Даже красота перестает быть красотой, когда становится настолько грозной и агрессивной. Трудно восхищаться красотой, когда она вызывает страх.
Дикий, хаотичный ад красных скал, наползающих друг на друга, наводил тоску, перед лицом которой все прежние пережитые прежде опасности обращались в ничто. В любом другом месте, каким бы гиблым оно ни казалось, рядом с канарцем кипела жизнь, но в сердце гигантского плато Колорадо создавалось гнетущее впечатление, что здесь нет ничего, кроме камня — сплошное царство камней с редкими вкраплениями чахлой растительности.
Сплошные скалы, камни, глина и пыль — всевозможных оттенков красного цвета, что раскинулись на много миль под палящим солнцем и небом цвета индиго без единого облачка.
Весь окружающий мир казался вымершим.
Помоги нам Боже!
Тот же пейзаж простирался далеко на север, запад и юг, и лишь где-то на востоке маячила равнина, откуда они пришли, но уже не было даже намека на те бескрайние прерии, из которых они с таким трудом выбрались.
— Вот черт! — выругался вслух обескураженный канарец. — И что я теперь скажу бедняге Сильвестре?
Он подошел к обрыву, чтобы поискать глазами друга, и тут заметил неподалеку какое-то движение.
Приглядевшись, он едва не зарыдал от бессилия: три десятка полуобнаженных человеческих фигур крадучись приближались к тому месту, где мирно спал Андухар, не подозревая о грозящей ему опасности.
Первым его желанием было закричать, чтобы предупредить друга о присутствии дикарей; но тут же он сообразил, что тот все равно не услышит, зато крик может привлечь внимание кого-то из воинов, уже находящихся у подножия скалы, на вершине которой он стоял.
Поэтому он предпочел лечь на землю, свесив вниз лишь голову, и наблюдать, уповая на то, что, возможно, краснокожие не заметят андалузца и пойдут дальше своей дорогой.
Его надежда длилась десять минут, на протяжении которых он прошептал все известные ему молитвы, но потом стало ясно, что дикари прекрасно знают, куда направляются и чего хотят, поскольку упорно, хоть и с бесконечной осторожностью, продвигались к тем самым скалам, где укрывался андалузец.
Вконец измученный Сильвестре Андухар даже не услышал, как четверо мужчин набросились на него и отняли оружие, прежде чем он успел что-то понять.
Со своей скалы канарец увидел, как туземцы скачут вокруг пленника, теребят его и дергают за бороду, внимательно изучая, словно какое-то невиданное животное. Под конец они подобрали свои пожитки и двинулись на юго-восток, уводя с собой андалузца на веревке, привязав его за шею, словно ценный трофей или опасного хищника.
В какую-то минуту Андухар бросил долгий взгляд на вершину горы, где стоял Сьенфуэгос, и несмотря на расстояние, канарец прочитал в нем мольбу.
Он смотрел вслед отряду, пока тот не скрылся за очередным нагромождением камней, однако сам не сдвинулся с места, поскольку не был уверен, что кто-нибудь из краснокожих не отстал и не залег в засаде.
Между тем незаметно подкрался вечер, а в сумерках канарец не решился спускаться, понимая, как легко в потемках сорваться в пропасть.
Он лежал, глядя в темнеющее небо, на котором вскоре высыпали мириады звезд, а здесь они казались ярче и ближе, чем где-либо в другом месте, потом на небе появилась ярко-желтая луна.
Купаясь в ее свете, Сьенфуэгос спрашивал себя, как очутился в полном одиночестве на вершине пика из красного камня, за многие тысячи миль от того места, где родился?
«Должно быть, это место создано для того, чтобы здесь умереть, — подумал он. — И теперь мне остается лишь сидеть на вершине этого гигантского мавзолея, как выражается бедняга Сильвестре, и ждать, пока Господь не прекратит мои страдания. Если судьба решила окончательно меня доконать, ей это удалось».
Даже такие неунывающие люди, как Сьенфуэгос, порой впадают в отчаяние, с которым им, как ни странно, бывает намного труднее справиться, чем обычным людям.
Напряжение, накопившееся в течение долгих месяцев постоянного бегства от опасностей, начало подрывать его дух, до сих пор казавщийся железным.
Канарец пришел к неутешительному выводу, что не выдержит очередное одиночество.
Сильвестре Андухар был его спутником, близким другом, чем-то вроде младшего брата, которого следовало защищать в минуты опасности.
Они учились друг у друга, поддерживали во время нескончаемого путешествия, и теперь Сьенфуэгосу казалось, будто у него отняли ногу или отсекли полголовы.
Когда Сьенфуэгос спал, Сильвестре караулил; Сьенфуэгос шел впереди, а Сильвестре следовал за ним, как привязанный; когда Сьенфуэгос падал духом, Сильвестре ободрял его, заставляя надеяться на лучшее.
В каком-то смысле он ощущал себя предателем, ведь он беспечно позволил андалузцу уснуть в самом сердце неизведанного враждебного края. Он чувствовал себя виноватым в том, что не остался рядом, чтобы охранять его сон от тех, кто мог его уничтожить — как физически, так и морально.
