Ее удивило, что, вместо того чтобы бояться, она на самом деле получает удовольствие.
Годы шли и шли, бордовый прыщ рос и с каждым разом становился все больше и синюшнее, чем прежде. Ей казалось, будто сама преисподняя наполняет его грязью и серой откуда-то из адских недр, таящихся в ее муже Йоханнесе.
Мельничиха обнаружила, что предвкушает тот момент, когда можно будет снова выдавить эту адскую гадость, к этому моменту превратившуюся в кисту. Каждый раз она с нетерпением ждала, когда же она медленно и постепенно наполнится.
А однажды вечером мельник умер. Между бифштексом и пивом. Вот так!
Он сполз со стула и умер, даже не успев головой коснуться пола.
Старуха смертельно испугалась! Вдруг это она убила его своими беспрестанными тайными манипуляциями? Что, если бы он был еще жив и спокойно ел мясо с пастернаком, если бы она оставила его в покое?
Что, если шериф графства схватит ее и повесит за преступление?
Так что она решила молчать и никому не рассказала о прыще и о том, что она сделала, а через несколько дней мельника похоронили в трансепте Святого Румвольда в массивной мраморной гробнице, на крышке которой вырезали его имя и даты жизни.
Время шло, и в деревне его начали забывать, как часто бывает с тем, что у тебя под носом.
Но вдова Йоханнеса его не забыла. О нет, совсем наоборот!
Она не спала ночами, думая не о своем покойном муже, но об этом наросте, который, может быть, все еще растет между его лопатками — даже в могиле. Некому его выдавить, размышляла она, и он продолжит увеличиваться. Вдова представляла его в темноте гроба, как он растет, растет, растет — и никто о нем не позаботится. Он покинут.
Женщина думала о прыще как о своей собственности.
И, по правде говоря, она по нему скучала. Ей недоставало процесса выдавливания. Она скучала по звуку, с которым прыщ лопался.
Она не могла совладать со своими мыслями. И ей стало ясно, что надо что-то делать.
Поэтому одной безлунной ночью старуха тихо выбралась из спящей деревни и направилась окольным путем вдоль берега реки в сторону церкви.
Войдя внутрь, она перекрестилась, дюжину раз прочитала «Отче наш» и две дюжины раз «Аве Мария» и с помощью крепкой кочерги, которую она принесла с собой, завернув в шаль, отодвинула крышку гроба.
Я снова сделала паузу в своем повествовании и осмотрелась. Огонь свечи горел совершенно ровно и тянулся вверх. Никто не дышал.
Даже Джумбо открыла рот от удивления.
— И?.. — прошептала она хрипло, и ее голос растаял в темноте, словно дым от сгоревшей спички.
— Там, в каменном гробу, лежал мельник, точно такой, каким она его видела в последний раз. На самом деле он совершенно не изменился. Может быть, каким-то чудом он стал нетленным, как, говорят, случалось с некоторыми святыми?
Или — и ее волосы встали дыбом при этой мысли — он до сих пор жив?
Я опять замолчала, чтобы мои слова произвели должный эффект. Одна девочка в дальней части круга начала всхлипывать.
— С трудом она… перекатила… его… на живот, — медленно произнесла я, — и сняла саван… в который было завернуто его тело… целиком, за исключением головы…
К этому моменту тишина стала невыносимой. Я позволила ей продолжаться, наблюдая за реакцией каждой слушательницы.
— И там… там был огромный фурункул, он вырос размером с гранат — и приобрел такой же бордово-синюшный цвет, как будто он был переполнен кровью!
Руки вдовы затряслись, когда она потянулась к этой штуке…
И когда она достигла цели, неожиданно раздался гулкий стон!
«Не-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-ет!»
Как будто труп мельника запротестовал, как будто он хотел приберечь это сокровище для себя, унести в вечность. Рубин из кожи.
Несмотря на ужас, старуха придвинулась еще ближе. Дело займет лишь миг, и потом она уйдет, исполнив свой долг. «И пусть Господь решает, — подумала она, — права я или нет».
Семь лиц, окруживших меня, побледнели как смерть. Девочки затаили дыхание. Время словно остановилось.
— И тогда медленно… осторожно… она положила пальцы на раздувшийся фурункул… сдавила… и….
БДЫЩЩЩЩЩ!
Я завопила во весь голос и схватила руки девочек, сидевших по бокам от меня.
Джумбо удовлетворенно вскрикнула.
Девочки испуганно прильнули друг к другу.
Гремли упала лицом вниз и со стоном натянула себе на голову ночнушку.
— Что же случилось? — воскликнул кто-то.
Я долго-долго ждала, перед тем как ответить.
— Чертова штука взорвалась! — констатировала я.
— А воздушный шар? Что с воздушным шаром? — поинтересовалась Джумбо, на удивление быстро овладев собою. — Что с воздушным шаром?
— Ах, шар, — сказала я. — Впоследствии жена мельника добавила его к надгробному памятнику в качестве аллегории.
— Аллегории? — прохрипела Гремли.
— В качестве цивилизованного способа указать потомкам, что желудочные газы покойного взорвались, как иногда случалось в те дни. Это было самое лучшее объяснение, который смогла быстро сочинить его жена.
Откуда-то снаружи из коридора послышался скрип, и что-то стукнуло.
