— Лобстер был лишь прикрытием? Ты это хочешь сказать?
— Возможно, — ответила я. — А может, и нет.
Фабиан уставилась на меня, потом покачала головой.
— Ты странная, де Люс. Я не могу тебя раскусить.
— Я тебя тоже. Расскажи мне еще о вечере бала.
— Было все как всегда. Длинные столы, все сидят через одну — преподавательница, ученица, преподавательница, ученица — принцип демократии, помнишь? Никакой иерархии, все равны и тому подобное.
— Постой, — произнесла я. — Как получилось, что председатель сидел рядом с женой? Ты же так сказала, верно?
— Гммм, — протянула Фабиан. — Я об этом не подумала. Если только из-за количества стульев.
— Итак, — сказала я, меняя тему. — Мисс Моут извлекает тарелку Франчески с лобстером из-под своей чайной бабы, председатель его разделывает, а Франческа наслаждается сытной едой. Верно?
— Абсолютно, — подтвердила Фабиан. — Я была занята расчленением своего собственного лобстера, и это была та еще задачка. Некоторые не любят брызгать на соседей растопленным маслом и соками. Некоторые пытаются вести себя как леди.
— А Франческа?
— О, она справлялась неплохо, болтала с девочками. В своем золушкином наряде она была в центре внимания.
— А что насчет председателя? Он тоже был в костюме?
Франческа фыркнула.
— Нет. Он выше такого рода вещей.
— А как насчет призов? — спросила я. — Франческа ведь выдала кому-то медаль?
— Да, — подтвердила Фабиан. — Кажется, да. Ах да, точно.
— Медаль Святого Михаила, — напомнила я. — За историю церкви.
— Да.
— Клариссе Брейзеноуз.
— Да.
— Которая исчезла тем же вечером.
— Так говорят, — сказала Фабиан.
— А ты что думаешь?
Фабиан закурила еще одну сигарету так же манерно, как и предыдущую.
— Не стоит так уж доверять словам младших учениц, — сказала она, задувая спичку с такой силой, словно перед ней торт со свечами на сотый день рождения. — У них в головах черт-те что. Истории о призраках, волшебные сказки. Их легко напугать.
— Я тебя спрашиваю не о том, что говорят младшие ученицы, а о том, что ты думаешь.
— Я думаю — кто знает? Люди приходят и уходят все время. В школах это обычное дело. Ее могли отослать домой. Не оправдала ожиданий.
— Да, — эхом отозвалась я. — Могли.
Вся эта игра за и против, туда — сюда, тяни — толкай, вся эта игра кота и мышки с Фабиан начала меня утомлять, и все же она была мне странным образом знакома. С почти физическим шоком я осознала, что это та же самая канитель, которой я часто занималась с Фели: салонная игра, где главную роль играет настойчивость и где побеждает самый наглый.
— Насчет Франчески, — сказала я, сохраняя ледяное выражение лица. — Она выдала медаль Святого Михаила, а что дальше?
— Не знаю, — ответила Фабиан. — Кажется, она стала более тихой — отстраненной, так сказать. Все время прикасалась салфеткой к губам. Становилась бледнее с каждой минутой. Часто утирала лоб. Хотя было жарко, знаешь ли: июнь, зал, полный людей, душно, слишком много народу. Не то чтобы она не пыталась оставаться в форме. Она сказала Клариссе, что она могла бы лучше смотреться на медали, которую только что ей вручила, поглядывала на нее так, как будто пыталась вспомнить, кто она и что здесь делает. Потом прошептала что-то своему мужу. Он помог ей встать, что-то сказал мисс Фолторн и мисс Доус…
— Мисс Доус? — перебила я. — Я запуталась.
— Дорси Доус. Теперь Дорси Рейнсмит. В то время она входила в совет попечителей.
— Интересно, — заметила я. — Продолжай.
— Ну, они вывели миссис Рейнсмит из зала. С тех пор я ее не видела. Страшно удивилась, когда через пару дней узнала, что она утонула. Вся школа была в шоке.
— Предполагаю, ты не знаешь, куда они увели ее из зала?
— Что ж, знаю. В «Эдит Клейвелл». Моут настояла на этом.
— «Эдит Клейвелл»? Почему из всех комнат…
— Потому что в то время там жила Моут. Ее комнату ремонтировали, и она въехала в «Эдит Клейвелл» на лето, подальше от испарений краски.
— А перед этим чья это была комната?
— Моя, — ответила Фабиан.
Где-то в моей вселенной что-то стукнуло, потом опять… и опять. Словно шаги по черепичной крыше.
Мне хотелось прокричать «Бинго!» или что они кричат по эту сторону океана, но я сдержалась.
Славы в этом деле и так недостаточно, и мне не хочется разбавлять ее еще сильнее.
— Гмм, — протянула я. Тот самый момент, которого я ждала. — А председатель? Ты видела его снова? В смысле, в тот вечер.
— Разумеется. Он и Дорси, мисс… пардон, доктор Доус вернулись и долго отплясывали.
— С кем?
— Со всеми. Он танцевал с ученицами — опять демократия, с преподавательницами…
— С мисс Моут?
— Конечно нет! Что за чепуха!
— А она где была?
— Не знаю. Где-то поблизости, полагаю. Я помню, как помогала ей сворачивать бумажные гирлянды в конце вечера.
— А председатель танцевал? Он не выглядел обеспокоенным из-за жены?
