до прожженных воротил мира наживы.
Среди новых знакомств его особенно увлекла встреча с одним русским, с которым он сблизился в 1817 году. Русского звали Михаил Лунин. Это был стройный и красивый молодой человек, блестящий офицер, по слухам — отчаянный дуэлянт и кутила. Философ был поражен тем жгучим интересом, с которым Лунин отнесся к его идеям. Они подолгу беседовали. От Лунина Сен-Симон узнал многое о России, о русском царизме и крепостном рабстве.
Сен-Симон быстро понял, что под легкомысленной внешностью русского скрывается глубокий, пытливый ум и чуткая душа. Он полюбил Лунина и впоследствии называл его одним из лучших своих учеников.
При расставании Сен-Симон взгрустнул:
— Опять умный человек ускользает от меня! Через вас я бы завязал отношения с молодым народом, еще не иссушенным скептицизмом. Там хорошая почва для моего учения…
В тот миг философ и не подозревал, сколь далеким окажется путь Лунина — будущего декабриста от «мирных» методов его системы…
Когда Сен-Симон горевал, что от него опять уходит умный человек, он знал, что говорит.
В том же 1817 году его покинул Тьерри.
Какова была причина размолвки?
Позднее Тьерри станет утверждать, будто в основе ее лежали особенности характера Сен-Симона, его нетерпимость к чужим мнениям. Учитель хотел якобы единолично господствовать в их «ассоциации», а Тьерри требовал свободы и, когда увидел, что не добьется ее, прекратил сотрудничать с мэтром.
Это объяснение «приемного сына» философа грешит субъективизмом. Причина расхождения лежала значительно глубже, и первые симптомы ее обнаружились значительно раньше 1817 года.
Сен-Симон и его ученик отличались друг от друга не столько характерами, сколько общей направленностью своих идей.
Сен-Симон был философом, человеком больших проблем.
Тьерри по всему своему складу являлся типичным либералом-публицистом.
Сен-Симона волновали социальные задачи.
Тьерри интересовался в первую очередь политически злободневными вопросами.
Именно Тьерри тащил учителя к политическим аспектам в период 1813–1814 годов, когда они создавали «Реорганизацию европейскою общества» и другие совместные труды.
Однако политика никогда не являлась для философа самоцелью. Он был готов временно уступить талантливому ученику и поддаться его напору.
Но только временно.
Между тем Тьерри продолжал и дальше действовать в том же плане. И вскоре оказалось, что философ и публицист совершенно по-разному смотрят на главный объект своих исканий — на народ.
Тьерри под народом подразумевал прежде всего «образованную публику», иначе говоря, собственников. Неимущих при этом он величал не иначе как «чернью».
— Эта шайка составляет лишь формальную численность населения, — говорил он.
Тьерри не был оригинален.
Политический либерализм эпохи Реставрации не знал народа. Либералы в своих призывах к свободе не выходили за пределы «политической нации», то есть ста тысяч французов, которым ценз разрешал парламентскую политику, к простонародью же, populace, относились с презрением и злобой.
«…Они живут день за днем и в ежечасной борьбе с нуждой не имеют ни времени, ни физического и умственного покоя, чтобы иногда поразмыслить, как управляется страна…»
Под этими словами одного из лидеров группы подписался бы и Тьерри.
Подобные взгляды никак не могли устроить Сен-Симона.
Философ, как известно, делил людей не на «собственников» и «чернь», а на «тунеядцев» и «работников», причем к первой категории относились многие из тех, ради кого ломал копья Тьерри (например, буржуа-рантье), а ко второй — рабочие, пролетариат, тот самый populace, который вызывал лишь презрение у либералов.
На этой почве сотрудники не могли не разойтись, и они разошлись.
Разрыв не сопровождался какими-либо декларациями. Внешне Сен-Симон и Тьерри сохраняли добрые отношения и продолжали встречаться.
Впрочем, боль от потери для Сен-Симона в какой-то степени оказалась компенсированной. Именно в те дни, когда ушел Тьерри, появился новый, не менее талантливый ученик, юный Огюст Конт.
Будущему основателю позитивизма в то время шел двадцатый год, и накануне встречи с Сен-Симоном он пережил глубокий духовный кризис.
Романтик трогательных чувств и смелых идей, Конт был питомцем Политехнической школы, так хорошо знакомой Сен-Симону. Политехническая школа издавна славилась своими республиканскими настроениями.
Когда Наполеон бежал с Эльбы, учащиеся школы, как и многие другие демократы, восторженно приветствовали императора, считая его защитником свободы, поднесли ему адрес и выразили желание сражаться под его знаменами.
К числу наиболее пылких поборников нового режима принадлежал и Огюст Конт.
Он, называвший революцию 1789 года «возвышенным восстанием», думал, что «философское» пребывание на острове совершенно изменило Наполеона и у него «нет теперь другого честолюбия, как стать вождем свободного народа и совершенствовать цивилизацию во Франции».
«Сто дней» промчались быстро. А пробуждение от надежд и иллюзий оказалось страшным…
Правительство Реставрации прежде всего позаботилось о том, чтобы наказать «вольнодумцев» за «предательство». Придравшись к пустому поводу, Людовик XVIII в 1816 году закрыл школу.[36]
Для Конта это был весьма тяжелый удар.
