Кое о чем все трое умолчали: вскоре после отъезда Люка они сбежали за дом, на поле, за которым начинались земли Церкви объединения (церковь Муна подростки называли Луной, а ее последователей – лунатиками). Они не рассказали, как засели неподалеку от Луны и по очереди дули из бонга. У всех троих была с собой травка, так что они смешали три сорта и выкурили «свадебный салат», как язвительно назвал гремучую смесь Чарли. На Луне три друга потеряли счет времени и вернулись к работе лишь около шести вечера. Сайлас закинул желтый рюкзак с бонгом в каменный сарай рядом с кухней, приятели наспех закончили дела и еще до темноты разъехались по домам. К тому времени возле дома Джун Рейд уже стояло множество машин, а в доме – после репетиции свадьбы – было полно народу. Приятели решили, что Люк на них зол (их ведь нигде не было, когда он вернулся), и сбежали, не попрощавшись. К тому же он бы сразу увидел, что они накурились. Перед уходом Сайлас успел заметить на крыльце Лидию. Она сидела с Джун на плетеном диванчике и смеялась, а вокруг них, на столах с едой и цветами, мерцали крохотные чайные свечки. Он по сей день помнит запах свежескошенной травы, первые розовые полоски заката на горизонте и хлопанье брезента на ветру. Миллионы раз Сайлас прокручивал в голове эти две-три секунды перед отъездом домой.
Подумать только, та женщина на крыльце майским вечером и эта, что сейчас угрюмо переходит Херрик-роуд, закутавшись в бордовую флиску, – один и тот же человек! С тех пор он ни разу не слышал ее смеха и не видел, чтобы она улыбалась.
Сайлас немного сбавляет шаг. Интересно, Лидия вообще знает, кто он такой? Как-никак он три лета подряд работал на Люка почти каждый день, а весной и осенью – по выходным. Видела ли она его в тот вечер, дома у Джун Рейд? Он помнит, как стоял рядом с сараем, а потом услышал голос Люка из кухни и помчал прочь. Помнит, как бежал к подъездной дорожке и летел на велике вдоль зеленых кукурузных полей, что начинаются от края земель Джун Рейд и тянутся до самой церкви, где ее дочь должна была завтра выходить замуж. На Индиан-Понд-роуд он притормозил и полюбовался раскинувшимся над головой багровым закатом. Он помнит, как в траве мерцали светляки, а по обеим сторонам дороги высился густой лес. Он остановился, сполз по каменистому склону к воде и помочился в идеально гладкое зеркало пруда: от струйки мочи по отражению неистового неба тут же поползла рябь. От этого перед глазами все поехало, как от дури (тем более он и так уже был под кайфом). В какой-то момент облака над его головой превратились в гигантского дракона, раскинувшего крылья над всем миром. Сайлас тут же попятился от воды. Зрелище было жуткое: дракон оскалил зубы и изрыгал пламя, из его ноздрей вился дым, величественные крылья пестрели облачной чешуей, а огромный хвост крутыми завитками уходил за горизонт. Глаза этого удивительного чудища были голубые – длинные щели в клубах облаков. Дракон стал медленно поворачивать голову к Сайласу и распахивать глаза. Тот застыл на берегу пруда, ни живой ни мертвый от страха.
Спустя месяцы Сайлас забыл про дракона – забыл, как на несколько ужасных секунд поверил, будто дракон настоящий. Забыл, как в темноте выбирался обратно на дорогу и поначалу не мог найти велик: тот свалился за дерево, к которому был прислонен. Теперь Сайлас вспоминает эти страшные мгновения – как он бегал по темному лесу, спотыкаясь о корни, и искал велосипед, – и мечтает туда вернуться. Вновь слепо метаться в кромешной тьме, пока еще ничего не зная. Не зная, где велосипед. Не зная, что случится ночью и утром. Не зная, что полная луна скоро осветит всю долину. И что потом, когда вся его семья уснет, он опять запрыгнет на велик и помчит обратно, надеясь, что лунный свет поможет ему добраться до дома Джун Рейд.
Сам того не замечая, Сайлас вновь ускоряет шаг и догоняет Лидию. Перейдя Херрик-роуд и очутившись на тротуаре, который тянется вдоль всей Аппер-Мейн-стрит, он начисто забывает, что не должен показываться ей на глаза. Всего несколько минут назад их разделяло расстояние в три-четыре автомобиля, а сейчас Лидия шагает уже в считаных ярдах от него. Ему бы остановиться и тихонько свернуть к какому-нибудь дому, но он еще никогда не подходил так близко. Он вроде бы даже слышит ее дыхание. На улице прохладно, однако на ее шее выступили капельки пота. Она сняла флиску, и сквозь влажные пятна на белой футболке немного просвечивает кожа. Сайлас переводит взгляд с одного пятна почти обнаженного тела на другое. Наклоняется ближе. Вдруг оступается. Ботинок громко скребет по присыпанному песком тротуару, и Лидия вздрагивает, впервые замечая его присутствие. Другой ногой Сайлас ненароком поддевает ветку, и та ударяет ее по пятке. Лидия резко останавливается и оборачивается. Он замирает на месте. Она начинает пятиться.
