овато-серыми пятнами корпус Зиемельблазмы [37], где разместились некоторые роты новых батальонов. За высокой дюной тянулась к небу громадная труба. Это недавно построенная Милгравская верфь — бывшая верфь Цизе; теперь здесь место формирования стрелковых подразделений. Сюда и привел усатый фельдфебель свою группу добровольцев.
Тихо темнели перед лагерем глубокие воды гавани. Карлу Зитару был знаком здесь каждый уголок, так как он в школьные годы несколько зим прожил в Милгрависе. Когда-то здесь дымили пароходные трубы, гремели судовые лебедки, повсюду слышался разноголосый производственный шум. К бортам пароходов приставали бревенчатые плоты; брусья, бревна, шпалы, сверкая белизной, исчезали в трюмах морских гигантов. У противоположного берега стояли черные угольщики, над их палубами клубились облака угольной пыли, и вдоль всего побережья тянулись непрерывной цепью груды угля. Когда-то там, под горой, перед отплытием на юг стоял «Дзинтарс», а в рукаве Саркандаугава [38] громадный танкер перекачивал в цистерны нефть,
Теперь все это исчезло. Низкие, широкие корпуса судоверфи с застекленными крышами и толстыми каменными стенами окружали дворы, в которых группы стрелков обучались шагать в строю. Более многочисленные группы маршировали в сосняке у Киш-озера [39].
Батальонный адъютант, молодой подпоручик, временно исполнявший обязанности командира батальона, выслушал рапорт фельдфебеля и пробежал глазами сопроводительную записку. Сорок два добровольца, большинство в возрасте от семнадцати до девятнадцати лет. Остальные почти все старше тридцати, так как молодежь до этого возраста была уже призвана в предыдущие мобилизации.
Партию распределили по ротам. Карла и Ансиса зачислили во вторую роту, но в один взвод они все же не попали: Карл был на полголовы выше нового друга.
Началась обыденная солдатская жизнь, трудный, непривлекательный период учений: утомительная и обязательная строевая маршировка по усыпанному хвоей сосняку и песчаным холмам, после которой по вечерам ныли мышцы ног; занятия по изучению устава в казармах и элементарные боевые учения — ознакомление с винтовкой и штыковая атака. Офицеров не хватало, их обязанности временно исполняли старшие унтер-офицеры, а отделения и группы обучали простые кадровые солдаты. Программу обучения сократили и упростили до минимума, чтобы молодые стрелки возможно скорее могли приступить к исполнению боевого долга.
Ежедневно прибывали новые группы добровольцев. Из пехотных полков приезжали изредка офицеры и унтер-офицеры, появлялись и простые рядовые, получившие боевую закалку на фронте. И мало-помалу из разношерстной толпы сколотили воинское подразделение, вместо поношенного гражданского платья роты одели в зеленовато-серые казенные гимнастерки. Наконец прислали винтовки, и роты стали ходить на стрельбище. Потрескивали выстрелы, в воздухе пахло порохом, и тихий Милгравис наполнился звуками солдатских песен. Приближалось время отправки на фронт — тот ответственный момент, ради которого собрались сюда все эти юноши и мужчины.
Когда в батальоне создали учебную команду, в нее назначили вместе с другими и Карла Зитара. Здесь были те, из кого собирались готовить новых командиров отделений и взводов.
Все приходилось делать в большой спешке, так как могло случиться, что батальон завтра же направят на фронт.
— Чего там долго зубрить! — рассуждали стрелки. — Научился стрелять, колоть штыком — и хватит! Об остальном подумают офицеры.
Но нетерпеливым воякам приходилось продолжать скучную игру в войну.
— Хоть бы скорее двинулись, — досадовал Карл. — По крайней мере, на свежем воздухе находились бы. А то в этих казармах только томишься.
— Скоро будем столько двигаться, что надоест, — усмехнулся командир взвода. — Нечего торопиться.
Всем надоела казарменная жизнь. Стрелки томились, озорничали, стояли под винтовкой и, привыкнув к суровой дисциплине, разыгрывали друг друга, валяли дурака с низшим начальством и перестали бояться наказаний. В каждом взводе находились балагуры, вносившие в свое подразделение веселье и бодрость,
Карл не дождался отправки батальона на фронт: в начале октября его вместе с тремя другими парнями откомандировали в Петроград, в школу прапорщиков: латышским боевым частям надо было своевременно позаботиться о новых офицерских кадрах, которые могли бы стать на место погибших в бою. Карл оказался самым младшим из группы командированных, и пожилой полковник, прежде чем окончательно отправить их, долго в раздумье перечитывал выданное Карлу командировочное свидетельство. Восемнадцать лет… Но образование в объеме реального училища и молодцеватая выправка юноши окончательно рассеяли его сомнения. Подойдет!..
Недели две спустя после отъезда Карла его батальон отправился на позиции навстречу первым жестоким боям.
В конце августа, когда Карл Зитар еще маршировал в строю по улицам Милгрависа, туда прибыл и Янка: начался учебный год. С ним вместе приехал капитан Зитар, чтобы наладить быт Янки, а заодно встретиться со вторым сыном.
