— Ой, сестрица о-Сюн! — чуть не прыгала от радости о-Нобу.
Услышав имя о-Сюн, из комнаты вышел Санкити.
— Как вы здесь управляетесь? Дядюшка, мы должны были приехать к вам на помощь гораздо раньше, — сказала о-Сюн, — но столько было дел перед концом занятий! Нобутян, должно быть, трудно пришлось одной.
— Как хорошо, что и Цутян приехала! — радостно воскликнула о-Нобу.
— У нее тоже каникулы. Вот мы и приехали вместе.
— У Цутян скоро начнутся занятия? — спросил Санкити.
— Да, у нее короткие каникулы... Папа кланяется вам.
— Как я рада, что сестрица о-Сюн приехала! — повторила о-Нобу.
О-Сюн и о-Цуру после долгой разлуки наконец-то снова жили вместе с отцом. Благодаря помощи братьев семья Минору сводила концы с концами — о-Кура была хорошая хозяйка. Когда Санкити, женившись, переезжал в собственное жилище, о-Сюн была еще почти ребенок, она заканчивала тогда начальную школу. А теперь это была красивая девушка и совсем уже взрослая: она приехала к дяде вести в отсутствие о-Юки его хозяйство.
— Цутян, пойди в сад, погуляй, — сказала о-Сюн.
— Цутян стала совсем большая!
— Да, она выросла из всех своих кимоно. Растет не по дням, а по часам.
O-Цуру засмеялась и смущенно убежала в сад.
— Сюн, а что поделывает твой отец?
— Пока ничего... Встает он каждый день очень рано. «До сих пор я приносил семье одни несчастья, — сказал он, когда вернулся. — Теперь вы меня не узнаете». Встав еще до зари, он разжигает огонь, греет воду в котле... Говорит, что рано вставать стало у него привычкой. Мама просыпается, а все домашние дела уже сделаны, даже суп из мисо сварен.
— А все-таки, если подумать, его очень жалко.
— Пока матушка была одна, мы совсем забросили дом, никакого порядка не было. А папа вернулся, и незаметно все наладилось. Просто удивительно.
Из сада донесся громкий смех: о-Цуру поскользнулась и упала. О-Нобу подбежала к ней. О-Сюн улыбнулась и тоже пошла в сад почистить запачкавшееся кимоно младшей сестры.
В этот вечер в доме Санкити зазвучали песни. Девочки собрались вместе коротать чудесный летний вечер. Санкити лежал один в темной комнате, выходившей в сад: его приятно обвевал прохладный ночной ветерок. Он сказал, что свет ему не нужен. Лампа горела только в комнате, где сидели сестры. Ее пламя освещало легкое белое кимоно о-Цуру и светло-красное оби о-Сюн.
— Цутян, спой и станцуй что-нибудь дяде, — попросила о-Сюн.
— Что бы такое спеть, — задумалась о-Цуру. — Может, «Черепаха, слушай»?
— Или «Про Урасима».
Девочки, нежные, юные, как молодая травка, выросли на трухлявых развалинах старого дома Коидзуми... Старшие запели. О-Цуру, поправив ленту в косе и разгладив складки короткого кимоно, встала и в такт песне пошла танцевать по комнатам.
— Ловко, ловко. Придется тебя наградить чем-нибудь, — похвалил ее Санкити.
— Ну, хватит, Цутян, — останавливала девочку старшая сестра, но о-Цуру увлеклась и долго еще танцевала.
Утром о-Цуру уехала. А на кухне с этого дня все время раздавался молодой смех. Несколько дней подряд то шел дождь, то прояснялось, потом снова стало припекать с самого утра.
Однажды о-Сюн притащила к колодцу лохань и, засучив рукава, стала стирать, думая управиться до наступления жары. О-Нобу принесла ведро и доставала воду из колодца.
— Ой, у меня сегодня с утра тело прямо как студень. Стоять не могу.
О-Сюн, поправляя волосы, громко расхохоталась. О-Нобу налила в лохань чистой воды из ведра. О-Сюн стала полоскать белье.
В саду было довольно просторно, и о-Сюн, укрепив повыше длинный шест, развесила выстиранное белье.
— Вот здорово! — воскликнула она вдруг. О-Нобу удивленно взглянула на нее.
— Я вдруг вспомнила задачу, которую нам учитель задал на лето. И в уме решила ее.
Девушки вошли в дом со стороны сада. Вытирая мокрые голые руки, они посмотрели друг на дружку и вдруг, сами не зная чему, засмеялись.
Синее небо сверкало, как синее море. Горячие полуденные лучи играли на белом колышущемся белье, заливали весь дом. После обеда девушки устроились каждая по своему вкусу: одна растянулась на циновке, другая села посреди комнаты, прислонившись к столбу. Перед южным окном Санкити повесил гамак и лег. Ему казалось, что его обволакивают клубы теплого пара. Горячие токи земли и прохладный ветерок, странно смешиваясь, врывались через окно в комнату. Неутомимо и монотонно трещали цикады.
Когда Санкити проснулся, все его тело болело так, точно его искусали слепни. О-Сюн принесла жидкую помаду для волос.
— Нобутян, иди-ка сюда, — позвала о-Сюн, смеясь. — Смотри, сколько седых волос у дяди Санкити.
О-Нобу, размахивая руками, прибежала из кухни.
— Эй, эй! — закричал Санкити шутливо, как будто обращался к собственным детям. — Как вы смеете надо мной издеваться! Да я скоро получу орден Золотого коршуна!10
— Ну что, сдаетесь? — весело спросила о-Нобу.
