Безнадежно. Я не осмеливалась думать о бедняжке Коллингсвуд. Одного упоминания о сжигании матраса уже достаточно, чтобы предположить самое худшее. А что касается миссис Баннерман — что ж, все мои мечты о нашей учебе исчезли, как дым в камине.
И в этот самый момент, как часто бывает, на место встал большой кусок головоломки, словно с неба упал, как будто его к моим ногам бросили боги дедукции.
Мне надо вернуться в мисс Бодикот и попасть в химическую лабораторию, не теряя ни минуты.
Мое внимание привлек шипящий звук откуда-то из сада. Он доносился откуда-то из-за особняка Рейнсмитов слева от меня.
Шипение в саду — не тот звук, который может игнорировать женщина со времен Евы в райском саду, и я не стала исключением. Я медленно сошла с тропинки на траву, склонив голову в надежде, что смогу что-то увидеть, не будучи замеченной.
Приятного вида джентльмен в униформе, только без куртки, поливал из шланга голубую машину — ту самую, в которую села мисс Фолторн на авеню Данфорт и за рулем которой был Райерсон Рейнсмит.
Я еще прикидывала возможности, а мои ноги уже сами по себе пошли к мужчине со шлангом.
— Здравствуйте! — услышала я свой голос. — Это резиденция Рейнсмитов?
Мужчина прикрутил кран, и поток воды превратился в отдельные капли. Он внимательно посмотрел на меня, перед тем как ответить.
— Мисс Бодикот? — наконец сказал он, хотя на самом деле это не был вопрос.
Моя школьная форма выдавала меня с потрохами.
Я мрачно кивнула.
— Как тебя зовут? — продолжил он.
— Де Люс, — ответила я. — «Ф» — Флавия. Вы, должно быть, мистер Мертон. Ужасно соболезную вам по поводу смерти матери. Это так грустно. А у меня мама умерла в апреле.
И с этими словами я протянула ему букет.
Не говоря ни слова, он принял цветы, снял куртку с каменной стены, где она висела, и поманил меня за собой в сторону дома.
Внутри было темно, а кухня, расположенная в северной части дома, никогда не знала солнечного света.
— Эльвина, — окликнул он, — у нас гости.
Стройная смуглая женщина средних лет вышла из чулана, отряхивая руки от муки. Ее блестящие черные волосы были собраны в тугой узел и заколоты черной черепаховой заколкой, а глаза сверкали, как только что отполированные агаты. Испанка, наверное, или мексиканка, хотя ее темное платье не позволяло определить точно.
— Флавия де Люс, — добавил он. — Из академии.
В его голосе прозвучало что-то, что заставило меня насторожиться.
Они коротко переглянулись.
— Давай сюда, — сказала Эльвина, забирая цветы у Мертона, — я поставлю их в вазу. Они красивые.
— Их принесла Флавия, — произнес он. — В память о моей матери. Какая забота.
Это, конечно, было не так, но я не стала его поправлять. Пусть льет воду на мою мельницу.
— Ромашковые астры означают прощание, — сказала Эльвина, — а хризантемы — жизнерадостность несмотря на несчастья. Ты, должно быть, долго думала, выбирая цветы.
Я потупила взор, скромно соглашаясь.
— Мы как раз собирались выпить чаю. Присоединишься к нам?
Я знала, что она лжет: Мертон мыл машину, а она явно собиралась что-то печь.
— С удовольствием, — ответила я.
Мертон пододвинул мне стул, словно я леди, и мы сели — во всяком случае, Мертон и я в ожидании, пока Эльвина вскипятит чайник и присоединится к нам за кухонным столом.
Начинать разговор всегда трудно, если вы — три незнакомца, между которыми нет ничего общего. Обычный способ — начать с погоды и посмотреть, куда кривая выведет.
Но у меня не было на это времени. Вскоре в мисс Бодикот заметят мое отсутствие, и поднимется шум. Мне надо попасть в лабораторию и провести очень важный тест. Нельзя терять ни минуты.
— Вы понесли уже не первую тяжелую утрату, — начала я. — Ваша мать, мистер Мертон, а до этого — первая миссис Рейнсмит.
Смелое начало, но надо было рискнуть.
— Не первую, — сказал мистер Мертон. — Что правда, то правда. На долю этого дома выпало много скорби.
— Должно быть, вы перенесли ужасный шок, когда миссис Рейнсмит утонула, — продолжила я. — В смысле, не то чтобы мистер Рейнсмит не страдал, но все-таки он врач, не так ли, он привычен к смерти. Но вы, бедняга…
Я умолкла, оставив мысль незаконченной.
Эльвина бросила на меня острый взгляд, а Мертон промолвил:
— Мать Флавии умерла в апреле.
— Мои соболезнования, — сказала Эльвина. — Это было неожиданно?
— И да, и нет, — ответила я. — Она считалась пропавшей десять лет, и ее тело нашли в леднике в горах.
— О! Бедный ягненочек! — воскликнула Эльвина. — Бедняжечка!
А потом, видимо, желая сменить тему и заговорить о чем-то менее трагическом, пусть и ненамного, она добавила:
— Не то чтобы смерть первой миссис Рейнсмит была совсем уж неожиданной, она ведь так болела перед несчастным случаем.
— Болела? — переспросила я, не осмеливаясь сказать больше ни слова.
