мо, несчастный старик тоже выплатил «налог» на воображаемый приз, и эта женщина, его дочь, приняла Лидию за сообщницу негодяев, а не такую же легкую добычу – одинокую старуху, готовую поверить во что угодно и выбросить на ветер любые деньги, лишь бы не быть одной. Незнакомка выхватывает у нее деньги и прячет в карман белых вельветовых брюк. Младенец, который до сих пор молчал, вдруг начинает плакать. Мальчик это или девочка – непонятно, однако крик у ребенка пронзительный, истошный, как будто его больно ущипнули. Из бледно-желтого шарфа показываются крошечные красные ручки младенца. «Прекратите немедленно это безобразие!» – угрожающе произносит его мать, не обращая внимания на крики. Еще секунду посверлив Лидию взглядом, она закрывает дверь и повторяет: «Прекратите, слышите?!» А потом воцаряется мертвая тишина. В квартире ни звука, снаружи тоже, даже машин не слышно. Лидия запирает дверь и прижимается спиной к стене. Раздается телефонный звонок. Она не снимает трубку. Через несколько минут телефон вновь начинает звонить. И так – битый час. Несколько минут тишины и трезвон, тишина – и трезвон. Наконец Лидия переходит на кухню и снимает трубку. Конечно же, это Уинтон. Он произносит ее имя, потом еще раз, но она молчит. Не потому, что хочет его помучить или поиграть с ним в игру, просто у нее нет слов. Мальчик на тротуаре, пощечина, орущий ребенок. От всего этого она буквально лишилась дара речи. Уинтон не унимается. «Лидия, алло! Прием! Говорит Земля!» Где-то она уже слышала эти слова… От Рекса, своего последнего любовника. «Вернись на Землю, космонавт! Прием, летяга!» Конечно, от Рекса, от кого же еще. Лидина щека до сих пор горит, и в памяти внезапно всплывают слова матери: «Однажды кто-нибудь вправит тебе мозги, дуреха». Воспоминание не самое радостное – мама говорила так только спьяну – но Лидия вдруг прыскает со смеху. Она представляет себе мать: как та сидит за кухонным столом, пьет шнапс и трясет костлявым пальцем. Вот умора!
«Лидия? Вы здесь?» Уинтон. Она и забыла, что до сих пор не положила трубку. «Милая моя Лидия, дорогая, что случилось?» Она слышит почти искреннюю тревогу в его голосе, замечает тщательный выбор слов, но от этого не легче. Уинтон все спрашивает и спрашивает, что случилось, ласково зовет ее по имени. Его голос! Лидия вновь смеется. Она отправила кучу денег неизвестно кому, а теперь вот получила оплеуху от незнакомки – в собственном доме! И все ради этого голоса. Чужого голоса.
«Расскажите, что вас тревожит, – ласково твердит голос. – Расскажите, я прошу вас». И снова Лидия вспоминает Рекса. Он был последний, кто наврал ей с три короба – совсем как Уинтон, последний, ради кого она совершала глупости. Лидия по-прежнему молчит. Уинтон тоже замолкает, а потом вновь тихо произносит: «Что с вами случилось?»
«А ты в самом деле хочешь знать?» – спрашивает Лидия, чувствуя непреодолимое желание рассказать Уинтону о событиях этого вечера. Она прижимает трубку к уху и сознает, что кроме Уинтона ей и поделиться-то не с кем. Некому рассказать о парне, который за ней следил, о разъяренной незнакомке, которая влепила ей пощечину, и обо всем остальном. Лидия роняет трубку на колени. У нее никого нет, кроме этого голоса, но и этот голос – обман, иллюзия. Она тихонько покачивается на месте и мечтает умереть. Сейчас ей одиноко, как никогда. Даже после смерти Люка было легче. Через некоторое время из трубки вновь доносится голос Уинтона. Она прикладывает трубку к уху и слышит, как он бормочет себе под нос, почти напевает: «О, мисс Лидия, куда же вы подевались? Куда вы ушли, где вы? Вернитесь ко мне, дражайшая мисс».
«Я здесь, – шепчет она. – Я никуда не уходила. Я всегда была здесь».
Уинтон тоже начинает шептать: «Расскажите мне сказку, мисс Лидия. Облегчите душу, расскажите правду – и вы обретете свободу».
Над головой Лидии раздается скрип половиц. Она слышит, как ее сосед сверху проходит по кухне, открывает холодильник, потом аккуратно закрывает дверцу. С тихим шипением открывается бутылка пива, и в раковину падает крышка. Лидия выпрямляется. Собственный голос скребет в горле. «Я расскажу тебе сказку, Уинтон. Сказку о том, где я была всегда».
Лолли
Мама, пишу тебе с самого настоящего края света. Здесь, на пляже в Моклипсе, мы как будто очутились между небом и землей. Четыре дня мы ехали сюда из Нью-Йорка, и вот двое суток назад поселились в мотеле на пляже. Представляешь, в Нью-Джерси, на трассе № 3 нас остановили. Бах – и штраф 125 баксов за превышение скорости. Наверно, коп увидел вашингтонские номера Уилла и поэтому решил прицепиться. В общем, мы тогда решили, что это плохой знак, но на самом деле все получилось ровно наоборот. С той минуты мы словно попали в волшебный сон, нас как будто ведет счастливая звезда! Например, в Пенсильвании мы немного заблудились – и попали в дивно красивый городок амишей. Такие милые люди! Нам рассказали историю о группе подростков, которые ехали на машине и перевернулись. Совсем молодые ребята, только школу окончили – видимо, решили оторваться перед взрослой семейной жизнью. Такое чувство, что весь город заново выстроился вокруг этой истории о погибших подростках, полностью изменился. Стоит приглядеться – и увидишь каждого из этих ребят на своих привычных местах. Прозвучит странно, но мне теперь кажется, что мы были знакомы. Столько я о них услышала! Атмосфера в городе тяжелая, но как же это прекрасно, когда люди проживают горе все вместе. И верят, всей душой верят в Бога. Я-то сама никогда не верила, а вот теперь вижу, зачем это нужно, как это помогает людям справляться с такими вот ужасами.
