— Дядя, вы хотите знать, почему мне нравится бывать на кладбище?
Глядя на струи дождя, шелестевшего за окном, Санкити стал слушать о-Сюн. Ее история была коротка, как юность, и печальна.
Когда ей было шестнадцать лет, смерть отняла у нее друга. С тех пор она любит бродить между могил... Временами скорбь была такой безысходной, а мир казался таким безрадостным, что она стала думать о смерти... Но чувство долга взяло верх: ведь у нее были мать и младшая сестренка. Видно, ее удел — страдать.
— А теперь я хочу только одного, — говорила о-Сюн, — быть всегда сама собою. Самое страшное для меня — кривить душой.
Она снова задумалась, потом произнесла:
— Послушайте, дядя, я расскажу вам один случай, когда я изменила себе. Кроме матери, — добавила о-Сюн, — об этом не знает никто. Я так перед ней виновата.
Из ее рассказа Санкити понял только, что на ее пути встретился мужчина, что он родственник и что скандал был поэтому замят. Кто был соблазнитель, Санкити не мог себе представить.
— Словом,вы поняли, дядя.
— Ничего не понял. — Санкити покачал головой. — Может быть, ты сама ничего не поняла, перепутала облако с дымом?
О-Сюн закрыла лицо руками. Ей хотелось заплакать, но слезы не шли.
— Дядя, как вы относитесь... к Сёта? Вы верите ему?
Санкити уставился на племянницу.
— Так, значит, Сёта?
— Я хотела рассказать об этом, когда мне исполнится двадцать пять лет. Да ведь не он один. Бедная сестрица
Тоёсэ, если бы она слышала мой рассказ!.. Ох, как все противно!.. Я ненавижу его и буду ненавидеть всю жизнь.
— У тебя сегодня плохое настроение. Не надо было начинать этот тяжелый для тебя разговор.
— Вы же сами хотели знать.
Санкити промолчал, весьма озадаченный.
— Хотите, я покажу еще кое-что? — улыбнулась о-Сюн и, выйдя в светлую комнату, принесла оттуда письмо.
— Вам знаком этот почерк?
На белом листке было всего две строчки: «Я никогда не встречал такой необыкновенной девушки, как ты. Отныне я буду звать тебя Белая лилия». Подписи не было, но Санкити сразу узнал руку Наоки.
Санкити был многим обязан его отцу и относился к нему, как к родному сыну. Для детей Минору и Наоки, и Сёта были старшими братьями. К одному обращались «братец Сёта», к другому — «братец Наоки». И то, что Санкити узнал сейчас, было для него полной неожиданностью.
— Он ведь мой старший брат. А старшие братья должны, видно, именно так себя вести. Вот и все.
Это совсем детское «вот и все» рассмешило Санкити.
3
С тех пор как Санкити женился, Минору первый раз пришел в дом младшего брата. Старший сын и наследник старого Коидзуми, он испытал всевозможные превратности судьбы. Пока Минору отсутствовал, умер отец Наоки, с которым у него были общие дела. Тацуо, принадлежащий тому же поколению, разорился и поправить свои дела не надеялся.
Минору выглядел совсем неплохо. Он был высокий, выше других братьев, и крепким телосложением походил на отца Тадахиро. Из всех братьев он один унаследовал отличительную черту семьи Коидзуми — крупный с горбинкой нос, говоривший о честолюбии. Кожа лица его еще не поблекла.
Таким увидел его Санкити, когда Минору вошел в его дом. Девушек не было, Санкити сам приготовил чай для старшего брата и поставил перед ним чашку.
Минору, преследуемый неудачами, стеснялся братьев. С Морихико он еще не видался ни разу, с тех пор как вернулся, с Санкити встретился второй раз.
— А где Сюн?
— Поехала с Нобу в Синдзюку. Надо кое-что купить.
— Ну, как она хозяйничает?
— Прекрасно. Она очень мне помогает. Я решил сделать им к празднику подарки. Они пошли покупать себе материю на летние кимоно.
— Обрадовались, наверно? У тебя беда за бедой... Но, право, Санкити, ничего не надо принимать близко к сердцу. Таков мой принцип. Что бы ни случилось с женой, детьми или с самим собой — сохраняй спокойствие.
Минору говорил, стараясь по возможности не задеть младшего брата. Так человек, идущий по людной улице, старается не задеть прохожих, лавируя то вправо, то влево. Он не хотел возвращаться к прошлому, жаловаться и не оправдывался, что причинил всем столько забот. Он сидел против младшего брата с важным видом, как подобает главе старинного рода.
Гордость Минору больше всего ранили разговоры о деньгах. Ведь Содзо, беспомощный и больной, и по сей день жил у чужих, а теперь фактически на иждивении Санкити и Морихико. А содержать его должен был старший брат. И хотя Минору было очень неловко, он приехал опять просить денег.
— Я занял около сорока иен у господина К. Я ему сказал, что деньги вернешь ты. Пожалуйста, достань сорок иен.
Санкити даже растерялся от неожиданности, он хотел было что-то сказать. Но Минору, достав из кармана мелко исписанную бумагу, прервал его.
— Вот взгляни: все эти вещи заберут, если мы не отдадим в срок сорок иен.
В бумаге перечислялось: комод, обеденный столик, ковер, портсигар, фарфоровые бутылочки для сакэ, полоскательные чашки.
