на руках о-Сигэ, точно куклу, прижимая пухленькую щечку девочки к своей тугой, румяной щеке.
Скоро все трое спали.
«Первый, второй, третий...» Игра, которую Санкити придумал сам, заставила его призадуматься. Его род и род о-Юки был плодовитый. У его матери, считая и умерших, было восемь человек детей. У о-Юки было десять сестер и братьев. У одной ее сестры сейчас уже пятеро, а у старшей, унаследовавшей дом, шесть человек. Было отчего призадуматься.
На другой день Санкити подал директору школы заявление об уходе. И начали всерьез готовиться к отъезду. Только и было разговоров что о новом доме, в котором они будут жить в Токио. Успеют ли просохнуть стены, а вдруг пойдет дождь, и отделочные работы затянутся?.. Супруги то и дело принимались обсуждать достоинства нового помещения. Скоро им стало казаться, что нет ничего милее, уютнее и удобнее их будущего жилища.
Наконец все уложено, упаковано, узлы связаны. Осталось только одеть детей.
— Поди-ка сюда, Футтян, — говорит о-Юки. — Ах, да не вертись ты, пожалуйста, а то не возьмем тебя в Токио. Давай наденем вот это кимоно и подвяжем рукава лентами.
Футтян одели в самое лучшее кимоно и подвязали ее любимой лентой. На о-Кику мать надела желтое кимоно с цветным узором.
— Кийтян светленькая. На нее что ни надень — ей все идет, — трещали соседки, пришедшие попрощаться с семьей Санкити.
— Ну, вот и расстаемся, — проговорил школьный сторож. Он тоже пришел проводить учителя.
— Мне и подарить тебе нечего на память. На вот, возьми мою мотыгу. Пусть она напомнит тебе о нас, когда начнешь этой весной копать огород.
— Большое спасибо. Этой мотыгой еще и мои внуки поработают. — Потирая грубые крестьянские руки, старик пошел в угол двора, взял на плечо мотыгу и, попрощавшись еще раз, отправился домой.
Пошел теплый дождь. Из-под крыши с северной стороны, — там, где дольше задерживался снег и прелый камыш превратился в труху, — потянуло дымом, стлавшимся по земле. Цвели весенние цветы, и весь двор был усеян лепестками.
Через калитку в огород пришла соседка и принесла вареный рис и соленые овощи. Санкити, о-Юки и дети сели в последний раз вокруг очага, который столько лет их грел. Брызнуло солнце. Пора было идти на станцию. Футтян и Кийтян, окруженные соседскими девочками, шли впереди.
После ремонта шоссе перед вокзалом остался большой бугор земли. Возле него собрались все, кто пришел проводить семью Санкити: соседи, учителя из школы, ученики и просто знакомые. Владелец лавочки, торговавший сластями и соевым творогом, прислал жену со свертком. Та подошла к о-Юки и, протягивая сверток, сказала: «Это вам на прощанье». Пришел проводить Санкити и учитель математики, годившийся ему в отцы. Он принес большой букет цветов и отдал его уже через окно вагона. Приехал и Макино, одетый в европейский костюм.
— Боюсь, боюсь, — шептала Кийтян, сморщив личико и глотая слезы. Она первый раз ехала в поезде и смотрела кругом большими, испуганными глазами. Когда вагон тронулся, она изо всех сил прижалась к отцу. Одна за одной исчезали в окне камышовые крыши, глиняные изгороди, круглые кроны хурмы, тутовые рощи, разделенные невысокими каменными барьерами...
Когда поезд спустился в долину Коею, Санкити еще раз высунулся из окна и посмотрел в сторону вулкана Асама. На горизонте синела зубчатая гряда гор, а над Асамой клубился дым, постепенно сливающийся с облаками.
Пересели в другой поезд. Народу было много, так что Санкити пришлось стоять. Если он, устав, хотел ненадолго присесть, одна из девочек уступала ему свое место. Вдруг заплакала Сигэтян. О-Юки дала ей грудь, но девочка не унималась. Тогда о-Юки посадила малышку за спину и стала к окну.
В четыре часа пополудни все пятеро вышли на вокзале Синдзюку. Служанку они не взяли — до окончания книги Санкити им нужно было экономить во всем. Футтян и Кийтян весело шагали по незнакомой дороге. Сигэтян же совсем уморилась — она уронила головку на плечо матери и смотрела на все безучастным взглядом. Иногда о-Юки останавливалась и внимательно оглядывала незнакомые места.
— Смотри, смотри, Сигэтян, как здесь интересно! — говорила она дочке, чтобы стряхнуть с нее оцепенение.
Но Сигэтян ни на что не хотела глядеть.
Вот, наконец, и улица, где они будут жить. Сквозь молодую листву видна тесовая крыша. Еще несколько шагов — и путники вошли в свой токийский дом. И началась новая полоса их жизни.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Сёта шел по тихой, обсаженной деревьями улице предместья. Дом дяди стоял у самой дороги на краю обширной усадьбы, хозяин которой выращивал чай, цветы и фруктовые деревья. От дороги его отделяла живая изгородь китайского боярышника и узкая сухая канава. В послеполуденный час летнего дня тишина стояла, как в межзвездном пространстве. Не слышно было скрипа телег, не видно прохожих. Прижавшись лицом к ре