Сразу я не услышала ее, но это и неважно, потому что Аарон по сотовому не отвечал. Я терпеть не могла, когда не получалось с ним связаться. Мое беспокойство усиливалось — и неприятно, и неуместно. Но я ничего не могла поделать. Я хотела знать, где он и почему не отвечает. А единственный способ это выяснить — дождаться его звонка и услышать ответ. Все это ужасно меня злило.
А еще я ненавидела функцию «Пропущенные звонки» в сотовых телефонах. После того кошмарного случая с автоответчиком в самом начале моей вашингтонской карьеры я страшно боялась, что техника выдаст мою манию. Каждый раз, когда телефон Аарона переключался в режим голосовой почты, я знала, что он записывает еще один пропущенный звонок с номера моих родителей, и поэтому старалась звонить не более шести раз.
Однако на законный шестой раз его телефон сразу переключился на голосовую почту, без всяких гудков. Это значило, что он выключил телефон или кто-то звонит ему одновременно со мной. В любом случае, хорошего мало. Если он выключил телефон, значит, увидел пропущенные звонки и понял, что я пытаюсь дозвониться. Конечно, он должен перезвонить. Я оставила сообщение, где разрешала позвонить мне на номер родителей. Если кто-то еще позвонил ему в то же время, то кто это был, и смог ли он дозвониться? Я решила, что могу нарушить правило и позвонить в седьмой раз, чтобы получить ответы на эти вопросы.
Сразу на голосовую почту. Хм, думаю, кто-то может продолжать названивать ему одновременно со мной. На восьмой раз — то же самое. Ладно, похоже, Аарон и в самом деле выключил телефон. Через двадцать мучительных минут я заставила себя больше не думать, почему он так поступил, вместо того чтобы прослушать мое сообщение и перезвонить. Я решила списать все на позднее время, утром разберусь, в чем тут дело.
Когда я вошла в комнату, на моей постели по-хозяйски развалилась Киса. Киса — это наша семнадцатилетняя кошка. Честное слово, это не я так ее назвала. Вообще-то, я всегда любила животных, но кошки ставили меня в тупик. Даже когда я в детстве часами шаталась по зоопарку, обдумывая план спасения всех лишенных свободы существ, я никогда не соглашалась включить в него львов, тигров и пантер. Они пугали меня больше всего на свете.
Возможно, Киса почувствовала мой страх перед кошачьими, поскольку с самого начала относилась ко мне со смесью жалости и презрения. Она терпела мое присутствие, но не желала иметь со мной никаких дел. Много раз я ловила на себе ее злобный взгляд, словно она обдумывала, как избавиться от назойливой помехи на пути к неограниченной кормежке и любви моих родителей. В общем, больше всего это походило на детскую ревность, которой я никогда не испытывала.
Пока я осматривала комнату, Киса презрительно разглядывала меня из-под полуприкрытых век. Несмотря на преклонный возраст, она не разучилась накалять обстановку. Ее поза выражала скрытый вызов. Я решила, что могу его принять, и жестко произнесла:
— Все правильно, я снова здесь.
Киса не шелохнулась.
— Я знаю, ты не хочешь спать со мной в одной комнате, поэтому тебе придется уйти, — продолжила я.
Она моргнула и зевнула во всю пасть.
— Я ложусь спать. Честно, — предупредила я.
Я села на кровать и осторожно откинула покрывало. Когда я скользнула под одеяло, Киса цапнула меня левой лапой, оставив длинную неглубокую царапину, и спрыгнула на пол. Ой. Я изучала рану, припоминая симптомы лихорадки кошачьих царапин[70]. Вдоль царапины шла цепочка капелек крови. Я вспомнила, что основные признаки лихорадки — опухшие лимфатические узлы в подмышках, на шее или в паху. Наверное, надо подождать несколько часов, чтобы проверить, хотя шея уже болит.
Справочник болезней на прикроватном столике сообщил, что еще надо проследить за такими симптомами, как невысокая температура, потеря аппетита, общая усталость и головные боли. Сказать ли родителям о своем состоянии? Что, если ночью я потеряю сознание и впаду в кому, вызванную кошачьей царапиной? Никто, кроме Кисы, не будет знать, что со мной произошло, а уж она точно никому не скажет.
Я посмотрела на часы. Родители уже спят, и я сомневалась, что стоит будить их и сообщать печальную новость о своем здоровье. Но как же угроза комы? Я решила написать записку. Закончив черновик, в котором осторожно, но внятно объяснила родителям, что именно произошло и кто виноват, я помазала ранку антибиотиком и вернулась в постель. На всякий случай я завела будильник на середину ночи. Если я проснусь, значит, буду не в коме, что определенно меня порадует.
В три часа ночи я подскочила в постели — звучала песня «Хэнсонов»[71]. Мир медленно просочился в мое сознание. Я дома, Киса — мой кровный враг, и я не в коме, насколько можно судить. Я попыталась нащупать опухшие лимфатические узлы, но измерить их величину было сложно, поскольку моя рука уснула. Я закрыла глаза и вскоре последовала за ней.
