— Я часто многому у вас учусь, — искренне ответил канарец. — Но должен признаться, что иногда ни слова не понимаю.
Он и в самом деле ничего не понимал — причем на протяжении долгого времени. Несмотря на то, что рыжий пастух нередко проявлял особую живость ума, благодаря которому стал одним из лучших работников в колонии и смог довольно быстро привыкнуть к новым людям, их обычаям, климату и природе Нового Света, вокруг было много такого, что ему никак не удавалось понять — и в особенности это касалось поведения его соотечественников.
Поэтому он старался держаться как можно дальше от той заварухи, что разворачивалась вокруг, пытаясь сосредоточиться лишь на беременности Синалинги и на том, чтобы как можно ближе познакомиться с окружающим миром, неуловимо напоминающим родную Гомеру.
Все чаще он в одиночестве углублялся в горы, возвышающиеся позади туземной деревни, продирался сквозь густую и почти непроходимую сельву, познавал ее тайны и опасности, избегал ее ловушек и мало-помалу обретал все более четкое представление о том месте, где их бросили.
— Это остров, — признался он наконец губернатору, уступив его настойчивым расспросам. — При всем моем уважении к мнению адмирала, это тоже остров, такой же, как Куба. Большой, но всего лишь остров.
— Хочешь сказать, что знаешь лучше адмирала?
— Я просто думаю, что адмиралу не хватило времени, чтобы прийти к тому же выводу. Я поднимался на вершину самой высокой горы, говорил с местными, живущими по ту сторону гор. Там, на юге — море... И на востоке, и на западе... Это остров.
Возможно, дон Диего де Арана и не вполне соответствовал громкому титулу губернатора Эспаньолы, но дураком он определенно не был. Поэтому, при всем нежелании вызвать на свою голову гнев человека, поклявшегося всеми святыми, что они наконец-то достигли вожделенного материка, он вскоре пришел к выводу, что доводы неграмотного пастуха, почти идиота, гораздо ближе к истине, чем заверения его превосходительства вице-короля Индий.
— Что мы скажем дону Христофору, когда он вернется? — спросил дон Диего, оставшись наедине с верным Педро Гутьересом. — Если это действительно острова, то мы можем находиться за тысячи лиг от Сипанго.
— Какая разница, острова это или Сипанго? — прозвучал безнадежный ответ. — Единственное, что мне нужно — это корабль, который вернет меня на родину, или священник, который даст мне возможность достойно умереть. Все кончено! Все кончено, для всех нас.
— Почему ты так думаешь?
— К Каноабо прибыли новые воины, а Гуакарани ушел в горы со всей семьей. Как по мне, это означает, что он умывает руки и не хочет давать объяснения адмиралу, если тот вдруг вернется.
Дон Диего де Арана, похоже, согласился с доводами королевского вестового, что все намного сложнее, чем он представлял. Он провел долгую бессонную ночь в размышлениях о шаткости своего положения и о том, что сил противостоять туземцам, если они решатся напасть, у него явно недостаточно. С трудом дождавшись рассвета, губернатор разбудил мастера Бенито из Толедо и попросил его встретиться с Кошаком, чтобы обсудить положение на нейтральной территории.
Поначалу рулевой наотрез отказался от встречи, опасаясь, что его хотят заманить в ловушку, но потом все же внял доводам оружейника, который втолковал ему, насколько серьезна грозящая всем опасность. Кошак согласился поговорить с доном Диего на пляже, на полпути между фортом и пещерами.
Горстка оборванцев, собравшихся группками, чтобы издалека посмотреть на бессмысленные переговоры лидеров, представляла собой жалкое зрелище. А за ними, в свою очередь, наблюдали воины с перьями в волосах, готовые в любую минуту выдвинуться со своими огромными луками, длинными копьями и тяжелыми каменными топорами.
— Сейчас их четверо или пятеро против одного, — мотнув головой в сторону туземцев, сказал губернатор. — Но если мы по-прежнему будем ссориться, то станет десять против одного, и у нас не будет никакой надежды.
— Всё просто, — спокойно ответил рулевой. — Нам нечего терять, кроме собственной жизни, а сейчас наша жизнь немногого стоит. Это вы стоите на своем, вы и должны уступить.
— В чем уступить?
— Уступить власть, — твердо заявил Кошак. — Никакого больше губернатора и «вашего превосходительства». Пусть люди решают, кто должен командовать.
— Это невозможно. Властью меня наделил вице-король, а его — короли, королей же — сам Господь. Кто ты такой, неграмотный рулевой, чтобы это оспаривать и претендовать на мое место?
Кошак поморщился, изобразив ироничную улыбку, его лицо приобрело то странное выражение, из-за которого он и получил свое прозвище.
— Только я могу помешать им сожрать нас живьем, причем они-то уж не будут спрашивать разрешения ни у вице-короля, ни у королей, ни у самого Господа Бога, — сказал он. — А если я вернусь ни с чем, вас съедят.
— И тебя не беспокоит, что ты подвергаешь опасности своих людей?
