– Кого рожать? Кто говорит о родах? – прорычал Тристрам.
– Идите с миром, и благослови вас Бог, – сказал Блаженный Амброз Бейли. А потом: – Я прощаю моим мучителям. Сквозь жар всепожирающего пламени я провижу вечный свет иной жизни.
– Да ладно, знаете ли, – нетерпеливо ответил капитан. – Вы сами сказали, что у нее будет ребенок. Конечно, знаете ли, нам не трудно проверить, беременна ли она. А знать я хочу, когда именно она будет рожать. Когда, по вашим подсчетам, она забеременела?
– Понятия не имею. – Тристрам в угрюмости и апатии потряс головой. – Ни малейшего.
Из кармана мундира капитан достал что-то в шуршащей желтой обертке.
– Возможно, вы голодны? – предположил он. – Возможно, чуток синтешока вам поможет?
Развернув синтетический шоколадный батончик, он протянул руку сквозь прутья. Блаженный Амброз Бейли оказался проворней Тристрама: скользнув лучиком, он, пуская слюни, выхватил лакомство. Тристрам набросился на него, и оба они хрюкали, орудуя когтями и локтями, пока, наконец, каждый не получил приблизительно по половинке. Трех секунд хватило, чтобы сожрать бурую липкую массу.
– Ну а теперь! – рявкнул капитан. – Когда?!
– Вы о чем? – Тристрам облизывал нёбо и обсасывал пальцы. – Ах, об этом, – сказал он наконец. – Наверное, это было в мае. Да, вспомнил. В начале Межфазы. У вас еще есть?
– Вы о чем? – терпеливо повторил его вопрос капитан. – Что такое «Межфаза»?
– Ну конечно, – отозвался Тристрам. – Вы же не историк, верно? О науке историографии даже не слышали. Вы просто наемный громила с карманами, набитыми синтешоком. – Он срыгнул, вид у него сделался зеленый. – Межфаза началась, когда вы, наемные громилы, стали с пушками расхаживать по улицам. Дайте мне еще, мать вашу! – Он злобно повернулся к сокамернику. – Это было мое, а вы съели. Это мне полагалось, черт бы вас побрал!
Он слабо врезал Блаженному Амброзу Бейли, который, сложив руки и воздев очи горе, произнес:
– Отец, прости им, ибо они не ведают, что творят.
Тристрам, задыхаясь, сдался.
– Хорошо, – сказал капитан. – Теперь мы знаем, когда принять меры. Вы можете надеяться, знаете ли, на губительный позор для брата и наказание для жены.
– О чем это вы? О чем вы говорите? Наказание? Какое наказание? Если вы за мою жену собираетесь взяться, оставьте эту дрянь в покое, слышите меня? Она не ваша жена, а моя. Я по-своему с ней разберусь. – Без тени стыда он начал хныкать: – О, Беатри, Беатри! Почему ты не вызволишь меня отсюда?
– Вы, конечно, понимаете, что вы здесь по вине своего брата?
– Меньше слов, больше синтешока, наглый вы тупица! – фыркнул Тристрам. – Ну же, давайте сюда!
– Пропитания из любви к небесам! – тоненько присоединился Блаженный Амброз Бейли. – Не забывайте про слуг Божьих в дни вашего благоденствия.
Упав на колени, он вцепился в лодыжки капитана, едва не повалив его наземь.
– Надзиратель! – крикнул капитан.
– И ребенка моего оставьте в покое, – потребовал Тристрам. – Это мой ребенок, вы, маньяк-детоубийца! – Немощными кулачками он начал молотить по ногам капитана как в дверь. – Мой, свинья! Мой протест, мой вызов грязному миру, вы, грабитель!
Быстрыми длинными руками мартышки он начал обыскивать капитана в поисках синтешока.
– Надзиратель! – крикнул, отбиваясь, капитан.
Блаженный Амброз Бейли ослабил захват и подавленно уполз назад на нары.
– Пять «Отче наш» и пять «Аве Мария», – безразлично сказал он, – сегодня и завтра в честь нашего Цветочка. Иди с миром, и благослови тебя Бог.
Смотритель явился с веселым вопросом:
– Никаких хлопот вам они не доставили, а, сэр?
Руки Тристрама упали, не в силах больше обыскивать.
– Вот этот, – кивнул на него надзиратель, – сущий ужас был, когда к нам попал. Никакого толку было от него не добиться, он у нас сущий уголовник. Теперь присмирел, верно? – спросил он с толикой гордости.
Тристрам рухнул в углу бормоча:
– Ребенок мой, ребенок мой, ребенок мой…
И под эту литанию капитан, нервно улыбаясь, отбыл.
Глава 5
В конце декабря в Бриджуотере, Сомерсет, Западная провинция, на мужчину средних лет по имени Томас Уортон, который вскоре после полуночи возвращался домой с работы, напали подростки. Они его зарезали, раздели, насадили на вертел, поджарили, разделали, разложили по тарелкам – все в открытую, без тени стыда – на одной из городских площадей. А поскольку общественный порядок никак нельзя было нарушать, голодную толпу, которая громогласно требовала своей доли («Ну хоть кусочек!»), разогнали дубинками жующие и капающие салом серомальчики. В Тирски, Норт-Райдинг, три паренька – Альфред Пиклс, Дэвид Огден и Джекки Пристли – были забиты насмерть кувалдой в темном проулке и через задний двор утащены в ничем не примечательный дом. Две ночи на улице витал дым барбекю. В Сток-на-Тренте лишенный филейных частей труп женщины (позднее опознанной как Мария Беннетт, старая дева двадцати восьми лет) внезапно разулыбался из-под сугроба. В Гиллингеме, Кент, Большой Лондон, на задней улочке открылась захудалая столовая, где по ночам гудел гриль и куда любили захаживать сотрудники обоих полицейских ведомств. Кое-где в не реформированных еще местечках на побережье Саффолка ходили слухи об обильных рождественских блюдах с хрустящей корочкой.