«И что еще я мог сделать? — подумал он, когда на горизонте забрезжил рассвет. — Я помог ему бежать и позволил наслаждаться свободой все эти месяцы. А потом он начал сдавать, и его снова захватили в рабство. Быть может, такова его судьба, и тут уж ничего не поделаешь».
Итак, круг замкнулся: Андухар опять попал в руки краснокожих, а Сьенфуэгос снова остался один.
Наученный многолетним горьким опытом, он привык обходиться без компании, слишком уж тяжело было терять друзей, но сейчас у него просто не осталось сил, чтобы пережить новые потери.
— Я никогда не смогу вернуться домой с таким тяжким грузом на душе, — произнес он после безуспешных попыток убедить себя, что ничем не может помочь своему товарищу. — Никогда! Уж лучше я, как всегда, постараюсь сделать все от меня зависящее, а там — будь что будет.
Когда лучи солнца ударили ему в лицо, стало ясно, что у него лишь три выхода: броситься в пропасть вниз головой, остаться на вершине и умереть от жажды, поскольку в бурдюке осталось лишь несколько глотков воды, или начать головокружительный спуск, а потом продолжить путешествие к тому месту, где, по словам Сильвестре Андухара, кончается Земля.
— Жуткое место! — воскликнул он. — Если здесь и впрямь кончается мир, то это, наверное, и есть адская бездна.
Это и впрямь была «адская бездна», вот только мир здесь определенно не кончался.
По самому дну ущелья несла свои воды река. Красные воды, да и весь окружающий мир был всевозможных оттенков красного: карминного, охристого, алого, розового, пурпурного или багряного — других цветов Сьенфуэгос давно уже не встречал, пока блуждал в этом странном месте. К сожалению — или к счастью, — по другую сторону реки на многие мили простирались горные хребты все тех же оттенков красного.
— Это невозможно! — воскликнул канарец, усаживаясь на скалу. — Невозможно! На свете не может быть ничего насколько бескрайнего!
Он уже потерял счет дням, неделям и месяцам с тех пор, как он пристал к этим берегам, и даже думать не хотел, сколько лиг прошел за это время, но как бы то ни было, стоило посмотреть на небо, как Сьенфуэгос всякий раз убеждался, что не сбился с пути.
С каждым днем он все больше приходил к выводу, что дон Христофор Колумб оказался сущим невеждой, как и все его предшественники-мудрецы, и даже Хуан де ла Коса, которого он так любил и уважал. А что еще можно было о них подумать, если они понятия не имели, что на пути к хваленому Китаю лежит эта гигантская территория, на которую волей злодейки судьбы забросило бедного канарского козопаса.
Он до сих пор помнил, как адмирал всматривался в горизонт, стоя на носу «Санта-Марии», убежденный, что впереди вот-вот покажутся золотые купола дворцов Великого хана.
— Вот же мать твою за ногу! — выругался он. — Сюда бы тебя перенести, сын одноглазого козла! Ну и где, скажи мне на милость, твои чертовы дворцы с золотыми крышами? Где хотя бы обычные соломенные хижины, но чтобы с китайцами внутри?
Если прерии представлялись ему самой страшной тюрьмой без границ, какую только мог придумать Господь, то плоскогорье, где он теперь блуждал, представляло собой запутанный лабиринт.
Почти в тысяче метрах под его ногами несла красные воды река, делая все новые и новые круги и повороты, как гигантская стена, но только не вздымающаяся наверх, а погружающаяся в глубины ада.
Даже для него, привыкшего карабкаться по горам с тех пор, как он себя помнил, зрелище показалось чрезмерным, все было чрезмерным в этом проклятом уголке планеты.
Как следует обдумав положение и шансы на успех, он пришел к выводу, что, если будет карабкаться по горным склонам и утесам, придется потратить на это всю оставшуюся жизнь, а значит, единственный способ выбраться из адской ловушки — спуститься на дно ущелья и отдаться на волю реки.
Ему совсем не нравилась мысль о том, чтобы пуститься вплавь по потоку, который в любую минуту мог увлечь в бездну, но другого выхода Сьенфуэгос тоже не видел, а потому решил поискать, где удобнее спуститься к реке, не сорвавшись со скалы и не сломав себе шею, да еще с такой поклажей, как аркебуза, бочонок с порохом, бурдюк с водой, неразлучный шест, парус от лодки, мешок с провизией, веревка и острый нож.
Он двигался вдоль скалы, зорко всматриваясь в каждый выступ, в каждую черточку на земле, пока, наконец, спустя два часа не увидел в трехстах метрах яркую вспышку.
Добравшись до этого места, он не смог сдержать улыбки.
Из кучки дерьма торчала золотая пуля.
Нетрудно было догадаться, что означает эта картина: очевидно, коварный Андухар попросил разрешения отлучиться по нужде, чтобы отметить путь для Сьенфуэгоса.
В пятидесяти метрах он обнаружил узкую тропку, почти незаметную сверху и усеянную человеческими следами. Она змеилась вниз, к реке.
Он долго прятался, пока не убедился, что поблизости никого нет, и, наконец, перед самым закатом начал опасный спуск.
Тропинка привела к тихому речному берегу, где на влажном грунте он обнаружил отпечатки трех длинных узких лодок, а также следы костра, кости животных и с полдюжины кучек человеческого дерьма.