— Они согласны, — выражение лица рулевого изменилось, а глаза сверкнули. — У меня никогда не было кузины, которая спала бы с адмиралами, никто ничему меня не учил, разве что как помирать с голоду, но судьба предоставила мне возможность совершить нечто значительное, и я не собираюсь упускать такой шанс. И дикари, и поля вокруг только и ждут того, кто завладеет ими и заставит работать, чтобы обогатиться, — он ткнул себя пальцем в грудь. — И это сделаю я!
— По какому праву?
— По единственному праву, существующего с начала времен: по праву сильного.
— Сильного? — оторопел губернатор. — В нашем положении можно едва надеяться на выживание, о какой еще силе ты толкуешь? Боже ты мой! Да ты свихнулся! Совершенно помешался.
— Может, и так, — согласился Кошак. — Но беда в том, что я помешанный, готовый умереть, а вы в своем уме и испуганы до смерти, — засмеялся он. — Кто из нас может потерять больше?
Дон Диего де Арано тяжело поднялся и, покачав головой, пристально взглянул на собеседника.
— Когда мы будем лежать, вперив взгляд в небеса и с торчащим из сердца копьем, то все потеряем одно и то же, Кошак: жизнь. Это единственное, что на самом деле нам принадлежит.
13
Однажды душным и жарким августовским днем старик Стружка ворвался в хижину мастера Бенито из Толедо, которого застал храпящим прямо на столе. Стружка принялся отчаянно трясти оружейника, пока тот не открыл усталые глаза.
— Просыпайся, Бени! — велел Стружка. — Найди Гуанче и ждите меня на кладбище через полчаса.
— Зачем? — прорычал оружейник хриплым со сна голосом. — Какого черта?
— Сейчас не время для вопросов, поторопись! Это очень важно, — он уже направился к выходу, но на пороге обернулся и добавил: — И постарайтесь, чтобы вас никто не видел.
С этими словами старик исчез, как будто растворился в воздухе, а толедцу стоило немалых усилий снова не улечься на столе и не заснуть сладким сном. В конце концов он все же заставил себя подняться и направился в хижину Синалинги, где нашел Сьенфуэгоса и попросил сопровождать его на встречу с плотником.
— Зачем? — задал пастух все тот же вопрос.
— Понятия не имею, но если Стружка говорит, что это важно — значит, так оно и есть.
Несколько минут спустя они встретились со старым плотником на скрытом от людских глаз кладбище, где покоились Сальватьерра, Симон Агирре и Гавилан, а потом незаметно двинулись на северо-восток.
В какой-то момент им пришлось спрятаться в зарослях, чтобы пропустить дюжину вооруженных туземцев, направляющихся в селение Гуакарани. Затем они свернули на тропинку, петляющую между скал, которая привела их в маленькую закрытую бухточку, почти лагуну, с очень чистой водой.
Старик резко свистнул.
Вскоре ветви ближайших кустов всколыхнулись, открыв вход в пещеру, находящуюся почти у самой кромки моря, и оттуда высунулась лохматая голова Немого Кико, губы которого тут же растянулись в идиотской улыбке.
Они вошли, внутрь, и немой снова закрыл вход в пещеру ветками. Когда глаза привыкли к темноте после яркого дневного света, канарец не смог сдержать короткого возгласа:
— Черт! Это еще что?
Кандидо Рыжий, один из конопатчиков «Галантной Марии», помешивал что-то в котле над костром; от варева исходил кислый запах, от которого тут же защипало в носу. Кандидо поднял голову и насмешливо посмотрел на гостей:
— А ты что, сам не видишь? Корабль.
Это и в самом деле был корабль — около восьми метров длиной, он заполнил почти всю пещеру, и, хотя, безусловно, был весьма грубо сколочен из подручных средств, но все же выглядел крепким и надежным, с толстыми бортами из широких досок, пропитанных дегтем и рыбьим жиром.
— Вот это да! — воскликнул толедец, обходя вокруг корабля и придирчиво осматривая каждую деталь. Теперь понимаю, почему я никогда не видел вас в форте. И давно вы его строите?
— Почти два месяца, — ответил старик Стружка. — Вообще-то это детище Лукаса, он прятал его здесь. Собирался сбежать, прихватив с собой ту шлюшку, а когда его повесили, нам показалось неплохой идеей закончить работу. — Он немного помолчал и добавил: — Пять-шесть человек вполне смогут добраться до Испании на корабле вроде этого.
— Испания слишком далеко.
— Зато Каноабо слишком близко.
Оружейник пристально посмотрел на троих моряков, которые, казалось, ждали его одобрения, и спросил:
— Но почему именно мы?
— Ты — потому что мой друг и сможешь помочь с материалами, которых нам не хватает. А этот — потому что он силен, умеет работать и не станет бунтовать, — улыбнулся Стружка. — К тому же, если исключить людей Кошака, выбирать особо не из кого.
— Ну что ж, понимаю, — согласился мастер Бенито. — Вот только никто из нас не умеет управлять кораблем. Нам нужен капитан.
— У нас есть три возможных кандидата. Только мы не слишком им доверяем, а потому предпочитаем просто поставить перед фактом, когда им не останется другого выбора: либо выйти с нами в море, либо умереть.
— Так значит, ты тоже считаешь, что для нас все кончено?