В Глазго на Хогманай[13] секта бородачей, объявивших себя поклонниками Ниалла Девять Заложников[14], приносила многочисленные человеческие жертвы, возлагая кишки на алтарь некоего сожженного и потом обожествленного адвоката, а мясо для себя. В Керколди, где нравы всегда были грубее, состоялось множество частных празднеств с музыкой и танцами, где подавали сандвичи с мясом.
Новый год начался с историй о робкой антропофагии в Мэрипорте, Ранкорне, Берслеме, Западном Бромвиче и Киддерминстере. Потом клыки показал вдруг и сам столичный метрополис: некто по имени Эймис перенес варварскую ампутацию руки неподалеку от Кингсвейя; журналиста С. Р. Корка сварили в старом бойлере возле Шепердс-Буша; учительницу мисс Джоан Уэйн зажарили по частям.
Так поговаривали. Не было никакого истинного способа проверить правдивость этих историй: они вполне могли быть плодом голодного бреда. В частности, одна была настолько неправдоподобной, что бросала тень сомнения на все остальные. Из Бродика на острове Арран у западного побережья Шотландии сообщили, что на одном таком пиру за всеобщим неумеренным обжирательством человечиной последовала гетеросексуальная оргия в красноватом свете шипящих от жира костров и что на следующее утро видели, как из утоптанной земли пробилось растение, известное как козлобородник. В такое – ни в коем случае и при самом большом умственном усилии – никак нельзя было поверить.
Глава 6
У Беатрис-Джоанны начались схватки.
– Бедная старушка, – ворковал Шонни. – Бедная, бедная старушка.
Бок о бок с женой и свояченицей он стоял тем ясным, но промозглым февральским днем в свинарнике Бесси, заболевшей свиньи. Всей своей огромной плотью, обвислой мертвенно-серой тушей Бесси лежала на боку, слабо похрюкивая. Ее видимый бок, странно крапчатый, вздымался, словно ей снилась охота на коренья. На панкельтские глаза Шонни навернулись слезы.
– Черви в ярд длиной! – горевал он. – Жуткие живые черви… Почему червю положена жизнь, а ей нет? Бедная, бедная, бедная старушка.
– Да перестань же, Шонни, – шмыгнула носом Мейвис. – Надо ожесточиться сердцем. В конце концов это только свинья.
– Только свинья? Только свинья?! Она выросла с детьми, благослови боже старушку. Она была членом семьи. Она, не скупясь, приносила поросят, чтобы мы могли пристойно питаться. Она получит, Господь сохрани ее душу, христианские похороны.
Беатрис-Джоанна сочувствовала его горю: во многом она была ближе к Шонни, чем Мейвис, – но теперь ее занимало иное. У нее начались схватки. День как будто обретал равновесие: смерть свиньи, рождение человека. Она не боялась, во всем полагаясь на Шонни и Мейвис, особенно на Шонни. Ее беременность прошла здоровым, обычным чередом, принося лишь мелкие разочарования: острая потребность в маринованных огурцах осталась неудовлетворенной, да и попытку переставить мебель в фермерском доме Мейвис твердо пресекла. Иногда ночью ее охватывала мучительная тоска по утешению в объятиях не Дерека, как ни странно, а…
– А-а-ах.
– Уже вторая за двадцать минут, – сказала Мейвис. – Иди-ка лучше в дом.
– Это схватки, – с чем-то вроде ликования произнес Шонни. – Наверное, сегодня вечером-ночью случится, хвала Господу.
– Просто спазм, – отозвалась Беатрис-Джоанна. – Не слишком сильный. Просто немного больно, вот и все.
– Ага, – с радостью забулькал Шонни. – Первым делом тебе надо клизму. Мыло и вода. Ты об этом позаботься, Мейвис, ладно? И пусть примет долгую теплую ванну. Хвала Господу, у нас уйма горячей воды.
Он погнал женщин в дом, оставив Бесси страдать в одиночестве, и начал открывать и с грохотом закрывать ящики.
– Перевязочные средства! – кричал он. – Надо нарезать побольше бинтов!
– Времени полно, – сказала Мейвис. – Она человек, сам знаешь, а не зверь в поле.
– Поэтому и надо нарезать бинтов, и ножницы нужны! – бушевал Шонни. – Господи боже, женщина, ты что, хочешь, чтобы она просто перекусила пуповину, как кошка?
Он нашел льняную нитку и, распевая гимн на панкельтском, отрезал несколько десятидюймовых кусков для перевязывания пуповины и на каждом завязал на конце узел. Тем временем Беатрис-Джоанну увели наверх в ванную, и трубы для горячей воды запели во все горло, потрескивая и кряхтя точно корабль на подходе.
Приступы становились все чаще. Шонни приготовил кровать в утепленном сарае, расстелил посреди помещения оберточную бумагу, а поверх клеенку – и все это не переставая петь. Урожай погиб, и верная свинья умирала, но новая жизнь готовилась вздернуть носик, словно показывая фигу силам стерильности. Внезапно, непрошено на ум Шонни пришли два странных имени, к именам почему-то прилагались бороды… Зондек и Эшхайм. Кто они такие? Потом он вспомнил: так звали древних изобретателей теста на беременность. Несколько капель мочи беременной женщины способны заставить новорожденного мышонка быстрее достичь половой зрелости. Он это прочел, когда собирал материал о долге, который сейчас начинал исполнять. По какой-то причине его сердце переполнял бурный восторг. Разумеется, в этом и был весь секрет: все в жизни едино, вся жизнь едина. Но не время об этом думать сейчас.