Внезапно мне стало больно.
«Боже мой! — подумала я. — Как мне ее не хватает!»
И словно она была тут, я снова начала петь как положено:
Ангелы, нам помогите
Вознестись на высоту.
Старцы, юноши и дети,
Все творенья, там и тут.
Так оно и есть, верно? Вот кто мы — творенья, там и тут. А не старый металлолом, собранный, словно конструктор, неведомым строителем, — ни за что!
Я перевела взгляд на мисс Баннерман. Я задумалась: о чем она размышляет? О том, что она часть лестницы? Она лишь на волосок разминулась с самой ужасной лестницей во всем мире. Думаю, что свидание с палачом — не то, что можно легко забыть.
И вот она здесь, с высоко поднятой головой, поет псалмы, блестя глазами и загадочно улыбаясь, словно наука — ее спаситель.
…Как будто она знает то, что остальным неведомо.
Может, так и есть. Может…
В этот момент я поняла, что мне надо сделать. Неудивительно: я давно собиралась.
В большинстве церквей существует неписаное правило, что если прихожанину стало плохо, его нельзя трогать. Звучит так: «Мы не сделали то, что должны были сделать; и сделали то, что не должны были делать; не видать нам исцеления». И на следующей фразе я выбегаю, прикрыв рот рукой, через ближайший выход.
Хорошее правило, я им уже не раз пользовалась.
Едва прозвучали последние ноты органа, как я одарила мисс Баннерман неловкой извиняющейся улыбкой.
— Прошу прощения, — выдавила я, проталкиваясь к краю скамьи, и убежала.
Вся академия сейчас находилась здесь, в церкви, и пробудет тут еще минимум час. Я повернула голову к востоку и припустила, как испуганный заяц.
Мне надо допросить Коллингсвуд без помех, и сейчас самое подходящее время. После промывки желудка, которую я ей устроила, и хорошего ночного сна она должна чувствовать себя достаточно здоровой для хорошего допроса.
…Как я и предполагала, в мисс Бодикот царила совершенная тишина.
Когда находишься в одиночестве в пустом здании, которое тебе не принадлежит, всегда чувствуешь смутную неловкость. Как будто его настоящие обитатели куда-то ушли, и сквозь деревянные панели просачиваются призраки прежних хозяев, чтобы защитить свою территорию. И пусть ты их не видишь, ты чувствуешь их недружелюбное присутствие и иногда даже ощущаешь их запах; что-то висит в воздухе, что дает тебе понять: ты не один, незваный гость.
«Что видели эти старые сводчатые потолки? — подумала я. — Какие трагедии разыгрывались в этих древних залах?»
По спине у меня побежали мурашки.
Я бросилась наверх по холодной темной лестнице и влетела в лазарет с таким видом, будто за мной гонятся все демоны ада.
Постель Коллингсвуд скрывали мрачные занавески.
— Быстро, — хрипло прошептала я, — вставай. Одевайся. Я вытащу тебя отсюда.
Кольца взвизгнули по карнизу, когда я отдернула занавеску.
Постель Коллингсвуд не просто была пустой: она была застелена самым аккуратным и тщательным образом, как будто ее готовили для журнальной фотографии.
— Так-так, — раздался голос за моей спиной, и я резко обернулась.
Райерсон Рейнсмит закрывал замки черного кожаного докторского портфеля.
Конечно же! Флавия, ты идиотка!
Доктор Рейнсмит, называла его жена на корабле, а я не поняла, потому что не хотела ничего слышать.
Именно Рейнсмит давал Коллингсвуд хлоралгидрат. И именно Рейнсмита имела в виду Фицгиббон, говоря, что доктор зайдет попозже. Как я могла быть такой дурой?
— Где Коллингсвуд? — настойчиво спросила я. — Что вы с ней сделали?
— Конфиденциальность между доктором и пациентом запрещает мне отвечать на этот вопрос, — спокойно произнес Райерсон Рейнсмит. — Кроме того, я здесь ответственный. Это мой лазарет. Это я должен задавать вопросы.
— А он прав, знаешь ли, — раздался голос за моей спиной, и я опять повернулась.
Ко мне бесшумно подкралась Дорси Рейнсмит.
Мне следовало догадаться.
Она была одета в песочного цвета платье с пышной юбкой, подхваченной в талии широким поясом. Кто знает, какое оружие она прячет в этих складках? Там достаточно места для дюжины топоров.
— Ты не должна здесь находиться, — заявила она. — Почему ты не в церкви с остальными?
— Где Коллингсвуд? — снова спросила я. — Что вы с ней сделали?
— Она перенесла тяжелый шок, — сказал Рейнсмит. — Ей необходимы тишина и покой, чтобы окончательно выздороветь.
Но от меня так просто не отделаешься.
— Где она? Что вы с ней сделали?
— Дорси, — сказал он жене, кивнув головой.
Я не хотела, чтобы меня схватили и облачили в смирительную рубашку. Поэтому я сделала то, что сделала бы любая разумная девочка в моих обстоятельствах: дала деру.
Я выскочила из комнаты и понеслась по ступенькам.
— Останови ее, Райерсон! — закричала Дорси, но бесполезно. Я моложе, быстрее и у меня фора.
Внизу лестницы я оглянулась и увидела их бледные лица, словно две луны, уставившиеся на меня с небес.
