Держали вновь недвижные персты.
Меж тем родные — слышу их как ныне —
Вопрос решали: чем я занемог?
Мать думала — то корь. На скарлатине
Настаивали тетки. Педагог
С врачом упорно спорил по-латыни,
И в толках их, как я расслышать мог,
Два выраженья часто повторялись:
«Somnambulus и febris cerebralis…»[18]
ДраконРассказ XII века(с итальянского)
Посвящается Я. П. Полонскому
В те дни, когда на нас созвездье Пса
Глядит враждебно с высоты зенита,
И свод небес как тяжесть оперся
На грудь земли, и солнце, мглой обвито,
Жжет без лучей, и бегают стада
С мычанием, ища от мух защиты,
В те дни любил с друзьями я всегда
Собора тень и вечную прохладу,
Где в самый зной дышалось без труда
И где нам был, средь отдыха, отрадой
Разнообразной живописи вид
И полусвет, не утомлявший взгляда.
Одна купель близ входа там стоит,
Старинная, из камня иссечена,
Крылатым столб чудовищем обвит.
Раз, отдыхом и тенью освежены,
Друзья купель рассматривали ту
И чудный столб с изгибами дракона.
Хвалили все размеров красоту
И мастера затейную работу;
Но я сказал: «Я вымыслов не чту;
Меня смешит ваятеля забота
Такую ложь передавать резцом», —
И потрунить взяла меня охота.
Тут некий муж, отмеченный рубцом,
Дотоль стоявший молча возле двери,
Ко мне со строгим подошел лицом:
«Смеешься ты, художнику не веря, —
Так он сказал, — но если бы, как я,
Подобного ты в жизни встретил зверя,
Клянусь, прошла веселость бы твоя!»
Я ж отвечал: «Тебе я не в досаду
Сказал, что думал, мысли не тая;
Но если впрямь такого в жизни гада
Ты повстречал, то (коль тебе не в труд),
Пожалуй, нам все расскажи по ряду!»
И начал он: «В Ломбардии зовут
Меня Арнольфо. Я из Монцы родом,
И оружейник был до наших смут.
Когда ж совет в союз вошел с народом,
Из первых я на гибеллинов встал
И не одним горжусь на них походом.
Гиберто Кан стяг вольности держал —
То кондотьер был в битвах знаменитый, —
Но близ Лугано, раненный, он пал.
Враги, наш полк преследуя разбитый,
Промчались мимо, и с вождем лишь я
Для помощи остался и защиты.
«Арнольфо, — мне сказал он, — смерть моя
Сейчас придет, — тебя ж надеждой рая
Молю: спеши в Кьявенну. Пусть друзья
Ведут войска, минуты не теряя,
Они врасплох застанут вражью рать».
И перстень свой в залог он, умирая,
Мне передал. Я времени терять
Не много мог, чтобы исполнить дело,
И, в помощь взяв Господню благодать,
А мертвое плащом покрывши тело,
Проведать шел, где отдохнут враги
И много ли из наших уцелело.
Шум сечи смолк, и вороны круги
Над трупами уже чертили с криком —
Как за собой услышал я шаги.
То Гвидо был. Ко мне с беспечным ликом
За повод вел он сильного коня,
Им взятого в смятенье том великом.
Учеником жил прежде у меня
Он в мастерской, и ныне, после боя,
Меня нашел, любовь ко мне храня.
Когда ж узнал, послание какое
Вождем убитым мне поручено,
Идти к друзьям он вызвался со мною.
Я, преданность ценя его давно,
Тому был рад и думал: вместе оба
Вернее мы достигнем цели, — но,
Когда бы знал, как близко нас ко гробу
Он подведет отвагой молодой,
Его любви я предпочел бы злобу.
Я был верхом; он следовал пешой;
Нерадостен был путь, и не веселье
Моей владело сумрачной душой.
В стране кьявеннской не бывал досель я,
Но Гвидо был. И, ведомых путей
С ним избегая, в тесное ущелье
Свернули мы, где солнечных лучей
Не пропускали тени вековые,
Навстречу ж нам, шумя, бежал ручей.
Лишь тут снял шлем с усталой головы я
И в отдаленье ясно услыхал,
Как колокол звонил к «Ave Maria».
И тяжело средь этих мрачных скал,
И душно так, как бы в свинцовом скрине,
Мне сделалось. «О, Гвидо, — я сказал, —
Недоброе предчувствие мне ныне
Сжимает грудь: боюся, что с пути
Собьемся мы тут, в каменной пустыне!»
«Маэстро, — мне ответил он, — прости:
Сюда свернув, ошибся я немного,
Иным ущельем было нам идти!»
И прежнюю отыскивать дорогу
Пустились мы, но, видно, взять у нас
Рассудок наш угодно было Богу:
Куда ни направлялись, каждый раз
Ущелье мы, казалось, видим то же,
Их различать отказывался глаз,
Так меж собой они все были схожи:
Такая ж темь, такой же в ней ручей
Навстречу нам шумел в гранитном ложе.
И чем мы путь искали горячей,
Тем боле мы теряли направленье.
Без отдыха и не сомкнув очей,
Бродили мы всю ночь в недоуменье,
Когда ж, для нас незримая, заря
На высотах явила отраженье,
«Довольно нам, — сказал я, — рыскать зря!
Взойдем сперва на ближнюю вершину,
Чтоб местность обозреть». Так говоря,
Сошел с коня я. К дикому ясмину
Его за повод Гвидо привязал,
И, брони сняв, мы темную долину
Покинули. Держась за ребра скал,
Мы лезли вверх и лишь на полдороге,
Среди уступа, сделали привал.
От устали мои дрожали ноги.
Меж тем густой, поднявшися, туман
Долину скрыл и горные отроги,
И стал я думать, грустью обуян:
«Нет, не поспеть мне вовремя в Кьявенну
И не повесть друзей на вражий стан!»
В тумане тут, мне показалось, стену
Зубчатую увидел я. Она,
Согнутая во многие колена,
С крутой скалы спускалася до дна
Ущелия, наполненного мглою,
И им была от нас отделена.
«Друг, — я сказал, — ты с этою страною
Давно знаком; вглядись и распознай:
Какой я замок вижу предо мною?»
А он в ответ: «Мне ведом этот край,
Но замка нет отсюда до Кьявенны