— Рудис, ты уже спишь? — спросил Янка.
Ответа не последовало.
— Ну и спи. Я скоро вернусь.
Янка встал, одернул френч и вышел из беседки. Соседняя беседка вся заросла вьющимися растениями, и с тропинки нельзя было разглядеть, кто там сидит. Уже смеркалось. Взобравшись по ступенькам, Янка заглянул в беседку, но ничего не мог разглядеть.
— Разрешите побеспокоить? — сказал он на всякий случай.
— Что вам нужно? — нелюбезно отозвались изнутри. Это был голос Марты. Она сидела одна в углу беседки.
— Это я, — ответил Янка. — Узнаете?
— Ах, вы? Я думала, какой-то пьяный слоняется.
Слегка смутившись, Марта протянула ему руку. Полтора года заметно изменили ее. Она казалась более стройной и женственной. В прошлом году ее конфирмовали, и этой весной она окончила школу.
— Как вы поживаете? — спросила Марта.
— Мы когда-то были на «ты»… — это сказала водка. — И я думаю: если мы решим продолжать знакомство и встречаться, будем по-прежнему говорить друг другу «ты». С тобой, Марта, у меня было и есть о чем говорить. А с вами, барышня Ремесис, мне еще следует познакомиться, а это, вероятно, не так просто.
В полумраке было удобно разговаривать. Но Марта, очевидно, хотела немного подразнить его.
— Присаживайтесь, пожалуйста, — сказала она. Янка не мог видеть ее улыбки. — Мой брат ушел танцевать с вашей двоюродной сестрой. Если бы вы немного здесь обождали, то…
— Прошу извинить за беспокойство, барышня Ремесис… — опять сказала водка.
Янка повернулся и хотел уйти, но по дорожке к беседке приближались Миците и Ян Ремесис. Янке стало стыдно, что он вломился в чужое общество и что этому его поступку нет никакого оправдания. Зачем он сюда пришел? Что ему нужно? Уйти незаметно он уже не мог. Если бы беседка не заросла так густо, он выскочил бы на противоположную сторону. Марта, улыбаясь, наблюдала за его растерянностью.
— Ты не заждалась нас, Марта? — воскликнула Миците, поднимаясь по ступенькам в беседку. — О, да ты не одна! Смотри, Ян, какая она хитрая, — пока мы танцуем, у нее рандеву.
Ян Ремесис вопросительно посмотрел на Янку. Они были ровесниками. Молодой Ремесис был чуть ниже, но плотнее. Янка смущенно поклонился. Ян Ремесис слегка нагнул голову.
— Это мой двоюродный брат Ян Зитар, — сказала Миците. — Но как ты, Янка, здесь очутился?
Марта ответила за него:
— Он работает напарником на неводе у отца. Им что-то понадобилось для невода.
Ян Ремесис протянул Янке руку.
— Удивительно, как это я вас сразу не узнал. Помню еще, как вы из прогимназии зимой убежали со стрелками на позиции. Чего у вас там не хватает на неводе?
— Нужны веревки для грузил, — сказал Янка, бросив на Марту благодарный взгляд. — Ничего особенного, только несколько камней вывалилось. Может быть, я там же, в лодке, подыщу.
— Хорошо, я скажу отцу, — сказал Ян. Миците что-то шепнула ему на ухо, и в тот момент, когда Янка уже собрался уходить, Ян Ремесис вдруг стал любезным и предложил Зитару сесть. — Ведь мы старые знакомые и встретились через шесть лет. Такое важное событие нужно отметить.
Пока все усаживались за стол, он наполнил два стакана.
— Это латышское шампанское — спирт, разбавленный лимонадом. Дамам мы на этот раз не дадим.
Чокнувшись с Янкой, он, как бы показывая пример, быстро опрокинул свой стакан. Янка удивился, с какой легкостью Ремесис выпил крепкий напиток. Янка тоже кое-как осилил стакан. Горло словно обожгло, на глаза навернулись слезы — он выпил почти чистый спирт, слегка разбавленный лимонадом. Закусить было нечем, одни конфеты, какая это закуска.
— Ян, ты нам еще не читал свои последние стихи, — вдруг вспомнила Миците. — Долго ли мне придется тебя упрашивать?
— Гм. Не знаю. Не будет ли это скучно остальным, — Ремесис покосился и сторону Янки.
В голове у Янки шумело, он чувствовал, как надвигается что-то темное, мозг его горел, все понятия смешались. Он перестал сознавать, где находится и что его окружает, да и желания не было доискиваться. Временами появлялись какие-то проблески сознания, и тогда Янка понимал происходящее. Не спросив разрешения, он налил в стакан сельтерской и с жадностью выпил. На короткое время это помогло, он мог сидеть прямо и скрывать от других свое состояние.
Ян Ремесис читал свои стихи. Когда он кончил, Янку обуял бес гордости: что он тут расхвастался, как будто только он один умеет сочинять стихи.
— Если бы я захотел, я бы тоже так мог… — подумал он вслух.
— Значит, вы тоже пишете стихи? — спросил Ремесис.
— В школе мои сочинения были лучше ваших, — ответил Янка.
— Тогда я еще не интересовался литературой, — примиряюще заметил поэт. — И вообще по тому времени нельзя судить. Талант появляется не у всех в одно время — у одного рано, у другого в зрелом возрасте. И одного таланта еще недостаточно.
— Вот как? — удивился Янка.
— Его нужно развивать, — продолжал Ян. — Изучать классиков, найти свою форму, свой стиль.
