— А, будь что будет! Больше не могу.
Бросив книги в угол, он рано вечером лег спать. На следующий день Ингус отправился с Лилией погулять на взморье. Они ушли за несколько верст, болтали всякую чепуху, собирали фиалки, бегали взапуски. Лилия больше не говорила о том, что она терпеть не может учеников мореходного училища. Теперь она уже умела говорить по-немецки и прошлой весной была конфирмована [14]. А Ингусу исполнилось только двадцать лет. Он еще слишком молод, чтобы… Зитары никогда не женились раньше тридцати. Но если хочешь сделать человеку приятное, почему не обнять Лилию и не шепнуть ей на ухо какие-то милые глупости? Ведь она уже взрослая девушка, и в груди у нее живое сердце. Она уже не такая резкая, как в первые годы: время успокаивает людей. Она не уклоняется, не пытается освободиться, когда Ингус крепче прижимает ее к себе, она даже как будто сама льнет к нему. Но разве он понимает это? Сегодня ему не хочется думать ни о чем. Нужно рассеяться, дать отдых нервам, чтобы с полным хладнокровием встретить экзамены. Побежим, Лилия!..
Нет, он все же слишком молод, сам не заговорит об этом. Но Лилия не представляет себе, как же будет, когда Ингус совсем уедет. Она привыкла, что осенью он приезжает и поселяется в маленькой комнатке. В последнее время он и на сыгровки перестал ходить. Почему бы ему не жениться? Окончит училище, может плавать штурманом. Штурманов не призывают на военную службу. Почему он не может?
…Они возвращаются вечером с загоревшими на весеннем ветру лицами. У калитки Ингус, взяв руку Лилии, долго гладит ее, отвернувшись в сторону.
— Лилия… ты не сердишься на меня?
— Что ты, что ты!.. — она улыбается и прижимается головой к его виску. — Почему ты так думаешь? Не говори теперь об этом, пойдем лучше домой.
— Я еще схожу к Волдису, но скоро вернусь.
— Только не опоздай к ужину!
Ингус вернулся часа через два. Все уже спали, только Лилия в своей комнате вышивала на наволочке монограмму «Л. К.». В приданом Лилии каждая вещь будет помечена такими монограммами, она уже вторую зиму вышивает их. Сложив рукоделие, девушка приносит Ингусу ужин.
— Знаешь что… — мнется она, когда Ингус начинает есть. — Я матери все рассказала.
Ингус, покраснев до кончиков ушей, кладет на стол вилку.
— Ты… рассказала?
— Ты не так меня понял. Я только сказала ей, что мы обручились. Разве этого нельзя говорить? Все равно ведь когда-нибудь все узнают.
— А что она ответила? — дыхание Ингуса стало спокойнее.
— Она ничего не сказала, ответила только, что это наше дело.
— Так? Ну конечно. Только бы она никому не разболтала.
— Я не понимаю, почему это надо держать в секрете?
— Я еще не говорил с родителями. Лучше, если они об этом узнают от меня, а не от посторонних людей.
— Это верно.
— И прежде всего я хотел бы спокойно сдать экзамены.
— Ты прав. Я скажу матери, чтоб она никому не говорила. Ты сегодня будешь заниматься?
— Нет, у меня голова точно свинцом налита. Пойду еще пройдусь немного.
— Тогда ешь и пойдем. Я возьму пальто.
Ингус Зитар, ты не замечаешь ловушку? Дочери Евы коварны! Берегись, моряк!
А пусть… Он из рода Зитаров — росток сочного, крепкого дерева. Почему ему нельзя? Зитары никогда не останавливались на распутье. Их не поймаешь в силки, они сами охотники.
— Пойдем, Лилия…
К началу выпускных экзаменов занятия в остальных классах уже окончились и воспитанники разъехались. Из Риги прибыли важные господа, судовладельцы и представители старшего поколения капитанов. Приехали и родственники экзаменующихся — отцы, братья, — приведя этим в еще большее смятение и без того взволнованных юношей. Капитан Зитар, опять находившийся эту зиму дома, поступил более благоразумно: он прислал Ингусу письмо, в котором обещал приехать позднее, когда «кончится вся эта горячка». На самом же деле он и не собирался приехать, только прислал деньги, а сам направился в Ригу готовить судно к очередному рейсу.
После сильного возбуждения Ингуса охватило глубокое спокойствие. «Будь что будет! — думал он, отправляясь на испытания. — В конце концов, это не вопрос жизни. В худшем случае останусь еще на одну зиму в училище».
Хладнокровнее всех относился к предстоящим экзаменам Волдис Гандрис. Происходило ли это от большой самоуверенности или от полнейшего равнодушия к исходу экзаменов, но его поведение было настолько беспечным, что товарищи сочли нужным предостеречь его. Ночью перед последним экзаменом он отправился за шесть верст от местечка на какой-то хутор праздновать именины. Там было наварено пиво и приглашено много девушек из соседних хуторов. Волдис танцевал до рассвета. Утром ему кто-то напомнил об экзамене. Он умылся холодной водой и на лошади вернулся обратно. Слегка покрасневшие глаза говорили о бессонной ночи, но и у остальных глаза были не лучше. Все решили, что это от усиленных занятий.
