рд», сдавал макулатуру, бегал по магазинам и в скобяную лавку. Говорю вам, это был Бен, только ребенок и раз в десять ниже ростом. Про Бена мне сказать нечего, кроме того, что он вставал ни свет ни заря, домой приходил затемно, работал как лошадь, спал как сурок и был верен мне как собака. Я любила его всей душой, но была у него одна-единственная слабость: курево. Оно-то его и сгубило. Я думала, что кроме Бена никого рядом видеть не захочу, поэтому сперва не приняла Уилла всерьез. Смерть мужа не стала для меня большой неожиданностью (куда неожиданнее было то, что он вообще захотел на мне жениться), поэтому после его кончины я просто вернулась к изначальному плану – жить в родительском доме с сестрами до конца своих дней. Тогда-то и появился в моей жизни Лэндис-младший. Десяти лет от роду, из семьи хиппи, которые в домашнем хозяйстве ни бельмеса не понимали. Каждое утро он стучал в мою дверь, чтобы вместе пойти на работу, а потом полдня трудился не покладая рук.
Узнав о его смерти, я спустилась по Пацифик-авеню в резервацию. Видите ли, этот Лэндис-младший успел полюбиться Джо Ченуа. Тот был настоящий вождь, отвоевывал у правительства бывшие земли квинолтов. Единственный раз в жизни я просила его об услуге – чтоб он взял малыша Лэндиса под свое крыло. Тому явно надоело чистить канавы, сдирать с матрасов грязные простыни и таскать на помойку мешки с мусором. Он мечтал покорять новые вершины. И ему страсть как хотелось узнать побольше об индейцах и нашей резервации. И вот я пошла к Джо и попросила его дать малышу работу. Не прошло и года, как местные прозвали его Юным Кедром. Он обожал резервацию и боготворил Джо, как все местные. Тот был высокий, как отец, и такой же зеленоглазый. Уилл продолжал помогать мне в «Лунном камне» и порой заходил в гости – взлетал на крыльцо, полный увлекательных историй о резервации: как Джо вновь одержал победу в суде, сколько резчики берут с туристов за катание на каноэ вдоль пляжа и так далее. Старики любили рассказывать ему легенды и мифы племени, а парень впитывал их как губка. В особый восторг его приводили истории о небольшом клочке песка между нами и резервацией, где раньше был лагерь молодых незамужних девушек из племени квинолтов. По легенде, их покровительницами были русалки, они защищали девиц от мужчин и прочих напастей. Местные слышали эту сказку тысячи раз, но Уилл так ее рассказывал – волей-неволей заслушаешься! Он души не чаял в нашем крае и его истории. Хотя я всю жизнь держалась подальше от резервации и презрительных взглядов местных, мне нравилось слушать эти легенды в его исполнении и толковании.
Незадолго до отъезда на восток – в университет – Уилл подбил меня сходить в резервацию и посмотреть его каноэ. Спустя четыре года и множество уроков, взятых у Джо и других резчиков, он наконец его закончил. Я не хотела идти, но Уилл уламывал меня с мая по август – и наконец уломал. Однажды вечером, после работы я согласилась прогуляться с ним по пляжу до резервации. Кашель Джо я услыхала еще с улицы – со времен Бена такого кашля не слышала, будто легкие рвутся в груди у человека. Джо был примерно моего возраста, но в ярком свете ламп выглядел лет на двадцать старше: сутулый, иссохший и морщинистый. Из его нагрудного кармана торчала пачка «Кэмела». «Мальчик твой молодчина», – сказал он мне как всегда добродушно и сдержанно. Я вроде бы ответила: «Ага, только он не мой». Джо улыбнулся, качнул головой и пробормотал: «Если б нас еще кто-то спрашивал!»
Он закашлялся и показал пальцем на единственное каноэ в сарае, стоящее на козлах. В длину оно было по меньшей мере тридцать футов. «Ну, как тебе?» Я сразу приметила, что каноэ вырезано по всем правилам и обычаям квинолтов: длинное, широкое, долбленное из цельного кедрового ствола. Высокий нос, низкая уютная корма. Посередине – четыре кедровые планки. Помню, папа говорил, что на сооружение такого судна может уйти два года. Мастера сперва выдалбливают и вырезают остов, а потом наливают внутрь воду и бросают в нее раскаленные камни, чтобы вода закипела. Всю зиму и весну каноэ сушится. Давненько я не вспоминала этих папиных историй. Обойдя каноэ по кругу, я увидела, что оно целиком расписано. Ближе к носу были изображены лица: мужское с одной, женское с другой. Длинные седые волосы мужчины и женщины струились по всему каноэ до самой кормы, напоминая морские волны. И в этих волнах было полным-полно зеленых рыбок, черных китов, голубых и золотых русалок. Лица были мне не знакомы, но я поняла, кто это. Джо подошел сзади и обнял меня за плечи. За все эти годы мы ни разу и за руки-то не держались… Даже на похоронах нашего отца.
Джо умер год спустя. Еще одного хорошего человека сгубило курево. Уилл приехал из университета, и мы вместе сходили на похороны. Многие из резервации смотрят на меня косо, и в тот день тоже наверняка смотрели. Но мне плевать. Мои сестры не пошли – как не пошли и на похороны нашего отца. Это не значит, что они его не любили. Просто, по правде говоря, отец существовал для нас только на нашей кухне и больше нигде. Вроде красивого и обаятельного соседа, который изредка заглядывал на огонек и исчезал. Резервация была его миром, его жизнью, и нас там никто не ждал (хотя сам он никогда такого не говорил). Все же на похороны отца я сходила, Бен настоял – и я очень рада, что не побоялась. Как рада и тому, что проводила в последний путь Джо. Он был героем резервации и костью в горле для всех, кто хотел отнять у квинолтов им причитающееся. На похороны пришли сотни людей, и Уилл даже сказал несколько слов. Я слушала его речь с гордостью: он не трусил, встал перед всеми этими людьми, которых я избегала с рождения, и рассказал им, как Джо всегда находил для него время, как своим примером научил его жить правильно – с пользой для других.