— Кто учил Кольцова форме и стилю? — спросил Янка. — Какая учеба была доступна бедному гениальному Чаттертону [27], этому семнадцатилетнему юноше, который написал настолько удачное подражание средневековой балладе, что обманул самых умных английских критиков? Вполне понятно, что ему пришлось умирать с голоду за то, что он одурачил мудрецов.
— Только сам-то ты не разыгрывай из себя мудреца, — одернула его Миците. — Ловить лососей не такое уж большое искусство. А если ты такой умный, почему бродишь за неводом?
— Ты права, — согласился Янка. — Если человек ходит за неводом, где же его ум…
Опять Миците пошепталась с Ремесисом, и тот наполнил стаканы.
— Выпьем, чтобы не хромать.
На этот раз напиток был еще крепче, привкус лимонада почти не чувствовался. Выпив свой стакан до дна, Янка больше не пьянел, вероятно потому, что все время спокойно сидел на скамейке. Марта держалась в стороне и не переставала украдкой наблюдать за Янкой. Он начинал постепенно кое-что выбалтывать. Может быть, это только обычная тяга пьяниц прихвастнуть, а может быть, и бессознательное прямодушие — и он вот-вот раскроет какую-то тайну.
Заиграли музыканты. Отдохнув, они трубили теперь во всю мочь.
— Пойдем танцевать! — сказала Миците. Ремесис предложил ей руку, и они ушли. Просто удивительно, сколько мог выпить этот студент: два пивных стакана почти чистого спирта ему, как медведю земляника! Не покачивается, не болтает глупостей. А я…
— А что если бы и мы пошли танцевать? — сказал Янка и поднялся.
И в тот же момент произошло что-то непостижимое. Странная слабость охватила Янку. Она прошла по всем жилам от мозга к груди, от груди к рукам, в ноги до самых подошв, заполнила каждую клеточку тела. Больше Янка уже не мог управлять своими движениями, тело потеряло опору. Грузно и неуклюже съехал Янка обратно на скамейку. Правая рука, бессильно повиснув, задела за торчащий наружу гвоздь и была оцарапана до крови.
Нечеловеческим усилием ему удалось преодолеть надвигающуюся на него темноту и на минуту сосредоточиться. Он взял стакан, осмотрел его со всех сторон и понюхал. Пахло спиртом. Тогда он потянулся через стол и нащупал стакан Ремесиса. Понюхал — никакого запаха. На дне стакана еще осталось немного жидкости. Янка выпил ее — это был чистый лимонад. Не веря себе, он проверил остальные стаканы. Но ни один стакан не имел острого и специфического запаха спирта.
Теперь он понял, почему Ремесис совершенно не пьянел. Но кому нужна эта провокация? Напоить, сделать смешным и ни к чему не годным?
Вдруг он помрачнел и, застонав, сжал голову кулаками, тяжело дыша, временами всхлипывая, точно разъяренный зверь.
— Что с тобой? — спросила Марта. Она заметила странные манипуляции Янки со стаканами и поняла, что случилось что-то такое, чего не должно быть. Неужели он безумствовал лишь потому, что ни в одном стакане не оказалось больше водки? — Что с тобой? Тебе нехорошо? — она села рядом с Янкой и положила ему на лоб руку. Лоб горел, и прикосновение прохладной руки было приятно. — На что ты сердишься?
Янка поднял голову.
— Он мне давал спирт, а сам пил лимонад. Для чего это ему нужно было? Как это благородно — выставить другого шутом и поиздеваться над ним. «Вот что мы можем себе позволить по отношению к вам, таким-сяким!» Но пусть он много о себе не воображает. Врачом он будет, но поэтом — никогда. Я никогда не буду врачом и, может быть, всю жизнь стану батрачить на море, но если бы я захотел…
Марта внимательно слушала.
— Что я ему сделал, что он… — хотел было продолжать Янка, но Марта прервала его:
— Но я-то ведь ничего тебе не сделала? Ты не сердишься на меня?
— На тебя? Нет, ты хорошая. Ты одна настоящий человек в этой толпе.
— Какое же тебе дело до всех остальных? Пусть они провалятся в тартарары. Будь умницей, Ян, выпей сельтерской, и тебе станет лучше.
— Значит, и тебе это уже известно?
— Я так часто слышу об этом… — улыбнулась она.
Он выпил залпом всю бутылку, затем поднялся.
— Мне здесь оставаться нельзя, не то и в самом деле сделаюсь шутом. А я не хочу доставлять им эту радость, поэтому… пойду домой.
— Я провожу тебя до дороги, — сказала Марта. И это было кстати: Янка вначале совсем не мог идти — шатался, натыкался на кусты. Марте пришлось поддерживать его. Странно: за столом у него кружилась голова, а ноги слушались; теперь в голове прояснилось, а ноги никуда не годятся. Очевидно, пары алкоголя переместились вниз.
— Тебе не совестно со мной идти? — спросил он.
— Не говори глупостей, — сказала Марта.
— Вряд ли ты пожелаешь еще когда-либо встретиться со мной?
— Я думаю, мы еще встретимся. И тогда я тебе кое-что по-дружески скажу.
Понемногу Янка опять научился ходить.
Проводив его до дороги, Марта вернулась обратно.
Дома Янка почти совсем протрезвился и в ту же ночь пережил первый приступ моральной реакции, настолько острый, что он не в состоянии был заснуть. «Никогда больше не буду пить, — думал он, не зная куда девать раздираемую тяжелым похмельем голову. — Никогда больше не буду вторгаться в незнакомое общество».