— Ну, как твое самочувствие? — спрашивали друг друга парни, потягивая папиросу за папиросой. У многих было такое ощущение, как перед операцией. Может быть, все обойдется благополучно, а может…
Наконец, все миновало. Волдис Гандрис окончил мореходное училище с золотой медалью. Ему сразу же предложили остаться преподавателем в училище. Это было очень лестное предложение, но веселый сын пастуха не пожелал сделаться сухопутной крысой и отказался. Молодой капитан, окончивший мореходное училище с золотой медалью, мог рассчитывать на любое место. Доказательством тому служило поспешное предложение судовладельца — одного из членов экзаменационной комиссии; он пригласил Волдиса штурманом на большой пароход. На сей раз Волдис не отказался.
Неплохо обстояло дело и у Ингуса. Он, правда, не получил медали, но окончил училище по первому разряду — в свое время старый Зитар не мог этим похвастаться.
Все провалившиеся на экзаменах уложили вещи и незаметно разъехались. Счастливцы — молодые капитаны — устроили на последние деньги складчину и отпраздновали прощальный вечер. Это была, пожалуй, самая шумная и буйная вечеринка из всех проведенных за время учения «сыгровок» и кутежей. Друзья собрались в квартире одного товарища и предались бесшабашному мальчишескому ликованию, хотя это совсем не подходило к их новому общественному положению. Тихая улица местечка содрогалась от удалых песен моряков, юноши танцевали на террасе с подругами школьных лет. Почти у каждого имелась своя дама сердца. Сегодня они все собрались сюда разделить радость друзей и с честью проводить их в новую жизнь. На улице у дома толпились любопытные. Мальчишки, сидя на заборе, ожидали, когда кто-нибудь из бывших учеников мореходного училища бросит им старые пуговицы с якорем. Матери, дочери которых удостоились счастья участвовать в торжестве, издали наблюдали, как веселятся на террасе их любимицы. Соседки, обойденные приглашением, собирались в кучки и злословили:
— Даже нечего думать, что возьмет. Так, пожил; а теперь уедет неизвестно куда. И где только у этих девушек ум?..
— Если Зитар женится на Лилии Кюрзен…
— Пожалуй, там что-нибудь выйдет. Говорят, они уже обручились. Мне Кюрзениете говорила.
— Уже так далеко зашло? Впрочем, она последнее время так вешалась ему на шею, что просто срам!
— Так он и взял ее! Ха-ха-ха! Неужели лучшей не найдет!
— Но они уже обручились.
— Это все равно, что у цыгана под кустом.
— Кто их знает! Лилии-то, наверно, он очень нравится. Такой интересный молодой человек, отец, говорят, владелец нескольких судов.
— Я еще помню его отца, он учился здесь же. Ну и весельчак был!..
И тут всплыло забытое прошлое. Сыновей сравнивали с отцами, дочерей с матерями, и слышались скептические возгласы умудренных жизнью кумушек:
— Ничего там не получится.
Вдруг раздался отвратительный вой. Вероятно, в саду опять разодрались коты. Сплетницы оборвали болтовню, испуганно отплевываясь. А источник их испуга Волдис Гандрис подошел к калитке и в последний раз продемонстрировал свое умение, открыв жителям местечка секрет кошачьих концертов. Теперь всем стало ясно, кто пугал их темными зимними вечерами.
— Вот ведь безобразник! Разве не следовало его как следует выпороть!
После этого, к великому восторгу мальчишек, Волдис — молодой штурман с золотой медалью — вскочил на забор и прошелся по нему на руках; повеселив таким образом публику, он легко вскочил на ноги, одним прыжком добрался до балкона и с кошачьей ловкостью взобрался на него. Оттуда он произнес речь в честь гостей, стоящих за забором.
Праздник продолжался всю ночь. Волдис Гандрис, поймав где-то на улице урядника Треймана, притащил его с собой, несмотря на энергичное сопротивление. Перед расставанием следовало помириться, забыть старые обиды. Как выяснилось, Трейман совсем уж не так был зол на них. Словом, кто старое помянет — тому глаз вон! Выпей, Трейман, и забудь прежние раздоры, но, смотри, новых учеников держи в ежовых рукавицах!
Как всегда после бурно проведенной ночи, к утру всех свалила усталость. Почти все бутылки были осушены до дна. Кое-кто, раскачиваясь в полудремоте, силился петь:
А русский трехмачтовик шел…
Но никто не подтягивал ему, и певец умолкал.
В утренних сумерках у калиток стояли утомленные парочки. Лица девушек выражали печаль.
— В далеких краях будешь обо мне думать?
— Конечно, буду.
Тяжелый вздох, затем горестный шепот:
— Ты только говоришь так. Полюбишь другую и забудешь меня…
— Этого никогда не будет, раз я дал слово.
Продолжительная пауза, потом более бодро:
— А когда мы поженимся?
— Когда заработаю деньги.
Старая песня, ставшая традицией в этом приморском местечке. То, что говорилось у одной калитки, с небольшими изменениями повторялось у другой; то, о чем двадцать пять лет назад говорил Зитар какой-нибудь Матильде, теперь повторяет Лилии его сын.