Я не винила Чарли за статью, хотя переживала из-за ее последствий. Интересно, как он ее писал, думал ли обо мне, и вообще, каково это — творить подобный тайфун? Спросить бы у него. Но даже когда мы воссоединились с караваном Уая, стало ясно, что журналистов не найти. Особенно Чарли Лотона. Он определенно прославился.
У Боба больше не было времени просить меня раздеться, поскольку он работал в экстремальном режиме, проводя Уая сквозь дискуссии и оскорбления. Под руководством Боба Уай отмывался от грязи обвинений и объяснял, что произошла ошибка, что он никогда бы сознательно не воспользовался чужими словами. Но люди не хотели выслушивать его оправдания. Их волновало лишь предательство — новый голос, на который они рискнули возложить свои надежды, оказался слишком хорош для настоящего.
Шли дни. Скандал пошел на убыль, наша популярность продолжала падать, мы словно попали в ловушку, из которой нет выхода. Но мы не должны затормозить, не смеем сломаться! У нас просто нет времени! Общая паника и разочарование нарастали. Но я не знала, как с этим бороться.
Я спускалась по лестнице отеля в Сиэтле и наткнулась на Р.Г., который возвращался из тренажерного зала. Пять утра, начало октября, мир сер и уныл. Я мрачно посмотрела на него.
— Что же будет? — печально вопросила я. — Сможем ли мы встать на ноги?
Он решительно посмотрел на меня и твердо произнес:
— Попытаемся.
И он попытался. Когда никто не знал, доверять Уаю или нет, Р.Г. вмешался, чтобы восстановить утраченное доверие. Он бросился в еще более жестокую гонку и раз за разом ясно и убедительно обращался к людям, говоря о кризисе доверия. Он страстно твердил, что единственной ошибкой Уая было нанять человека с сомнительной репутацией. Конечно, нет никакой опасности в речах, восхваляющих добродетели сильной руки и гражданского долга, поскольку именно в это верит Уай. Разумеется, он не отказывается от своих слов о необходимости всеобщего понимания и внимания к интересам друг друга, ведь именно им посвящена его кампания. Единственным его преступлением была попытка заставить американцев создать то будущее, которого они заслуживают. И это, несомненно, делает его потрясающим лидером.
Я слушала Р.Г. и пылко молилась всем своим богам, чтобы люди с ним согласились. И многие, похоже, благосклонно отнеслись к моим молитвам. После того, как Р.Г. вручил свои доводы радиоволнам и новостным каналам, статистика медленно поползла вверх. К середине октября у нас снова была ничья.
В последний месяц дебаты были особенно яростными и переходящими на личности. Глядя, как Брэнси и Уай вцепились друг в друга, я боялась, что многих оттолкнет их тон. Я поймала себя на том, что мне хочется съежиться и отвести глаза — плохой признак. Но Уай, даже язвительный, нравился мне больше. Я слишком пристрастна и не могу судить объективно? Или другие чувствуют то же самое? Прямо из номера в отеле в Миннеаполисе, который делила с соседкой, я провела маленький неформальный опрос.
— Ты права, — настаивала мама. — Политические взгляды Уая прогрессивнее, и он хорошо их подает. Брэнси, конечно, отличается от Пайла, но недостаточно. Людям надоели дурацкие старые идеи.
Какие проницательные и обнадеживающие слова. И немного британские.
— Уай лучше завязывает галстук, — поведала Лиза. — И он такой загорелый!
Ей виднее. Хотя, конечно, я не пренебрегала внешним видом. Тысячи людей принимают решения, исходя из весьма дурацких, на мой взгляд, критериев. Боб сотни раз говорил мне, что одежда важнее ума. Я не верила ему, но все же приятно думать, что на нашей стороне и то, и другое.
— И, разумеется, я согласна с его позициями, — добавила Лиза. — Просто он симпатичнее.
Она права. Когда Уай наклонялся к зрителям, казалось, что от него исходит волна силы и уверенности. Брэнси, напротив, тщательно контролировал себя и осознанно расслаблялся — словно считал жевки, прежде чем проглотить. Так поступала одна моя знакомая в колледже; она пережевывала каждый кусочек ровно двадцать пять раз. Пока она ела, я успевала написать реферат.
— Мне нравится предложение Уая о налоговых льготах для родителей, которые оплачивают детям высшее образование, — сообщила Зельда, когда я поинтересовалась ее мнением. — Похоже, ему действительно не все равно. Знаешь, я бы с удовольствием с ним поболтала. А вот что сказать второму, я не знаю.
Я уважала мнение Зельды во всем, что касалось маркетинга, поэтому ее слова меня обнадежили.
— Я здесь всех собираюсь заставить проголосовать, — заверила она меня. — Продолжай в том же духе. И скажи, если надо будет еще отомстить. Девочкам ужасно понравилось доставать этого придурка Аарона. Это придало нашей работе новый смысл. Так что только свистни — мы готовы.
Я поблагодарила и пообещала не забывать ее предложение. Вот бы она вставляла несколько добрых слов про Уая и Гэри в телефонные беседы. Жаль, это незаконно. Она и так много для меня сделала. Я лишь надеялась, что маркетологи кампании не менее убедительны, чем Зельда, рассказывающая о скидках на междугородные разговоры.