Детей у нас с Беном не было. Мы были бы не прочь, да вот не сложилось. Я об этом почти не думаю – так уж вышло. Но порой в голову лезут мысли о том, каким мог бы быть наш сын.
Люди вставали один за другим и произносили добрые слова. Да, Джо был прирожденным вожаком, народ на него равнялся… Но я была потрясена количеством тех, на чьи жизни он сумел повлиять. И даже испытала гордость. За Уилла, за Джо и за то, что однажды их познакомила. А больше всего я тосковала по Бену – жаль, он не мог услышать речь Юного Кедра. Вообще-то я редко трачу время на сожаления, какой в этом смысл? Но в тот день мне до боли в сердце хотелось, чтобы Бен выжил и познакомился с мальчиком, которого я бы с гордостью называла своим сыном.
Волшебство нашего мира подчас незаметно. Оно тихонько подкрадывается сзади и садится рядышком, когда ты отвернешься. Оно может явиться тебе в образе высокого парня, пропахшего рыбой, который однажды вечером в баре дернет тебя за косу и позовет замуж. Или в образе мальчика, который однажды постучит в твою дверь. Уилл пришел не с пустыми руками, а когда ушел, сумел оставить за собой след. В нем я не только увидела частичку Бена – в ту пору, когда нуждалась в нем больше всего, – и не только обрела доброго друга, который ничего от меня не хотел, лишь работать и быть рядом. Пока я не смотрела, он незаметно взял и приоткрыл мне окошко в саму себя.
Когда пришло приглашение на его свадьбу, я поставила галочку под ответом «Сожалею, приехать не смогу» и на следующий же день отправила письмо обратно. Он, конечно, знал, что я не полечу к черту на кулички смотреть, как он женится. Но все же я за него порадовалась. Однажды Уилл привез сюда свою невесту – показать ей родные края. Я сварила им суп, мы погуляли по пляжу. Я слушала волны, покуда Уилл рассказывал любимой древние сказки о русалках и волшебстве. В отличие от многих, Уилл не приукрашивал истории и ничего не добавлял от себя. Он рассказал их точно так, как в детстве ему рассказывал Джо. И как мне – отец.
После смерти Уилла я думала, что сюрпризов больше не будет. Что все люди, которые должны были сыграть роль в моей жизни, уже появились в ней и ушли со сцены. Я просто ходила на работу, вечером возвращалась домой и считала, что жить мне так до конца дней. А потом в комнату № 6 заехала женщина, назвавшая себя Джейн. Заехала – и осталась.
Сайлас
Сейчас зима, никаких цикад нет и в помине, но он их слышит.
Пристроившись на земле за коробками со стеклом, спиной к каменной стене, он слышит даже ночное пение лягушек. Как будто очутился в диких джунглях. Очень холодно, однако Сайлас помнит теплый воздух и слишком яркую луну. Он попал в прошлое, в ту самую ночь. Все на месте, дом стоит целый и невредимый. Он все слышит и видит воочию. Ссору, скрип двери, шаги Люка, его белую футболку на другом конце поля и бегущую следом Джун.
Тиканье не умолкло. Он опять начинает гадать, есть ли в доме кто-нибудь еще. Может быть такое, что Лолли сегодня одна? Как же она до сих пор не проснулась? Как вообще можно спать в таком грохоте? Он представляет ее обнаженной, в одних трусиках, спящей поверх одеяла. Видит ее кожу – безупречно гладкую, сияющую – совсем не такую, как у местных девиц, кожа которых грубее и хуже защищена от стихий. «ПРОСНИСЬ, МАТЬ ТВОЮ!» – думает Сайлас и едва не кричит это вслух. Тиканье не замолкает, других звуков в доме нет, никто не ходит. Сайлас окидывает взглядом поле и рощу за ним: не идут ли Джун или Люк? Нет, никого. Кто-то должен выключить газ, и сделать это может только он, Сайлас. Подумаешь – большое дело! Он мигом обернется, пока Люк и Джун не вернулись. Надо всего лишь крутнуть ручку. Никто его не заметит. Если сейчас он уйдет, случится непоправимое. Сколько историй про утечки газа и взлетевшие на воздух дома… Но разве это не враки, которыми родители пугают неосторожных детей? «Черт», – бормочет Сайлас себе под нос и начинает медленно красться вдоль дома. Он тихо подходит к двери на крыльцо, как можно осторожней открывает ее и входит. Пересекает крыльцо, поднимается по двум каменным ступенькам ко входу в дом и оказывается перед темной лестницей на второй этаж. Заставляет себя посмотреть наверх, прислушаться. Там все тихо, никто не ходит. Никто его не слышит. Тиканье стало громче, чем его собственные шаги по деревянным половицам. Он идет в такт грозному биению плиты. Подходит к старому белому бесу, осматривает горелки и видит маленький молоточек: тот стучит, не высекая искры. Нигде никаких условных обозначений или разметки. Сайлас на пробу трогает ближайшую к горелке ручку и бездумно поворачивает ее влево.