— Ведь нельзя же, чтобы у дяди было столько седых волос, правда, Нобутян? — О-Сюн подошла поближе. — Лежите смирно. Сейчас я начну выдергивать ваши седины. Спереди не так много, а вот на висках белым-бело... Ужас просто... Да, трудная мне предстоит работа.
Нежно притрагиваясь к дядиной голове, о-Сюн перебирала волосок за волоском. А все же нет-нет, да и выдернет вместо белого волоса — этой меты старости — черный.
— Отчего это мои волосы совсем меня не слушаются? — придя с кухни, простодушно обратилась о-Сюн к Санкити. Весь ее вид обнаруживал полнейшее доверие к дяде, ее готовность делиться с ним всем, как с отцом.
— Каждое лето то же самое, — полуобернувшись к нему, продолжала о-Сюн. Взяв в горсть сухую, торчащую на затылке прядь, она показала ее Санкити.
Белье, развешанное в саду, просохло. Племянницы вышли в сад и, напевая, стали снимать его. Они пели самозабвенно, как птицы. Их веселые, молодые голоса всколыхнули душу Санкити. Он вышел на веранду и стал наблюдать за легкими, полными грации движениями девушек, складывавших просохшее белье. Он вспомнил о-Юки, вспомнил жену Сёта и невольно стал сравнивать... Вот и распустились незаметно два бутона.
Стало немного прохладнее, и все оживилось. Вечером Санкити и племянницы вспоминали об уехавшей о-Юки.
Видно было, как соседи, жившие через улицу, вынесли наружу скамейки и сидели, наслаждаясь вечерней свежестью. Девушки загадали, кому из них отправиться купить льду. Вышло идти о-Нобу. Она пошла и скоро вернулась. O-Сюн принесла чашки, сахарницу.
— Ну, что, устроим пир, а? — Санкити достал начатую бутылку красного вина и разлил его в чашки со льдом.
Мысли о-Сюн с девичьей легкостью перенеслись к науке писания писем. Наклеить на письмо марку вверх ногами означает вражду, немного вбок — любовь.
— Уж коли вражда, так стоит ли переписываться? — улыбнулся Санкити. О-Сюн тут же отпарировала:
— Ну, стоит ли, нет ли, дядюшка, вам лучше знать. — И о-Сюн тихонько засмеялась. Потом она стала рассказывать ему о школьной жизни. Он слушал ее, изредка разглядывая на свет свою чашку, и все время словно хотел сказать: «Вот оно как!» О-Сюн посасывала кусочек льда.
— Я очень люблю слово «нирвана», — вдруг заявила она.
— Правда? — откликнулась о-Нобу, мешая ложечкой в чашке. — Тогда я буду называть тебя сестрица Нирвана.
— Нирвана — как приятно звучит, — промолвила о-Сюн. Она любила ходить на кладбище и сидеть там в прохладной, унылой тишине на старом могильном камне, читать что-нибудь, вдыхая запах дыма от сухих листьев.
— Учитель как-то сказал мне: «Коидзуми-сан, у тебя нет врагов — это неплохо. Но плохо то, что с твоим характером ты можешь стать несчастной. Именно потому, что тебя будут все любить. Нужно быть более твердой».
О-Сюн привычным движением поправила воротник кимоно и продолжала:
— Из всех людей, дядя, я уважаю вас одного. Вы очень близкий мне человек, и мне трудно о вас судить. Когда все говорят о ком-нибудь: «Вот замечательный человек!» — я только взгляну на него, и мне сразу же ясна его суть. Это очень странно, но его душа становится мне понятна, как своя собственная.
О-Нобу молча переводила взгляд с дяди на кузину.
— Когда мне исполнится двадцать пять, — заговорила о-Сюн о другом, — я расскажу вам, что мне пришлось испытать. Чего только не пишут в романах, но жизнь оказывается гораздо удивительнее и трагичнее. Я перенесла такое, чего не найдешь ни в одном романе.
— Я готов слушать хоть сейчас! — шутливо предложил Санкити.
— Нет, сейчас нельзя.
— Ну вот, нельзя. А какая разница — сейчас или в двадцать пять лет.
— Тогда это уже станет прошлым. И мне не будет больно. А пока все случившееся еще слишком живо в моей памяти.
О-Сюн замолчала. Из глухой темноты улицы доносилось щелканье вееров.
— Вы, дядя, наверно, думаете, что я все сочиняю...
— Ну, что ты!
— Нет, думаете!
— Ну хорошо, думаю, — улыбнулся Санкити. — Мне и в голову не могло прийти, что моя племянница такая фантазерка.
— Слышишь, Нобутян, я фантазерка. — О-Сюн прикрыла рукавом легкую краску смущенья.
Девушки уже давно жили в предвкушении праздника Реки.11 Накануне фейерверков в Рёгоку12 от Морихико пришла открытка, он приглашал всех к себе.
На другой день газеты сообщили о большом паводке на реке Сумидагава: праздник переносился. Это известие огорчило девушек. С утра полил дождь, погода отнюдь не располагала к дальним поездкам.
— А где Нобу? — спросил Санкити у о-Сюн.
— Наверно, у тетушки, что живет за нами.
В начальной школе тоже были каникулы, и о-Нобу зачастила к учительнице в гости.
Цветы и деревья в саду ожили под дождем. Нежная недотрога у бамбуковой изгороди, изнемогая от жары, бессильно свесила свои длинные листья, красные ее цветы повяли. Но свежее омовение вернуло ей жизнь. Санкити вышел на веранду и в унынии остановился. Потом вернулся в комнату.