Несколько минут я изучала освещение дебатов в Интернете. Как обычно, политологи собрали группу неопределившихся избирателей, предложили им под наблюдением посмотреть дебаты и затем поделиться первыми впечатлениями. Эти человекообразные морские свинки даже научились нажимать кнопки, чтобы быстро фиксировать положительную или отрицательную реакцию на слова кандидатов.
Но несмотря на технические прибамбасы, члены группы, которых интернет-ведущие продолжали называть «нерешенцами», не слишком-то старались привести мозги в порядок. Большинство заявили, что по-прежнему не уверены. Что с ними не так? Они что, из пещер выползли? Брэнси и Уай совершенно разные. Неужели так трудно выбрать? Я подозревала, что это всего лишь уловка для привлечения внимания, поскольку их голоса — желанная добыча. Мое терпение лопнуло.
Я поняла, что в моем раздражении виноваты чудовищное напряжение и неуверенность, с которыми я живу в последнее время. Я принимала лекарства и старалась успокоиться, но токсины никуда не девались. Я чертовски уставала, но не могла уснуть, даже когда выдавалась редкая возможность урвать часок. Слишком многое надо обдумать и сделать, но еще больше от меня не зависит.
В последнюю неделю кампании я сопровождала Дженни Гэри в Пенсильванию, где она произнесла перед женщинами речь о важности предстоящих выборов. Она попросила меня поехать с ней, потому что хотела отдельно поговорить с женщинами, которых волнуют вопросы здравоохранения, и заверить их, что в ближайшем будущем этим вопросам уделят максимум внимания. Я с радостью предоставила ей всю необходимую информацию, а также предложила моральную поддержку.
Дженни уже намного увереннее чувствовала себя, выступая перед людьми, и, говоря, излучала душевное тепло. У нее накопилось много шуток — не так-то просто управляться с двухлетними близнецами в самой гуще президентской кампании, — и битком набитый зал по-доброму отзывался на ее слова.
На обратном пути в Иллинойс, где нас ждали Р.Г. и остальные, мы сели рядом.
— Как, по-твоему, все прошло нормально? — спокойно спросила Дженни.
По-моему, все прошло превосходно. Так я и сказала.
— Отлично, — ответила она и закрыла глаза.
Пока она отдыхала, я разглядывала ее. Волнуется ли она так же, как я? Уверена, что мы победим? Боб переслал мне результаты последних опросов: мы шли с опережением на один пункт с погрешностью плюс-минус четыре пункта. Конечно, это меня не успокоило. Дженни открыла глаза и увидела, что я смотрю на нее. Я удивилась, когда она взяла меня за руку.
— Милая, ты такая измученная! — воскликнула она.
Правда? Я не хотела этого показывать. Я открыла рот и хотела сказать, что беспокоиться не о чем. Но с ужасом поняла, что не могу говорить. Боже, неужели я плачу? Эмоции захлестнули меня против воли. Бунт на корабле! Я старалась остановить слезы, но тщетно.
— Сэмми, все будет хорошо, что бы ни случилось, — мягко произнесла Дженни.
Поверить не могу, что ей приходится меня утешать. Что я за сотрудница? Ужасно.
— Спасибо. Простите, — задыхаясь, произнесла я и неубедительно добавила: — У меня все нормально.
Я сумела быстро взять себя в руки.
— Мне просто слишком сильно хочется, чтобы все получилось, — попыталась объяснить я. — Так много поставлено на кон.
Дженни улыбнулась.
— Вот почему ты нравишься Роберту, — успокаивающе сказала она. — Тебе не все равно. И это чудесно. Я верю, мы выиграем, потому что люди согласны с Максом и Робертом в главном. Так что продолжай верить. Оставь грусть на потом.
Я кивнула. Она держала меня за руку до конца полета, и за все это долгое и непростое время я впервые успокоилась.
День выборов начался по-разному в разных районах страны. В Огайо, где я смотрела, как Р.Г. и Дженни голосуют, его приветствовал холодный солнечный свет сквозь вихрь опадающих листьев. Я посмотрела прогноз погоды в других штатах. Первый снегопад в Миннесоте, принесенный ураганом ливень в Вирджинии, туман в Южной Каролине. Я представляла, как в каждом штате избиратели пробираются к урнам. Во что они одеты? Как все выглядит? Я следовала за ними мысленным взором, стараясь не оборвать контакт, пока они не отдадут голоса за Уая и Р.Г.
Большую часть дня я словно висела где-то неподалеку от тела, но точно не в нем. Это странное, бесстрастное, вневременное ощущение спасло меня от бесконечно долгих часов ожидания.
Р.Г. посетил организации активистов в Огайо, Массачусетсе, Нью-Йорке и Пенсильвании. Ближе к вечеру мы вернулись в Луизиану и отправились в большой отель в центре Нового Орлеана, где команда Уая и Гэри собиралась провести вечер.
К шести оставалось только ждать результатов. Р.Г., Дженни с детьми и остальные члены семьи отсиживались в большом номере в конце коридора. Уай и его семья разместились этажом выше. Сотрудников разбросали по дюжине комнат на двух этажах. Я сидела перед телевизором в комнате, куда набилось двадцать человек, в том числе Кара, Марк и Мона.