Приятели рассмеялись.
Мечтания отцов ожили в сердцах детей... Сёта повторял про себя образные слова из старинных китайских стихов. «Золотая шпилька... Благоуханная тень...» — шептал он в сладостном волнении. С нежной грустью вспоминал он о времени, когда отец был молод, когда гостей развлекали знаменитые певцы — босые, в кимоно с черными атласными воротниками. Как будто и не было ни Южного Сахалина, ни Аомори, где он испытал такие лишения. Он шел и видел себя плывущим в старинной лодке под тентом, слышал веселое, беззаботное пенье.
— Рад вас видеть. — Санкити поднялся из-за стола и пригласил гостей в комнаты наверх.
Сакаки не встречался с Санкити с тех пор, как началась его служба на Кабуто-тё. И он, и Сёта все еще не утратили манер и осанки хозяев старинных богатых домов. Речь их была учтива и витиевата, хотя и сбивалась иногда на легкий студенческий говорок.
— Как живется на новом месте, тетушка? — приветствовал Сёта вошедшую с чаем о-Юки. Он с любопытством поглядел на ее волосы: обычно о-Юки причесывалась по-европейски, сегодня у нее была прическа марумагэ — модная теперь в торговой части Токио.
Когда о-Юки вышла, Сакаки, поглядев сперва на хозяина, потом на приятеля, сказал:
— Знаешь, Хасимото-кун, то, чем мы занимаемся, похоже на ремесло гейши. Будь почтителен с клиентом, кланяйся перед ним пониже — и воздастся тебе за труды. А вот сэнсэй — он художник. Он может позволить себе жить, не унижаясь...
«Опять они за свое», — подумал Санкити.
— Я отбросил эту приторную вежливость. И говорю с тобой на ты, Коидзуми-кун. Теперь ты знаешь, каким ремеслом я занимаюсь. Вот на что решился. Так что ты об этом думаешь?
— А дядюшка ничего не думает, — заметил Сёта.
— Ты, может, скажешь, что к тебе в гости пришел Сакаки? Шут сегодня к тебе пришел — вот кто. Да еще не один, а с другим таким же шутом, не правда ли, Хасимото-кун? — Сакаки резко повернулся к Сёта. — А как сегодняшний курс на бирже? У меня больше нет сил быть посторонним наблюдателем, смотреть, как богатеют другие...
— Что это тебя так разобрало сегодня? — удивился Сёта.
■— Знаешь, я думаю, пора нам как следует за дело браться.
За окном раздались звуки флейты и барабана. По улице двигалось шествие, рекламирующее театральные постановки. Шум поднялся такой, что трудно было разговаривать. Снизу донеслись веселые голоса племянниц. Они вынесли на улицу Танэо показать ему шествие.
— Прошу меня простить, Коидзуми-кун, что я говорю в твоем присутствии о своих делах. Ты, верно, помнишь мою жену. Она пишет мне длинные письма, рассказывает о домашних делах. Когда я читаю их, у меня текут слезы. И потом ночью я долго не могу уснуть. Все думаю о доме. Но проходят дни, и я опять все забываю. Наши родители оставили нам долг в триста тысяч, а мы этот долг удвоили...
Сёта с серьезным видом кивал головой. Потом, как бы вспомнив, зачем он тут, вынул из кармана часы, взглянул на них и обратился к дяде:
— Сакаки-сан приглашает нас сегодня поужинать. Не откажите составить компанию.
Сакаки ничего не оставалось делать, как прекратить свои излияния.
На лестнице послышался топот, в комнату вбежали девочки.
— До свидания, братец, — вежливо попрощалась о-Ай.
— А как же заявление в школу, о-Айтян? — спросил Санкити.
— Сестрица нынче его написала.
— С вашего позволения, дядя, я тоже ухожу, — с легкой холодностью проговорила о-Сюн, поклонившись Сёта и Сакаки.
— До свидания! — послышался из-за спины старшей сестры голос о-Цуру.
Провожая племянниц, Санкити вместе с гостями спустился вниз. Он сказал Сёта, что решено отдать о-Нобу в семью Минору. Они тоже недавно переехали на новое место.
Внизу сразу стало шумно. О-Ай выделялась среди всех нарядным кимоно. На о-Сюн был красивый пояс, который она сама разрисовала. Девочки попрощались с о-Юки и ушли. Следом за ними вышел и Санкити. У ворот его ждали Сёта и Сакаки. Только что начало смеркаться, а по улицам уже сновали фонарщики, и один за одним вспыхивали огоньки газовых фонарей.
Лениво текла река. Сакаки и Сёта провели Санкити в комнату, освещенную электричеством. Прямо над самым ухом слышалось глухое бормотание воды — бурлили круговороты под мостом, который был рядом с ресторанчиком.
Сакаки распахнул сёдзи.
— Заметь, Хасимото-кун, здесь тоже нужны...
— Деньги, деньги, — подхватил Сёта.
Сакаки одобрительно похлопал приятеля по плечу.
Санкити стоял у открытых сёдзи и смотрел, как течет вода. Служанка внесла столик. Сакаки, большой любитель выпить, провозгласил тост.
— Пусть и сестренка с нами выпьет! Как, по-твоему, чем мы занимаемся?
Служанка, поставив рюмку, оглядела каждого внимательно.
— Ну так кто же, по-твоему, я? — делая вид, что его очень интересует ответ служанки, спросил Сёта.
— По-моему... во всяком случае... мне так кажется... вы торгуете мешками или сумками... Ну, всякой кладью, в общем.
— Боже милостивый, неужели у нас все еще такой юный вид? — почесал голову Сёта.
Сакаки расхохотался.