Командир роты, который сам был из моряков и немного знал старого Зитара, отпустил Карла на ночь повидаться со своими. Эта встреча повлекла за собой неожиданные и неприятные последствия, о которых позднее Зитар не любил вспоминать. Кто в этом был больше виновен: Карл в зеленовато-сером мундире стрелка своими рассказами или Янка, по-мальчишески увлекшийся, настойчивый, а возможно, и сам капитан, легко поддавшийся уговорам? Вернее всего, виновны были все вместе. Иначе этого бы не случилось.
Карл говорил о том, что, может быть, теперь для латышского народа откроется путь к новому, более счастливому будущему и веками существовавшая историческая несправедливость будет исправлена.
— Не может быть, чтобы после войны все осталось по-старому. Конечно, Латвия получит автономию. Разве такая цель не достойна жертв? Разве жаль за нее жизнь отдать, если потребуется? Всякий, кто в эти дни остается равнодушным, — трус и предатель.
Янка усердно поддерживал Карла. Трус и предатель, кто может носить винтовку и избегает этого, кто оставил дома сыновей, годных для армии; преступник и эгоист тот, кто препятствует желающим…
Капитан, глядя на сыновей, тоже загорелся; на миг в сердце старого моряка проснулся юношеский задор, гордость за что-то прекрасное и волнующее. Забылось, что поле сражения — это арена смерти, что энтузиастов ждут тяжелые увечья, братские могилы и его сын и любимец, бравый, атлетического сложения парень, также может не вернуться с поля боя.
— Следовало бы проучить этих немцев, — сказал Зитар и необдуманно добавил: — Жаль, что сам я староват.
— Папа! — воскликнул тут же Янка. — Если Карл может идти, почему я не могу?
— Ты? — Зитар искренне расхохотался — Какой из тебя вояка! Ха-ха-ха!
— Напрасно смеешься, — обиженно вспыхнул Янка. — В солдатах служат и моложе меня. Я сам в Риге в русском полку видел двух мальчиков, и оба моложе меня. Верно, Карл?
— Кое-где бывает, — подтвердил Карл. — Почти в каждом полку есть такие мальчуганы.
— Тебе еще нужно учиться, — урезонивал его Зитар,
— А Карлу не надо учиться?
— Его бы все равно скоро мобилизовали.
— А я больше не хочу учиться, когда остальные воюют.
— Кто же тебя такого примет и куда тебя денут? — уже серьезно спросил отец.
— С согласия родителей примут… — упорствовал Янка. — Если ты пойдешь со мной к командиру батальона, меня примут. Я это точно знаю.
— Перестань дурачиться. Хороша была бы армия, если бы там стали воевать дети!
Но Янка, почувствовав, что отец не совсем твердо убежден в том, о чем говорит, решил не отступать. Какое уж тут ученье, если он думает совсем о другом? Почему отец не может сходить к полковнику, разве это так трудно?
— А что скажет мать, если я тебя отдам в солдаты? — слабо сопротивлялся капитан. — Упреков не оберешься.
— Скажи матери, что я сам… — учил его Янка. — Если меня не пустят, я все равно убегу на фронт.
«Какой стыд!..» — подумал на другое утро капитан, провожая младшего сына в штаб батальона. Мальчишке взбрела в голову дурь, а он, взрослый человек, подчиняется ему. Понимает, что делает глупость, ставит себя в смешное положение и не может отказать. Вероятно, старость ослабила волю.
Щеки Янки горели от радости, когда в канцелярию вошел батальонный адъютант… Почему не уходят писаря? Хорошо, если бы разговор происходил без свидетелей. Если примут, тогда еще ничего, а если откажут…
— Что у вас? — обратился адъютант к Зитару.
Капитан только сейчас по-настоящему понял, в какое нелепое положение поставил его Янка. Но отступать было поздно.
— Вот этот мой малец, господин офицер, хочет вступить в добровольцы, — начал он как бы шутя. — Не знаю, как у вас там с этим делом обстоит. Если таких принимают, пусть послужит.
Взгляд адъютанта остановился на Янке, который тут же сразу выпрямился, во-первых, для того, чтобы больше походить на военного, во-вторых, чтобы казаться выше и старше. Серьезный взгляд офицера словно подбодрял мальчика. Вот ведь офицер, а не смеется над его намерением. Значит, это не так уж безнадежно.
— Сколько лет? — спросил адъютант.
— Тринадцать, господин подпоручик! — бойко ответил Янка. Адъютант немного задумался, затем обратился к Зитару:
— А вы его отпускаете?
— Да что с ним поделаешь, он так настаивает, отговорить его невозможно. Один из моих сыновей уже служит у вас.
— Гм… — молодой офицер опять о чем-то задумался. Затем подозвал вестового: — Отведите их к полковнику. — Отпуская посетителей, он добавил: — Эти вопросы решает командир батальона лично. Поговорите с ним.
Зитар с Янкой отправились с вестовым. Командир батальона жил за пределами лагеря, на расстоянии нескольких сот шагов от фабричных ворот. По пути вестовой разговорился с капитаном: рассказывал о боях в Польше, об изнурительных переходах под дождем и палящим солнцем, о том, как тяжело находиться в течение нескольких дней в огненном кольце без пищи и сна.