— Очень тебя прошу, достань деньги. — С этими словами, дождавшись, когда Санкити кивнул головой, он встал и ушел.
«Хотя бы спасибо сказал. Сколько ведь сделано для его семьи», — вздохнул Санкити. Но он понимал, старший брат не должен благодарить младшего, и он не сердился на Минору.
Скоро вернулись о-Сюн и о-Нобу со свертками.
— Смотрите, дядя, что мы купили. — Девочки разложили перед ним материю для кимоно. Им хотелось, чтобы дядя похвалил их. Они долго выбирали, глаза у них так и разбегались. Ткань была легкая, яркая, холодноватых тонов, как раз для лета. Но дяде она не понравилась.
— Чересчур пестрая, — поморщился он.
— А сестрица Тоёсэ тоже носит яркие платья, — сказала о-Сюн.
Санкити разразился вдруг потоком нравоучений: семья Коидзуми обеднела, а молодые не желают этого понять. Ходят в старых гэта, а тоже гонятся за модой, и все в том же духе.
— А мне только эта материя к лицу, — упавшим голосом сказала о-Сюн.
Санкити скоро успокоился и рассказал, что приезжал отец о-Сюн просить денег. О-Сюн заговорила о домашних делах. В день аукциона, когда все их вещи пошли с молотка, она как раз была дома. Самое необходимое удалось спасти: выкупил один знакомый. Судебный исполнитель, кредиторы, ростовщик — все эти тревожные слова, свидетели жизненного крушения, слетали с ее дрожащих губ.
Санкити шагал из угла в угол. Дом Коидзуми... Еще одна волна, и его смоет совсем. Банкротство за банкротством. И наконец полное разорение. Каждый раз не только вещи, но и одежда, которую мать любящими руками вязала в деревне для старшего сына, — все уплывало из дому. Когда арест с имущества был наконец снят, семья Минору перебралась в еще более дешевое жилище.
Рассказывая о доме, о-Сюн чуть не плакала.
— Знаете, дядя, я не могу попросить прощения у мамы, и все. На языке вертится: «Мамочка, прости...» — а сказать не могу.
Она рассказывала, как готовилась к экзаменам, а сердце точила мысль: виновата, во всем виновата сама. В этот вечер она многое рассказала дяде, глядя на него мокрыми от слез и совсем детскими глазами.
Поздно вечером о-Сюн одна вышла из дому.
— Дядюшка, куда ушла о-Сюн? — спросила о-Нобу.
— Наверное, пошла опустить открытку, — ответил Санкити.
О-Сюн скоро вернулась. Она закрыла входную дверь и медленно, как бы нехотя, вошла в комнату.
— Сестрица о-Сюн, ты плакала на улице, да?
— И не думала... А где дядя?
— Он все еще на веранде.
Девушки сели возле лампы и разложили шитье. Они готовились к праздничному вечеру. О-Сюн шила кимоно для о-Нобу. Глядя, как быстро подвигается шитье и кусок материи превращается в нарядное одеяние, о-Нобу радостно улыбалась. Скоро в новых платьях они пойдут к реке смотреть фейерверк, потом в гостиницу к дяде Морихико и к Наоки. Предвкушая удовольствия, девушки весело щебетали.
Санкити спустился с веранды. Сквозь редкие облака мягко лился на землю лунный свет. Санкити обогнул птичник, миновал рощу и спустился с холма. Потом пошел домой. Тени деревьев лежали и на светлой от луны дороге, и в саду, и возле веранды...
— Дядя, мы ложимся спать, спокойной ночи! — попрощались сестры и забрались под сетку от москитов. Все кругом объял покой. Свесив ветви, дремали деревья. Санкити один бодрствовал в притихшем сонном мире. Он тоже забрался было под сетку, но сон не шел. И он встал с постели. Было далеко за полночь, а он все стоял, прислонившись к створке окна...
Забрезжило. Короткая летняя ночь кончилась. Кончилось и лето. Сегодня, в первый день осени13, от о-Юки пришло письмо. Она беспокоилась, как Санкити переносит жару. В конце было несколько строк племянницам.
О-Юки просила хорошенько присматривать за домом, пока ее нет.
О-Сюн в этот день нездоровилось. Она прилегла на циновку в самой прохладной комнате, положив лед на сердце. О-Нобу туго повязалась платком. У нее болела голова.
Санкити ласково, словно своим детям, сказал:
— Вы меня очень расстроите, если будете хворать.
— Простите нас, дядя, — приподнявшись, сказала о-Сюн.
Санкити все еще не мог пойти на могилы детей. Какая-то пустота была у него в душе. Порой ему казалось, когда он оставался один, что дети играют в саду. Стоит выйти туда, и увидишь их. И он выходил в сад... Если бы девушки, жившие сейчас в его доме, были его детьми?.. Санкити вдруг смутила эта мысль, О-Сюн вместо о-Фуса... Разве может он посадить ее на колени, как родную дочь? О-Сюн уже совсем взрослая.
На улицу вышли соседи с лейками. Они стали поливать землю вокруг домов. О-Сюн сказала, что ей лучше, и пошла на кухню. После обеда Санкити поехал в город. Он вернулся с большим арбузом. Ему захотелось порадовать своих усердных помощниц. Настроение у о-Сюн, против ожидания, было бодрое, и он успокоился. Сидя в затененном углу веранды, Санкити, о-Сюн и о-Нобу, обмахиваясь веерами, ели арбуз.