Джун
Преодолев лабиринт размытых, усыпанных камнями проселочных дорог, что ведут от озера Боумен, Джун выезжает на трассу № 93 к югу от Калиспелла и облегченно выдыхает. Под Бьюттом она сворачивает на федеральную магистраль № 90, а позже – к Солт-Лейк-Сити. В Айдахо она начинает замечать, что ее машину немного ведет влево. С каждой милей ситуация ухудшается: когда впереди наконец возникает вывеска «Тексако», Джун уже с трудом может ехать прямо. Увы, подростки за кассой не умеют менять шины, а само заведение оказывается скорее деревенским продуктовым, нежели заправкой, сотрудники которой должны хоть немного смыслить в автомобилях. Джун решает дождаться какого-нибудь проезжего. Вскоре к бензоколонке подъезжает пикап, за рулем которого сидит пожилой бородатый мужчина с копной белых волос и в красной фланелевой рубашке. Джун спрашивает, умеет ли он менять шины, и по его веселому удивленному взгляду понимает, что обратилась по адресу. Он отдает честь и громко чеканит: «Броди Кук на службу прибыл». Она молча качает головой. «Ну и ладно», – по-прежнему весело произносит он, заправляет бак, расплачивается и отгоняет машину подальше от колонок. Припарковавшись рядом с ее «Субару», он спрашивает, где запаска. «Варианта два: в голове или в хвосте». Выжидающе смотрит на нее. Она понятия не имеет, как ответить, и тогда он отвечает сам: «Ладно, начнем с головы». Быстро окинув взглядом двигатель, он констатирует: «В хвосте, стало быть». Открывает багажник, и сзади раздается вопрос: «Куда пока убрать чемоданы?» Джун вновь теряет дар речи, и тогда он обходит машину с чемоданом в одной руке и большой спортивной сумкой в другой, ставит их на асфальт и говорит: «Покараульте их чуток». Затем возвращается к багажнику и достает из специального отсека под ковриком запасную шину.
Надо же, чемоданы детей до сих пор в багажнике, закинутые туда впопыхах и всеми забытые. Неужели она до сих пор ни разу не заглядывала назад? Впрочем, у нее и повода не было. Никаких вещей Джун с собой не взяла и со дня отъезда ничего не покупала – кроме зубной щетки и пасты на заправке в Пенсильвании. Сколько времени минуло с тех пор? Неделя? Две? Сразу после Коннектикута Джун потеряла счет дням. Пытается, но не может вспомнить, сколько ночей провела в машине на озере Боумен. Три? Четыре? Когда закончилась вода и пакетики с арахисом и изюмом, пришлось ехать дальше. Почти всю дорогу она только ореховой смесью и питалась.
Сразу видно, где чей багаж. У Уилла – элегантный чемодан с кучей молний и карманов, складной ручкой и колесиками на дне. У Лолли – потрепанная темно-зеленая сумка с замотанными скотчем ручками и пятнами от чернил. Она никогда не паковала чемоданы накануне отъезда и не ставила их в багажник. Это Уилл постарался. Адам всегда мечтал именно о таком зяте – который перед поездкой в другую страну будет читать о заразных болезнях и прививках от них, который вовремя оплачивает счета, а ночью заправляет кофеварку водой и молотым кофе. Который заранее пакует чемоданы и вечером перед свадьбой ставит их в багажник свекрови. Джун прямо слышит, как он рассказывает Лолли о распорядке дня: церемония в час, празднование с двух до шести, отъезд ровно в семь, чтобы Джун и Люк успели отвезти их в аэропорт не позже чем к 21:30. В 23:45 – вылет в Афины. Он даже переслал расписание Лолли, Адаму, своим родителям и Люку с Джун, чтобы ни у кого не осталось никаких вопросов и сомнений.
Сумка Лолли наполовину расстегнута, изнутри торчит краешек светло-голубого полотенца. Броди с помощью домкрата приподнимает передний левый угол машины, и Джун хочет уйти. Больше всего ей сейчас хочется уйти. От Броди, от машины, от сумок, от полотенца. Начиная тихонько пятиться, она слышит крик Лолли: «Уилл, погоди! Я забыла витамины!» Это было уже после репетиции, после ужина и уборки на кухне, где Люк готовил для всех чили. После того как Адам ушел к себе, а Лидия, немного захмелевшая, отправилась домой. Джун стоит за кухонным столом и сортирует скопившуюся почту. «Погоди!» – кричит Лолли из своей комнаты, а Уилл уже вышел с чемоданами на крыльцо. Она сбегает вниз по лестнице (громко, стремительно, словно лавина) и босиком вылетает за дверь, сжимая в руках голубое полотенце – импровизированную сумочку для пузырьков с витаминами. «Вернись! Я босиком!» Джун слышит их смех с улицы и думает (с легким уколом ностальгии и зависти), что сейчас в их отношениях, в их жизни настала самая лучшая пора. Прекрасное «до». «Верхушка колеса обозрения», как говорил один ее случайный знакомый, с которым она однажды посетила обновленный Лондонский Глаз. Свидание вслепую устроила ее назойливая, но доброжелательная коллега из галереи. Мужчина был дядей этой коллеги и недавно овдовел. Как оказалось, ни Джун, ни он еще не были готовы к новым отношениям. Тот вечер почти целиком стерся из памяти, но она помнит, как они достигли вершины огромного колеса и увидели внизу роскошный золотой веер Лондона. В ту минуту спутник рассказывал ей про свою теорию – с характерным для англичан изнуренным снисхождением, к которому она уже начала привыкать. «Как прекрасен этот переломный момент между юностью и зрелостью, захватывающая пора, когда человеку все видно, все кажется возможным, когда хочется строить планы. Внизу остаются в тумане детство и юность – неуверенный подъем, а с другой стороны ждет спуск в зрелый возраст и старость, когда человек начинает сверять великолепное и мимолетное зрелище, открывшееся ему наверху, с унылой реальностью».