— Ошиблась, сестренка. Мы двое — биржевые маклеры, правда, свежеиспеченные.
— Так вы с Кабуто-тё? Наши девушки часто ссорятся из-за господ с Кабуто-тё, — улыбнулась служанка, но было видно, что она приняла слова Сакаки за шутку, каких слышала здесь немало.
Повеселить друзей пришла гейша. Она была уже немолода, из тех, что являются по первому зову. В комнате через дворик, за ярко освещенными сёдзи, слышался громкий смех и звуки сямисэна, далеко разносившиеся по воде. Там шло большое веселье. Сакаки и Сёта больше не чувствовали себя шутами. Они держались гордо и с достоинством.
— А гости в том зале в большем почете, — вдруг обиделся Сакаки.
Обоих приятелей оскорбляли неловкие манеры служанки, равнодушие гейши. Сакаки помрачнел. Поднес к губам чашу с душистым сакэ.
— Угостите и меня, — робко попросила гейша. Она была не то что немолода, а просто стара. Но, видно, старалась забыть об этом. Развлекать гостей она совсем не умела.
Тем временем пришла еще одна гейша, помоложе. Подсев к компании, она запела.
— Петь так петь, — сказал Сёта и подтянул на старинный манер чистым, красивым, как в былые годы у отца, голосом.
— Какой прекрасный голос! — воскликнул Сакаки. — Первый раз слышу, как поет Хасимото-кун.
— Да я и при дяде никогда раньше не пел, — улыбнулся Сёта.
— И еще я ни разу не видел пьяным Коидзуми. Не напоить ли его сегодня? — И Сакаки протянул ему чарку.
— Да, вам надо выпить, тогда будет веселее, — сказала гейша постарше, протягивая Санкити бутылочку сакэ.
Казалось, винные пары уже действуют на Санкити, лицо у него покраснело. Он осушал рюмку за рюмкой, но опьянение не приходило. И смех его и речь были трезвыми, как дома за ужином.
— Господа совсем ничего не пьют, — притворно возмущалась молодая гейша.
Чем становилось позднее, тем развязнее держали себя гости и хозяева. «Ах, я хочу послушать, как вы поете!», «Спойте романс, который бы выразил ваши чувства!» — приставала старая гейша то к одному, то к другому. Гейша помоложе вынула из-за пазухи зеркальце и, не стесняясь гостей, стала вытирать лицо.
Сакаки изрядно опьянел. Когда молодая гейша собралась уходить, он обругал ее. Гейша, получив деньги, ушла. Сакаки, хихикнув, сказал, что она похожа на муху, питающуюся падалью. Гейша постарше осталась, но и она не знала, что делать с гостями, которые не умеют веселиться, хотя только за этим сюда и пришли. Она испуганно вздрагивала и неловко размахивала бутылочкой с сакэ.
Сакэ остыло.
«Бом-м!» — пронеслось над ночной рекой. По воде скользила лодка. Молодые приказчики в ней громко пели, подражая артистам. Сакаки положил голову на колени Сёта и, держа его за руку, слушал напряженные, неестественные голоса поющих мужчин и женщин. Санкити тоже прилег.
Было уже поздно, когда они покинули ресторан. На улице Сёта заговорил сам с собой.
— Вот теперь-то уж я повеселюсь, — утешал он себя.
— А ты, Коидзуми-кун, домой? Теленок ты! — Простившись таким образом со старым приятелем, Сакаки, держа за руку Сёта, скрылся в темноте.
Санкити получил письмо от Морихико. Тот, как всегда, был краток. «Встретимся у Минору и решим, что делать дальше». Еще он писал, что, пока Минору без дела, душа у него не на месте.
Младшие братья не столько заботились о благе старшего, сколько о своем собственном: они хорошо знали, чем кончаются все начинания брата, и хотели оградить себя от последствий его частых неудач. В один из дождливых, осенних дней, когда немного развиднелось, Санкити пошел к старшему брату.
Улицы превратились в болото, канавы доверху налились водой, дороги раскисли. Увязая то и дело в грязи, Санкити едва выбрался на тихую, пустынную улочку.
— А вот и дядя Санкити, — встретила его о-Сюн так, словно давно его поджидала. Показалась и о-Нобу,
— Морихико-сан пришел?
— Давно пришел. Ждут вас, — вежливо сказала о-Сюн. Было видно, что она понимает, зачем пришли оба дяди к ее отцу, и волнуется.
— Цутян, пойди к подружке, — сказала она сестре.
— Да, да, Цутян, иди погуляй, — поддержала ее о-Кура.
О-Сюн глазами показала матери на о-Нобу: ей тоже лучше было бы уйти. Но о-Нобу жила здесь недавно, не понимала всей сложности семейных взаимоотношений и сейчас не знала, что ей делать, уйти или остаться.
Минору в ожидании Санкити привел в порядок комнату и заварил чай. Братья, прежде чем заговорить о делах, выпили по чашке чаю. Потом Минору поднялся с места и достал из шкафчика старинную шкатулку. Вытерев с нее пыль, поставил перед младшими братьями.
— Это бумаги отца. Пусть их возьмет Санкити. Это было последнее, что осталось от старого Тадахиро Коидзуми. Ничего другого уже не сохранилось.
— А теперь давайте о деле, — начал Морихико.
У о-Сюн тревожно сжалось сердце. Она взглянула на мать. О-Кура стояла, прислонившись к сёдзи, вся обратившись в слух. О-Нобу сидела у жаровни, опустив голову. О-Сюн прошла в тот угол комнаты, где собрались отец и его братья, и села, опершись на свой столик. Она не должна была пропустить из их разговора ни одного слова, чтобы знать, как ей поступать дальше.