Утро мы посвятили обсуждению индуцыпки. Она оказалась ужасно вкусной, хотя наша трапеза походила на научный эксперимент. После еды мы провели несколько раундов алкогольной игры «Задница». Я научила родителей играть в нее во время очень долгих и одиноких зимних каникул после первого семестра колледжа. На самом деле это была игра не для трех человек, равно как и не милая семейная игра, но, как единственный ребенок, я давно привыкла перекраивать групповые игры под небольшую компанию, а также пить с родителями. К счастью, ханжами они не были, зато оказались неожиданно приятными собутыльниками. Они сразу полюбили «Задницу», приняв оскорбительное название за часть ее грубого шарма. Папа до сих пор запинался, когда по игре должен был обратиться ко мне или к маме «задница», но мама никогда не смущалась. Она сразу проникалась духом соперничества и становилась даже немного агрессивной, когда достигала должности «президента».
— Пей, задница! — рявкнула она на меня.
И я немедленно отхлебнула пива из бутылки. Я привыкла играть в эту игру и не удивлялась, что мать заставляет меня пить.
— А ты, вице-задница, пойди и нарежь нам еще лаймов, — крикнула она отцу.
Он отложил карты и пошел на кухню, по пути переглянувшись со мной, чтобы договориться. В следующем раунде мы должны ее победить. Неважно, кто из нас преуспеет. Я кивнула, подтвердив, что мы напарники.
На самом деле понадобилось три раунда, чтобы мама наконец упала в звании до задницы. После этого игра ей тут же надоела. Спорить мы не стали, а отправились на задний двор и битый час играли в мяч, после чего состязались в поедании тыквенного пирога. К ночи я так устала и наелась, что мне даже поплохело.
Родители пошли спать. Я тоже вернулась к себе в комнату, где принялась листать школьный альбом и думать о Рике Хагене, моем бывшем парне. Мы встречались с десятого по двенадцатый класс, и я бы осталась с ним, но через неделю после выпуска он бросил меня ради восьмиклассницы из группы поддержки. Сейчас я понимаю, что это было к лучшему, но тогда считала иначе. Рик разыскал меня на первом курсе колледжа, извинился и предложил остаться друзьями. Я милостиво согласилась. С тех пор мы виделись только случайно, всегда в Цинциннати. Я не собиралась ни возрождать наши отношения, ни мстить — мне просто нравилось с ним общаться. Я закрыла альбом и позвонила Рику.
Мы выпили в «Темном жеребце» — местном баре, который я помнила с детства. Мне всегда нравилась вывеска-домик над дверью, и я часто просила родителей взять меня туда. Мама позволила мне зайти только раз, когда мне было двенадцать. Забавно наконец по праву обосноваться в его темном, потертом нутре.
Рик остался таким же красавчиком, каким я его помнила. Мы пригласили на встречу еще нескольких друзей и коротали время до их прихода за угловым столиком, смеясь и вспоминая школьные приключения. После двух стаканчиков я даже смогла изобразить взрослую женщину.
— Ну как, еще встречаешься с Мисти? — небрежно спросила я. Так звали девчонку из группы поддержки, она была бойкой, гибкой и совсем не походила на меня.
— Нет, — покачал головой Рик.
Я обрадовалась. Я, конечно, заявляла, что не желаю ей зла, но втайне надеялась, что Мисти превратилась в скучающую неудачницу и живет в каком-нибудь гнусном месте. Я знала, что это жестоко и по-детски. Поэтому никому и не говорила.
— Я слышал, она работает моделью в Италии, — добавил Рик. Хм. Ну, может, она скучающая модель-неудачница, живущая в самом захолустье Италии. Надежда умирает последней. Я увела разговор от Мисти и спросила Рика про отца, которого год назад разбил паралич. Рик недавно переехал обратно, чтобы позаботиться о родителях и ферме. С виду он не слишком переживал из-за этого, и я всегда подозревала, что здесь он и окончит свои дни. В моих воспоминаниях он принадлежит местам, где прошло мое детство, вполне естественно, что он до сих пор здесь околачивается.
К половине двенадцатого стало ясно, что больше никто не придет. Пиво и дружеская беседа согрели и размягчили меня. Когда я вернулась из туалета — вскоре после того, как бармен объявил «последний заказ», — Рик посмотрел на меня снизу вверх; его ладони расслабленно лежали на коленях. Мне всегда очень нравились его колени.
— Слушай… — улыбнулся он.
— В чем дело? — улыбнулась я в ответ.
Интересно было снова оказаться рядом с ним. Былая страсть еще витала между нами, но со сладковатым, несвежим душком.
— Так здорово снова встретить тебя, Сэмми. Ты классно выглядишь. Просто прелесть.
Рик никогда не был болтлив, и я отнеслась к его комплиментам серьезно.
— Спасибо, — поблагодарила я.
Я заглянула ему в глаза и поняла, что мне пора домой. Он не согласился.
— Может, посидим еще немного? — попросил он и взял меня за руку. — Хочешь, я покажу тебе дом? Ты уже столько лет не была у меня.
Это правда. Я любила его дом. Это был прекрасный дом, а теперь моя первая любовь снова зовет меня к себе. Я подумала, не согласиться ли, отчасти ради старых добрых времен, отчасти потому, что последние девять лет говорили мне о том же. Но нет, лучше не стоит.