— Непохоже. Все говорили, у нее «расстройство желудка». В конце концов, он врач и должен знать. Кроме того, его обязанностью было танцевать со всеми девочками.
— Да, — произнесла я. — Знаю: демократические принципы. С тобой он танцевал?
— Да. Даже два раза.
— Почему?
— Откуда я знаю, дура? Потому что я была самой красивой девочкой в зале. Потому что ему нравился запах моих духов «Шанель». Потому что он любит высоких. Что за нелепый вопрос!
Я чувствовала, что ступаю на зыбкую почву, но сохраняла невозмутимое выражение лица.
— О чем вы разговаривали?
— О, ради бога, де Люс… ты думаешь, я помню? Это было сто лет назад.
— Я бы запомнила, — сказала я. — Нечасто я танцую с докторами. Или вообще с мужчинами.
— К чему ты клонишь?
— Ни к чему, — ответила я. — Просто мысль. Так о чем вы говорили?
— О погоде. О жаре. Он сказал, я хорошо вальсирую. Сделал комплимент моему наряду.
— Он попрощался с тобой? — поинтересовалась я.
— Что ты имеешь в виду? — спросила Фабиан.
— Он пожелал тебе удачи в новой жизни?
— Что ты несешь, де Люс? Ты в своем уме?
— Не совсем, — ответила я. — Я подумала, он хотя бы мог поздравить тебя с получением медали Святого Михаила… Кларисса.
Глава 29
Я протянула руку и медленно провела пальцем по ее щеке. Он сразу же покрылся бледной пудрой. Под ней ее голая кожа имела такой же смуглый оттенок, как и у ее сестры Мэри-Джейн.
— Макияж, цвет волос и прическа обманут многих людей, — продолжила я, — но структуру лица невозможно изменить — по крайней мере, для опытного глаза.
Этот факт я узнала от Доггера одним дождливым днем в оранжерее, когда мы изучали фотографии преступников в старых выпусках «Полицейской газеты», которые он достал из-под лестницы. Мы предположили (как потом выяснилось, ошибочно), что они принадлежали дядюшке Тару.
Тем не менее превращение Клариссы Брейзеноуз в Фабиан было поразительным: триумф гримера. Даже сейчас, когда на моем пальце было светлое пятно, на свет появился лишь один дюйм настоящей Клариссы.
— Ты ухитрилась обмануть даже родную сестру, — сказала я. — Ты должна гордиться собой. И стыдиться тоже. Бедный ребенок, все эти годы она думает, что ты мертва. Она же ничего не знает, верно? И, видимо, никогда не узнает.
Фабиант воззрилась на меня, но сохраняла молчание. Надо отдать ей должное.
— Как тебе это удалось? — спросила я. — Макияж, конечно, тебя учили наносить профессионально. И ты, должно быть, надела парик, изменила осанку, научилась ходить по-другому. Поздравляю с таким потрясающим перевоплощением.
Я протянула руку, словно собираясь коснуться ее волос.
Она медленно попятилась.
— Я понятия не имею, о чем ты говоришь, — сказала Фабиан.
А что ей оставалось. Должно быть, ее учили отрицать это до самой смерти.
А я сама разве отличаюсь от нее?
Правда заключалась в том, что мне совершенно не хотелось выводить ее на чистую воду. Если я разглашу факт, что Фабиан — Кларисса Брейзеноуз, пусть даже я выиграю, она проиграет. Все ее усилия, все труды тех, кто ее обучал, пойдут насмарку.
Суть вопроса вот в чем: хватит ли у меня благородства оставить все как есть? Могу я позволить ей победить? Поддаться ей, так сказать?
— Извини, — наконец заговорила я. — Должно быть, я ошиблась.
И выбежала из лаборатории, пока она меня не остановила.
Хватит с меня затруднительных положений.
Только вернувшись в «Эдит Клейвелл», я сообразила, что не завершила эксперимент. Я вернусь позже навести порядок.
Когда Фабиан уйдет.
Спать было совершенно невозможно. Я крутилась и ворочалась, потела и ругалась. К рассвету я была в жутком настроении и состоянии, но это неважно. Я уже решила, что буду делать. И плевать на последствия.
На рассвете Роуздейл был абсолютно другим местом. За ночь похолодало, и мир вокруг казался хрупким. Кое-где в низинах между изгородями собрался туман, словно воздух в этих местах сгустился. Темные деревья нависали над морозной травой, и воздух был острым, как нож.
Я быстро шла, размахивая руками, чтобы выработать хоть немного тепла. Школьная куртка вряд ли могла заменить парку, и к тому времени, как я добралась до Рейнсмитов, из носа у меня текло и я начала чихать.
Не самая привлекательная картинка.
Из каминной трубы поднимался дым, когда я приблизилась к дому и обошла его сзади.
Я тихонько постучалась, и Эльвина почти сразу же открыла дверь.
— Извините за беспокойство, — сказала я, — но я хочу поговорить с доктором Рейнсмитом. Это срочно.
— Срочно? — повторила она, приглашая меня войти. — Настолько срочно, что ты не успеешь выпить чашечку горячего чаю и съесть булочку с маслом? Ты выглядишь так, будто свалилась с нарт.
— Все в порядке, — возразила я, раздражаясь одновременно и на ее слова, и на свой внешний вид. — Доктор Рейнсмит дома?
— Кто из них? — спросила она.