— Я слышал, Минору тоже переезжает?
— Как будто. Вот с кем беда. Ты и не представляешь, как он мешает мне в моих делах. Только и слышишь: «Ах, так это ваш старший брат!» Впредь мне наука. С него нельзя глаз спускать. Давай-ка зайдем к нему на днях. Ему нельзя оставаться в Токио. Пусть уедет куда-нибудь... хоть в Маньчжурию. Нет, я ему все, все выскажу!..
Морихико очень дорожил честью семьи Коидзуми и, говоря о Минору, от негодования почти кричал. Он был очень раздражен сегодня. Под горячую руку досталось и Сёта. Этот щеголь мечтает разбогатеть на Кабуто-тё! До чего же глуп! Сёта жил у Морихико, когда был маленький. И Морихико до сих пор считал его мальчишкой.
В растворенные сёдзи виднелись листья китайских платанов. Санкити подошел к окну и стал смотреть на крыши домов.
— Ты говоришь, что нашел двухэтажный дом. Это, конечно, неплохо, но для детей опасно. Сэн, сестра Сёта, упала в детстве с лестницы. И на всю жизнь осталась калекой. Отец с матерью спали на втором этаже и ничего не слышали.
— Помнится, о-Сэн болела в детстве менингитом. Как Футтян.
— Не знаю, я слышал, что она упала.
Слова брата потревожили еще не зажившую рану Санкити. Он печально посмотрел на Морихико.
Шагая по улице к остановке трамвая, он думал, как это Морихико может жить один. Вскоре он оказался на Синдзюку, а дальше отправился пешком. Улица по обеим сторонам заросла деревьями, над крышами вился дымок — хозяйки стряпали ужин. Санкити спешил домой рассказать о найденном доме.
Вся домашняя утварь, вещи, одежда были сложены на грузовую тележку рикши, стоявшую у ворот.
— Мы будем жить в новом доме, — говорила О-Юки, надевая шапочку на головку сына, который уже восседал за спиной у служанки. Потом пошла попрощаться с хозяином и учительницей. С могилками дочерей она простилась еще раньше.
В новом доме их уже ждала о-Нобу. Этот дом указала Санкити одна старушка, парикмахерша. Она делала прически еще матери Наоки, а ее дочь приходила укладывать кимоно его отцу. Она уже и сама была матерью пятнадцатилетней девушки. Жили они совсем близко и пришли со своими котелками и чайником поглядеть, как будет устраиваться семья Санкити на новом месте. О-Юки то снимала, то надевала кухонную косынку. В ее ушах стоял уличный шум — зычно кричали уличные разносчики, торговцы рыбой; трубил в рожок продавец соевого творога, мелкой дробью рассыпался барабан сапожника. Среди сновавших по улице прохожих не было ни одной женщины, у которой была бы прическа, как у о-Юки: жительницы города не отставали от моды.
Из дома Минору привезли старинный комод, обеденный столик и небольшой посудный шкафчик — вещи, не покидавшие жилище старшего брата с тех пор, как он поселился в Токио. Их заботливо берегли, О-Юки даже пожалела, что придется держать эту рухлядь на новой квартире.
Скоро приехал Санкити с вещами.
— Что, если мы и в городе будем вести наш деревенский образ жизни? Вот будет забавно, а? — пошутил Санкити.
О-Юки хлопотала не покладая рук. К вечеру в доме водворился относительный порядок. О-Юки, усталая, но оживленная, села на только что расстеленные циновки ужинать. Вечером женщины мылись в ванной, и ванная им не понравилась — слишком уж в ней было светло.
Пришла служанка и в-изумлении всплеснула руками: «Что же это такое! Хозяйка москательной лавки играет на сямисэне!» Она не могла понять, как это можно, чтобы почтенные, семейные люди пели нагаута16 и даже токивадзу17.
— Нобутян, — позвала о-Юки, — пойдем на улицу, посмотрим город вечером!
Бесчисленные огни рванулись им навстречу. Красные, зеленые, желтые, то ослепительно яркие, то нежные и мягкие, — их было так много, что глаз не мог различить всех оттенков. Цветные блики пробегали по лицам о-Юки и о-Нобу. Они шли, взявшись за руки. Поблескивала темная, спокойная вода канала. «Вот мы и в городе, — думала о-Юки, — здесь где-то поблизости дом Наоки».
Так Санкити поселился в городе, в самом средоточии шума и суеты. На другой день он взялся устраивать на свой вкус комнату во втором этаже. Утренняя суета на улице улеглась, теперь в окно врывались гудки речных пароходов и грохот трамвая.
— Сёдзи оклеиваете, дядюшка? — спросил Сёта, поднимаясь по лестнице. Он хоть и несколько позже Сакаки, но стал наконец маклером на Кабуто-тё.
— А что, разве биржевым служащим позволяется в это время дня разгуливать без дела? — засмеялся Санкити, прилаживая к стене оклеенные заново сёдзи.
— Я только что поступил в контору. И пока ещё я там на положении гостя. Заглянул туда с утра, а потом и решил прогуляться да посмотреть, как вы устроились.
Сёта стоял рядом с дядей, дымя папироской. Он не спеша достал из рукава кимоно красивую узкую тесьму, которую купил по дороге. Эта тесьма могла послужить отличным шнуром для картины. Сёта знал толк в таких вещах.