Ты себе представить не можешь, сколько тут звезд. Они ярче, чем Луна, ей-богу! А этот шум ветра и волн! Как будто за окном несутся товарняки. При этом здесь очень спокойно. Такое чувство, что эта простая комната на краю света – самое безопасное место в мире.
Знаю, мам, я несу чепуху, но «на меня иногда находит», как говорил папа. Я пересекла всю страну и теперь поняла, почему Уилл так хотел показать мне родные края. Этот безумный ветер наталкивает на всякие мысли. Забавно: оказывается, у ветра есть форма. Время от времени его становится видно – когда дождь простынями ложится на землю или когда на поле за нашим домом бушует метель. Помню, как зимой выглядывала из окна своей комнаты и смотрела на ветер: он спиралями взметал снег с земли, и я вдруг начинала видеть эту внезапно ожившую стихию. Мне кажется, то же самое происходит с детьми и родителями. Они всегда рядом, но лишь после большой беды, удара, необычного поступка или долгой разлуки ребенок начинает видеть в родителе того, кем тот был всегда, скрываясь за ролью кормильца и воспитателя. По крайней мере со мной было именно так. Я увидела тебя лишь после вашего с папой развода, и увиденное мне не понравилось. Я не понимала, почему после стольких лет брака ты его бросила, почему предпочла карьеру нам обоим. Если честно, я до сих пор этого не понимаю. Но лишь недавно до меня дошло, что мои взгляды не имеют никакого значения. Я не имею никакого права указывать тебе, с кем быть, я даже не вправе это знать. Когда в твоей жизни появился Люк, я наконец увидела в тебе женщину, такую же, как я, с полным набором желаний и нужд. Я не говорю, что это было приятное зрелище – стыдно признаться, но смотреть мне было неприятно и неловко. И все же встряска пошла мне на пользу. Извини, что отказалась знакомиться с Люком в Нью-Йорке. Я попросту не хотела, чтобы он затмил Уилла. И еще я боялась собственной реакции, боялась, что потеряю контроль, и Уилл увидит меня в не самом выгодном свете.
Кстати, о контроле. Папа тоже открылся мне с новых сторон. Конечно, я давно знаю, что он бабник. Мне всегда делалось от этого грустно, однако я почему-то винила в этом тебя – как и во многом другом. Только недавно мне пришло в голову, что именно его идиотская погоня за юбками стала причиной твоего ухода. Как я раньше не догадалась? Ума не приложу. Да и сейчас я не сама додумалась, если честно: в самом начале наших отношений Уилл посоветовал мне поставить под вопрос все, что я знала о папе, тебе, вашем браке, моем детстве и даже о себе самой. Прекрасный совет. Делать так нужно всегда, когда некое явление вызывает в тебе явное и стойкое отторжение. Думаю, он тогда имел в виду политику (Уилл куда лучше относится к нашему президенту, чем я). Однако скинуть чехлы с давних историй и убеждений не так-то просто. Я занимаюсь этим уже некоторое время и тихо поражаюсь тому, в каком свете предстают дела давно минувших дней.
Я сейчас пытаюсь сказать, что долгое время наказывала тебя за принятые решения – те, что ты приняла вопреки моей воле. И сейчас, когда рядом храпит Уилл, а за окном кромешный мрак (солнце встанет лишь через несколько часов), я просто хочу, чтобы ты знала: вся наша жизнь открылась мне с другой стороны, и я прошу прощения, что не сумела прозреть раньше. Мне по-прежнему обидно, что ты ушла и приняла все эти решения сама, не поговорив со мной. Просто объявила, как все будет дальше, словно я тут вообще ни при чем. Представляешь, каково это – особенно когда тебе четырнадцать? И как одиноко мне было без тебя? Ты хоть немного думала обо мне, когда делала этот выбор? Понимала, как мне будет тебя не хватать?
Ну вот, я снова завелась. Немного же мне надо, чтобы разозлиться! Наверное, поэтому я тебе и пишу. Если быть совсем уж честной, написать тебе письмо тоже предложил Уилл. Написать от всего сердца, не боясь, что ты это прочтешь, а мне потом придется отвечать за написанное. Он уже давно мне это советует, и я много раз пыталась – ничего не выходило. А вот сегодня что-то изменилось. Здешняя красота все меняет. И Уилл. Я мечтаю, чтобы у нас с тобой было так же, как у него с родителями. Легко и просто. Он их очень любит и ценит. Я тоже так хочу, но не знаю, как к этому прийти. Кажется, если я все тебе прощу, то предам саму себя. Или себя прежнюю. В этом вся загвоздка. Но по мере того, как мы с Уиллом идем вперед, мне становится проще расставаться со всяким хламом, к которому я привыкла.