Очутившись за стенами школы, он начал с того, что написал страстную политическую статью, которая, к счастью для него, в то время не увидела света.
Он одинаково осуждал «военный деспотизм безумного Бонапарта» и «подлые козни заговорщика и тирана Людовика XVIII». Он раскрывал ужасы белого террора, сравнивая его с террором 1793 года, и пророчил великие потрясения в будущем.
Шло время, и мысли Конта становились все безрадостнее. Он разочаровался в людях и решил бежать в Америку. Но тут он вдруг случайно узнал, что философ Сен-Симон ищет секретаря. Это был выход — о Сен-Симоне молодой человек слышал много необычного.
Действительность превзошла все его ожидания.
Огюст Конт, юноша сентиментальный и пылкий, легко расточал свои восторги. Но восторг, который вызвал в нем философ, был ни с чем не сравним.
В письмах к друзьям молодой человек на все лады превозносил этого «пламенного и благородного борца», обладающего «самыми дальновидными взглядами в философии».
«Это превосходнейший человек! — восклицает Конт. — Один из тех немногих, чьи действия, писания и чувства в полнейшей гармонии и неизменно верны себе».
Излагая биографию Сен-Симона, его новый ученик подчеркивает, что этот «сын знатнейшей семьи» совершенно не похож на других либералов знатного происхождения, которые при всех своих принципах находят удовольствие в графском или герцогском титуле. Сен-Симон, напротив, отбросил аристократизм и феодальные привычки, «он обладает важнейшими социальными качествами; он искренен, благороден и любим всеми, кто его знает… Он никогда не льстил Бонапарту, а при нынешнем правительстве никогда не искал милостей при дворе, хотя и мог их легко добиться по праву своего рождения…».
Одним словом, упоение полное.
Сен-Симон располагал к себе всех, с кем имел дело. Мудрено ли, что он совершенно покорил этого впечатлительного юношу, покорил настолько, что вскоре Конт даже отказался от своего секретарского жалованья?..
Правда, если восторг чрезмерен, то мало надежды, что он продлится долго.
Но пока Конт был трудолюбивым и верным помощником Сен-Симона. Именно в период секретарства Конта произошли события, нарушившие мирное течение жизни философа.
ГЛАВА 8«ПАРАБОЛА»
1817 год был годом испытаний для Сен-Симона не только потому, что его покинул Тьерри.
Почти в это же время ему пришлось разойтись еще кое с кем из своих новых почитателей, на деньги которых он издавал свои труды.
Яблоком раздора стал четвертый выпуск «Индустрии».
В этом выпуске Сен-Симон сделал довольно резкие выпады против правительства, и многие из именитых друзей автора, испугавшись возможных последствий, поспешили заявить о своем несогласии с написанным.
Они не ограничились устным заявлением.
Группа подписчиков «Индустрии» в октябре 1817 года обратилась с соответствующим письмом к министру полиции.
Такова была первая трещина, образовавшаяся в отношениях Сен-Симона с его «индустриалами».
Правда, на этот раз дело до полного разрыва не дошло. Причиной тому было некоторое потепление в политической обстановке Франции, наметившееся с конца 1818 года.
Происки ультрароялистов во главе с графом Артуа испугали слабого Людовика XVIII, особенно после того, как был открыт тайный заговор гвардейских офицеров, собиравшихся арестовать министров и низложить короля.
Людовик, отшатнувшись от крайних, согласился вручить министерство либералам.
29 декабря 1818 года премьер-министром стал умеренный монархист Деказ.
Либеральное министерство, несмотря на яростное сопротивление правых, провело кое-какие послабления, в частности приняло законы о печати, отменявшие предварительную цензуру и понижавшие ответственность журналистов перед властями.
Новые друзья Сен-Симона — либеральные фабриканты и банкиры были полны радужных надежд. При их поддержке философ выпустил в свет сборник «Политик», а затем и первую тетрадь сборника «Организатор». Здесь, между прочим, был помещен небольшой памфлет Сен-Симона, позднее названный «Параболой».
«Парабола» весьма характерна для настроений социолога. В ней как бы на живом примере показано, насколько необходимы стране индустриалы и насколько бесполезны привилегированные.
Предположим, говорит автор, что Франция внезапно потеряла пятьдесят своих лучших химиков, пятьдесят физиологов, пятьдесят математиков, такое же количество поэтов, инженеров, земледельцев, каменщиков, плотников, кузнецов и прочих производителей, всего в числе трех тысяч человек. Это была бы национальная катастрофа, и понадобилось бы, по крайней мере, столетие, чтобы оправиться от подобного бедствия. А что бы случилось, если бы страна сохранила всех этих людей труда, но потеряла брата короля, его племянников, их жен, придворных, министров, маршалов, кардиналов, епископов? Ничего. Ибо потеря даже тридцати тысяч подобных «деятелей» не нанесла бы никакого вреда государству. Мало того. Она принесла бы огромную пользу, ибо все эти герцоги и епископы, принцы и маршалы, коснеющие в невежестве и суевериях, бесконечно ленивые и падкие на разорительные удовольствия, в сущности, не кто иные, как величайшие преступники и казнокрады, ежегодно обворовывающие нацию на сотни миллионов франков, да еще, сверх того, карающие своей властью тех, кого обворовывают.