На стене висела картина, изображавшая деревенский сад, — память о жизни в деревне. Ее писал художник, живший в горах неподалеку от школы, где работал Санкити. Сёта снял картину, прикрепил новый шнур, завязал по-своему узел.
Санкити посмотрел на картину и вспомнил художника.
— Интересно, как поживает С-сан?
Сёта знал художника: он когда-то хотел заняться расписыванием тканей и начинал учиться живописи.
— Последнее время мы совсем с ним не встречаемся, — вздохнул Санкити. — Плохо жить далеко от друзей.
— Но с тех пор как он переехал в Токио, вы ведь опять стали соседями.
— Это верно. Но когда С-сан писал для меня эту картину, мы оба жили в деревне. Почти каждый день мы ходили друг к другу — во всей округе больше не с кем было поговорить. Как сейчас помню, лежу я летом в траве на краю рисового поля, — я любил там отдыхать. Приходит С-сан со своей треногой. Начинаются разговоры о живописи, о его новых картинах. Потом идем гулять, любуемся пейзажами. А потом к нему в гости. Он показывал мне свои наброски. Я засиживался у него далеко за полночь. На этой картине он нарисовал свой сад. Чудесное было время... Никогда оно больше не вернется.
— Между друзьями часто в конце концов наступает охлаждение.
— Но почему? Я не помню, чтобы я когда-нибудь чем-то обидел его. Захожу я недавно к одному приятелю. «Знаешь, Коидзуми, — говорит он мне, — С-сан сказал, что тебе только морских свинок резать». — «Это почему?» — спросил у него мой приятель. А он ответил: «Пойди в университетскую лабораторию, посмотри, какие там ставят опыты, инъекции разные делают... Одним словом, мои друзья, мол, для меня все равно что подопытные морские свинки. Сёта рассмеялся.
— А ведь С-сан, пожалуй, прав, — продолжал Санкити. — Я и в самом деле превратился в эдакого потрошителя друзей. А не каждому нравится, когда кто-то посторонний стремится проникнуть в тайники твоей души. Тогда я и понял, почему С-сан от меня отдалился...
Сёта опять рассмеялся.
— Но я не случайно взялся за скальпель. Мне хотелось познать сущность бытия и, в первую очередь, понять человека. Изучать, исследовать — вот что привлекает меня. Оттого-то я мучаюсь сам, ломая голову над всевозможными проблемами, и мучаю других. И только когда сталкиваешься в жизни с чем-то страшным, исследовательский пыл гаснет. С тех пор как стали умирать мои дети, я как-то потерял охоту копаться во всем этом.
Картина, изображавшая сад, была залита солнечным светом, бившим в незанавешенные окна. На тутовых деревьях, подрезанных после весеннего сбора, набухли почки. Тени яблонь резко отпечатывались на земле.
— Папочка, сёдзи уже оклеил? — спросила о-Юки, поднявшись наверх.
— Посмотри, как хорошо Сёта повесил картину.
— Сёта на это мастер!
О-Юки посмотрела на картину, потом вышла на веранду.
— Правда красиво, тетушка, — сказал Сёта, выйдя вслед за ней и показывая рукой на ряды крыш, узкие улочки старого Эдо, на спешащих куда-то людей.
Маклерская контора, куда поступил Сёта, принадлежала господину Сиосэ. Сёта рекомендовали старые знакомые и Санкити. Для начала Сёта взяли практикантом. Он должен был выполнять разные поручения хозяина.
Сакаки устроился лучше: его фирма была крупнее, патрон был внимательнее, и, по сравнению с другими служащими, Сакаки пользовался большими привилегиями. Ни у него, ни у Сёта не было друзей среди служащих фирмы. Сёта даже не был знаком со своим хозяином. Жил он на квартире, которую только что снял.
В вечернем воздухе порхали осенние стрекозы. В конторе Сиосэ кончали подсчитывать дневную выручку. Операции на бирже давно закончились. Служащие торопились домой. Одни тут же бежали к телефону, другие искали собутыльников на месте. Сёта, зашуршав бамбуковой шторой, вышел на улицу и направился в контору Сакаки.
Решили пойти к Санкити. Свернули за угол и, миновав несколько высоких домов, остановились у трамвайной остановки. Мимо них возбужденно сновали биржевые игроки. Сёта и Сакаки доехали трамваем до реки, оттуда пошли пешком.
— Смотри, выскочка едет, — вдруг остановился Сакаки. — На резиновых шинах, — презрительно прибавил он, провожая взглядом человека, восседавшего на рикше с таким победным видом, точно он спешил к любовнице. Друзья почувствовали себя оскорбленными. Сакаки решил сегодня вечером прогулять все, что заработал в эти дни нелегким трудом.
Перешли мост. Над каменной оградой висели еще зеленые ветви ивы. Сквозь них виднелась бурлящая в час прилива вода в устье реки. Отсюда до дома Санкити было рукой подать.
— Знаешь, Сакаки-кун, по соседству с дядюшкой Коидзуми есть европейский ресторанчик. Он здесь с незапамятных времен. Еще мой отец в своей любимой бобровой шапке — они были тогда в моде — захаживал в этот ресторанчик выпить сакэ. Домишко, ты бы посмотрел, — ветхий, крошечный... Давай зайдем туда, а? И дядюшку прихватим. Погрустим о прошлом. И немного развлечемся.
— Зачем немного? Не надо скупиться. Что нам стоит прокутить месячное жалованье. Пустяки ведь! Или я не биржевой маклер? Богатство теперь не за горами! Сегодня всех угощаю я!