— Ш-ш-ш! — предостерегла Джумбо. — Кто-то идет! Комендантский час.
Она задула свечу, и мы неподвижно сидели во мраке.
Раздался стук в дверь.
— Что здесь происходит? — требовательно спросил голос.
Фицгиббон.
Мы все хором затаили дыхание, и кто-то даже зажал рукой нос и рот.
Сгрудившись в темноте, мы были парализованы мыслью, что произойдет, когда снова загорится свет и время продолжил свой бег.
— Все в порядке, сестра-хозяйка, — отозвалась Джумбо спустя вечность, растягивая слова, словно спросонья. — Мне опять приснился ужасный кошмар. Утром я буду в порядке. Спокойной ночи.
Моя единомышленница.
Ей что-то пробормотали в ответ, и шаги зашаркали прочь, их звук потихоньку стихал.
— Вот это история! — сказала Джумбо, когда опасность миновала. Она негромко засмеялась, как будто должна была это сделать, будто это часть ритуала.
Она снова зажгла свечу, и наши лица с огромными, как блюдца, глазами, выплыли из темноты.
Однако что-то изменилось. Мы уже не были теми же девочками, что несколько минут назад. Проведя эту вечность страха вместе, каким-то странным и необъяснимым образом мы неожиданно все стали сестрами. Сестрами по свече — и сестрами по чему-то еще.
— Доставай доску, Гремли, — скомандовала Джумбо, как будто приняв какое-то решение, и Гремли, с трудом поднявшись на ноги, исчезла в темноте.
Секунду спустя она вернулась с плоской красной коробкой в руках. Она открыла ее и с неожиданной нежностью положила деревянную доску на пол в самый центр образованного нами круга.
Это оказалась доска Уиджа.
Я знакома с этой игрой. В Букшоу Даффи и Фели выкопали в чулане похожую доску и время от времени терроризировали меня, вызывая призрак капитана Горлореза, злобный дух пирата, доносивший на меня при любой возможности. Двигая доску, капитан информировал моих сестер о том, что я стянула духи у одной (правда: я позаимствовала их для проведения химического эксперимента, для которого требовалось эфирное масло мускуса виверры) и что по моей вине пропала некая книга из-под подушки у другой (тоже правда: я утащила «Улисса» у Даффи, потому что он имел идеальную толщину, чтобы стать подпоркой для сломанной ножки моего прикроватного столика).
Буква за буквой, слово за словом вперемешку с его дикими «Уа-ха-ха!» мертвый капитан заставлял доску на трех ножках крутиться, выдавая мои самые бережно хранимые секреты, в том числе кое-какие из тех, которыми я не особенно горжусь, пока однажды я не заметила, что старый морской волк делает ту же ошибку в слове «кладбище» — «-еще», что и Даффи в своем дневнике!
Я не сдержала улыбки, вспомнив, сколь сладким — и быстрым! — было мое возмездие чопорным сестрицам. Даффи, например, месяц после этого боялась закрывать глаза.
— Пальцы на доску! — скомандовала Джумбо, и мы все положили указательный и средний пальцы на планшетку-указатель в форме сердца. Мы еле-еле уместились.
Кто-то хихикнул.
— Ш-ш-ш! — прошипела Джумбо. — Надо уважать призраков. — Она закрыла глаза, сделала глубокий вдох и произнесла: — О духи, умоляем вас явиться нам.
Воцарилось нервозное молчание.
По опыту моих сестер с доской Уиджа я припомнила, что призраков, словно персонажей волшебных сказок, следует призвать трижды.
Я видела ясную связь.
— О духи, — повторила Джумбо на этот раз шепотом, — умоляем вас явиться нам.
В воздухе возникло какое-то электричество. Волосы у меня на затылке встали дыбом, как это было, когда в своей лаборатории я потерла эбонитовой палочкой шерстяной свитер и помахала ей за своим затылком.
— Есть здесь кто-нибудь?
С поразительной скоростью планшетка дернулась и начала двигаться. Она пролетела по доске и без малейших колебаний остановилась на слове «Да».
Джумбо открыла глаза, чтобы увидеть ответ.
— Кто ты? — спросила она светским тоном.
Ответа не было, и она повторила свой вопрос трижды.
Теперь планшетка снова задвигалась, плавно скользя туда-сюда по гладкой поверхности доски, указывая на букву и делая небольшую паузу, перед тем как двинуться к следующей.
З-Д-Е-С-Ь-Т-Е-М-Н-О, — был ответ.
— Мы понимаем, — сказала Джумбо, щелкнув пальцами. — Мы зажжем свет.
Щелк!
Она явно делала так прежде.
— Так лучше?
Д-А.
— У тебя есть послание для кого-то из нас?
Д-А.
На секунду у меня кровь застыла в жилах. Неужели это призрак моей матери Харриет? В конце концов, она была ученицей академии мисс Бодикот. Возможно, часть ее навеки привязана к этому месту.
Честно говоря, я надеялась, что это не Харриет. Однажды я получила от нее письмо из могилы — послание, в котором она говорила, что ей холодно и она хочет вернуться домой.
Не думаю, что я переживу еще одно.
Пожалуйста, пусть это будет не Харриет!
Как бы немилосердно это ни звучало.