— Проблемы с желудком, — объяснила Эльвина. — Плохи были ее дела. Но она была опытной актрисой. Не подавала и виду, ведь у нее были обязательства.
— Господи! — сказала я. — Должно быть, вы ужасно себя чувствовали. Ведь кухарка всегда…
Я умолкла, делая вид, что только сейчас поняла, что говорю.
— Ты и понятия не имеешь, — ответила Эльвина. — Большинство людей не ценят нашу работу. Проблемы с желудком — всегда проблемы кухарки. Всегда кто-то показывает на тебя пальцем. Так что, полагаю, оно и к лучшему, что она утонула. Знаю, это звучит ужасно, но…
Эльвина издала нервный смешок. Настало время ступить на более твердую почву.
— Я знаю, что вы имеете в виду, говоря, что она была опытной актрисой, — продолжила я. — Она выдавала награды в ночь перед тем, как почувствовать себя плохо, верно? На балу изящных искусств.
— Ко мне это отношения не имеет! — ответила Эльвина. — Испорченный лобстер на балу. Так сказал доктор Рейнсмит. Я ее больше не видела, так что ничего не знаю.
— Больше не видели? — я набросилась на ее слова, словно гончая на кость.
— Нет. Доктор Рейнсмит привез ее домой и попросил прислать порцию диетического супа из лечебницы.
— Она его съела? — поинтересовалась я.
— Должно быть. Утром принесли пустые тарелки, когда она уехала в круиз на следующий день.
Мои нервы пульсировали, как натянутые струны арфы.
— Доктор Рейнсмит, наверное, был совершенно убит, — сказала я. — Хотя мисс Фолторн и говорит, что вторая миссис Рейнсмит стала для него великим утешением.
— Полагаю, да, — отозвалась Эльвина, не глядя на меня. — Полагаю, да.
Повисло долгое молчание, и мы все погрузились в свои собственные мысли, баюкая чашки в руках.
Первый раз за много недель я почувствовала себя как дома. Я могла бы провести в этой уютной кухне целую вечность. Мне хотелось поцеловать стол и обнять стулья, но я ничего такого, естественно, не сделала. Вместо этого лишь вознесла благодарственную молитву ромашковым астрам и Святому Михаилу, который привел меня сюда.
— Давай я подвезу тебя домой? — предложил Мертон. — Полагаю, тебе нужно вернуться, а путь отсюда неблизкий.
Как я могла ему сказать, что я уже дома и что любая поездка увезет меня только дальше от него? Что, уезжая, я в некотором роде стану меньше?
— Благодарю вас, мистер Мертон, — ответила я. — Очень любезно с вашей стороны.
Мимо нас проносились уличные фонари, когда мы ехали по авеню Данфорт.
— Могу я задать вам вопрос? — поинтересовалась я.
— Конечно, мисс, — сказал Мертон.
— Во что была одета Франческа Рейнсмит в тот вечер, когда проходил бал изящных искусств?
Мертон улыбнулся, а потом громко рассмеялся.
— В костюм Золушки, — ответил он. — Потрепанное хлопчатобумажное платье, передник, волосы подвязаны лентой, черные ботинки на шнуровке и красные носки, торчащие над ними. Она так гордилась своим костюмом. Ей помогла его сделать одна из девочек. Она и сама была как девочка, наша мисс Франческа. Мы так скучаем по ней.
— Мои соболезнования, — сказала я. — Как жаль, что я не имела возможности с ней познакомиться.
Некоторое время мы ехали в молчании.
— Как она тебе? — спросил Мертон. — Женская академия мисс Бодикот?
— Откровенно говоря, мистер Мертон, — сказала я, — только между нами: совершеннейшее дерьмо.
И судя по выражению его лица, он прекрасно меня понял.
Мисс Фолторн была, как я и ожидала, багровой от ярости. Багровым обычно бывает цвет лица у удавленника, но она недалеко от него ушла. Цвет ее лица был ужасен.
— Где ты была? — вопросила она дрожащим голосом.
— Вышла прогуляться, — ответила я, что, в общем-то, формально было правдой.
— Вся академия стоит на ушах, разыскивая тебя, понимаешь?
Конечно, нет. Откуда бы мне это знать, если я только что появилась в дверях.
— Мы думали, тебя похитили. Мы…
Внезапно она утратила дар речи.
Почему у них возникла такая мысль? Они знают что-то такое, чего не знаю я?
— Я оставила записку у вас на столе, — сказала я и поняла, что мисс Фолторн на грани слез и что сейчас не время для детских игр. И добавила: — Извините.
Разумеется, мне хотелось поделиться с ней своим беспокойством насчет Коллингсвуд и рассказать о визите в лечебницу, разговоре с Мертоном и Эльвиной.
Но я не стала. Время пока что неподходящее. Мне надо больше фактов и больше времени, чтобы собрать их воедино.
— Я пойду к себе в комнату, — сказала я, избавляя ее от необходимости говорить что-то еще.
Я лежала на кровати, размышляя о: а) своем дурном поступке и б) том, что весь день у меня не было и крошки во рту. Слава богу, у меня была коробка печенья, которую я купила в лавке на Данфорте. Я одолжила денег у Фабиан под двадцать пять процентов и обещание вернуть их, как только я получу первый перевод из дома, хотя мои надежды на это начали таять.
Но письмо Доггера было единственной весточкой из дома, с тех пор как меня заключили в эту тюрьму.
Дорогой Доггер.