Я выстрелила в них ехидной усмешкой, чувствуя себя зайцем, сбежавшим от лисы, развернулась на каблуках и влетела прямо в грудь инспектора Грейвенхерста.
Я чуть не сшибла его с ног.
Инспектор казался еще более удивленным, чем я.
Давно он тут стоит? Что он видел и слышал?
Очевидно — по крайней мере, для меня, — что он пришел в мисс Бодикот, чтобы в спокойной обстановке воскресного утра провести обыск. В конце концов, двери открыты от рассвета до заката, да и кто в здравом уме и трезвой памяти рискнет войти в эту мрачную крепость?
Вопрос заключался в следующем: кто из нас пришел в большее замешательство?
Я внезапно оказалась перед выбором, и у меня была лишь секунда на размышления о том, как поступить: спустить ли всех собак на Рейнсмитов за то, что они сделали с Коллингсвуд, или промолчать и впоследствии воспользоваться своим преимуществом?
Что ж, если вы хорошо знаете Флавию де Люс, ответ очевиден.
— О, инспектор, — сказала я и, стыдно признаться, захлопала ресницами. — Я так надеялась снова вас увидеть. Повезло ли вам опознать тело из камина?
О, Флавия! Ты просто язва! Что за наглость так сформулировать вопрос в адрес бедного инспектора! «Повезло?» Как будто полиция Торонто может расследовать дела, только бросая кости или доставая лотерейные билеты из шляпы какого-нибудь пухлого констебля.
— На самом деле да, мисс де Люс, — ответил он. — Это было в передовицах всех газет. Но, по-видимому, в мисс Бодикот вы их не получаете?
Так-так. Уоллес Скруп все-таки заполучил свою историю.
Не зная, что сказать, я бросила взгляд на два лица, продолжавшие тупо смотреть на нас с лестничного пролета, словно загримированный хор, ожидающий выхода на сцену.
Инспектор проследил за моим взглядом и увидел Рейнсмитов.
— А, доктор Рейнсмит, — сказал он. — Доброе утро. Возможно, поскольку вы были патологоанатомом, проводившим осмотр, вы лучше меня ответите на вопрос юной леди?
Патологоанатом? Райерсон Рейнсмит — патологоанатом? Не только доктор и председатель совета опекунов академии?
Невероятно. И как чертовски опасно!
Но на этот вопрос ответил не Райерсон Рейнсмит. По лестнице по направлению ко мне начала медленно спускаться Дорси Рейнсмит.
— С удовольствием, инспектор, — произнесла она. — Предоставьте это мне.
Глава 21
Полагаю, мне стоило бы закричать, но я не смогла. Вместо этого я как завороженная наблюдала, как инспектор кивнул и скрылся за дверью.
Явившийся незваным гостем в пустую школу и пойманный на горячем, он хотел убраться отсюда как можно скорее.
И я осталась наедине с Рейнсмитами.
Выбор у меня был невелик. Поскольку недавние обстоятельства привели к тому, что я снова начала грызть ногти, в качестве оружия у меня оставались только кулаки и ноги.
Какая жалость, что я не выудила из Доггера больше подробностей о системе джиу-джитсу «Кано», которую, как он признался, он когда-то изучал. Сейчас мне бы пригодилось знание парочки смертельных ударов: быстрый тычок туда и рассчитанный выпад сюда — и гнусные Рейнсмиты валялись бы без сознания.
Но грустная правда заключается в том, что я была совершенно ошарашена при мысли о том, что Дорси Рейнсмит — Дорси Рейнсмит! — не просто доктор, но и патологоанатом, осматривавший тело из камина, и мой мозг подвергся глубокой заморозке, которую, должно быть, испытывал только капитан Скотт в Антарктиде.
— Ух! — вот и все, что я сумела из себя выдавить.
Тем временем Дорси медленно и осторожно стекала по ступенькам с таким видом, будто приближается к извивающейся на обочине гремучей змее, которую переехал автомобиль.
У меня возникло жуткое чувство, что она сейчас достанет откуда-то из своего обширного наряда одеяло и набросит его мне на голову.
Ее рот беззвучно шевелился.
И тут я осознала, что она обращается ко мне, а я не слушаю.
— …очень сильный шок, — говорила она.
Шок? О ком она говорит? О Коллингсвуд? Или обо мне?
Они собираются завернуть меня во влажную простыню и напичкать хлоралгидратом? Флавию де Люс тоже поджидает камин?
Только сейчас я наконец осознала, как же далеко я от дома, насколько я растеряна и как мне не хватает возможности выспаться. В привычных обстоятельствах я бы уже воздала Рейнсмитам по заслугам и отряхивала руки — но не в этот раз. Я знала, что сражаюсь за собственную жизнь.
Я начала медленно пятиться от спускающейся Дорси, шаг в шаг, словно в смертельном танго, все ближе и ближе подходя к двери.
— Постой, — сказала она. — Ты не понимаешь.
О, я понимаю, мисс Снотворное. Я слишком хорошо все понимаю.
Обычный человек редко задумывается о том, что с ним может сотворить парочка склонных к убийствам докторов. От одной этой мысли кровь стынет в жилах.
Например, они могут удалить мои органы — медленно, по одному, пока на секционном столе останутся только мои глазные яблоки, бешено вращающиеся в поисках исчезнувших рук и ног.