— Есть еще одна проблема.
— Только одна? — удивился Сьенфуэгос.
— Может быть, и не одна, но эта — самая серьезная, — Сильвестре Андухар ненадолго задумался, прежде чем решился продолжить: — Как ты намерен поступить с Белкой?
— А что с ней случилось?
— Она стала женщиной, и ты это знаешь.
— Если у нее начались месячные, это еще не значит, что она стала женщиной; во всяком случае, не для меня.
— Она рисковала жизнью ради нас, убила воина команчей, безропотно терпела бесконечные лишения и проявила такое мужество, которому могли бы позавидовать многие взрослые женщины. Поверь, она заслужила награду и достойна быть твоей женой. Я считаю, что ты не вправе ей отказать.
— Но ведь ей не больше тринадцати лет!
— В свои тринадцать она более зрелая женщина, чем моя мать была в пятьдесят, — ответил Андухар. — Бедняжка была святой — и тонула в стакане воды.
— Я не хочу причинять ей боль.
— Боль? Боль, о которой ты говоришь, ей придется терпеть от силы пару дней, пока она не войдет во вкус. Но если ты ее отвергнешь, то просто убьешь.
— Ты преувеличиваешь.
— Вовсе нет. Поставь себя на ее место. Ты для Белки — настоящий полубог, явившийся из далекого мира, чтобы спасти ее от рабства, где кто угодно смог овладеть ею, как только бы она стала женщиной. Она обожает тебя, а теперь уже созрела и по обычаям своего народа вполне может принадлежать тебе, но ты по-прежнему ею пренебрегаешь, несмотря на все, что она для нас сделала, — андалузец снова покачал головой, чтобы добавить своим словам вескости. — И это несправедливо! Просто несправедливо!
— Было бы бесчестно с моей стороны воспользоваться тем, что меня считают полубогом, хотя на самом деле я не более чем неграмотный канарский пастух втрое старше ее. Я много размышлял об этом и, в конце концов, пришел к выводу, что, по законам ее народа, она принадлежит не мне, а тебе.
— Это еще что за чертовщина? — спросил озадаченный андалузец.
— Ведь спас ее не я, а ты, я-то даже понятия не имел о ее существовании, — и канарец ткнул пальцем ему в грудь. — Но меня беспокоит другое: ты ведь знал об этом с самого начала, но почему-то молчал.
— Что за чушь ты несешь? — возмутился Андухар. — Какая муха тебя укусила?
— Чушь? Вовсе это не чушь. Сколько тебе лет?
— Двадцать четыре.
— Ну что ж, вполне подходящий возраст, чтобы покорить сердце такой красивой, умной и жизнерадостной девушки, особенно если напомнить, как ты спас ее вместе с отцом, забыв о том, что твоя собственная жизнь в опасности. — Сьенфуэгос цокнул языком и подмигнул, давая понять, что решил переложить эту обязанность на своего друга. — Так что это твоя заслуга, приятель, и я не вправе принять незаслуженную награду.
— Но она же любит тебя!
— А вот это уже не моя, а ее проблема. А также твоя, если ты имеешь что-то против того, что по законам навахо она теперь принадлежит тебе. Что же касается меня, то здесь все предельно ясно: я не намерен ни идти против своих принципов, ни подвергать опасности это хрупкое создание.
— Теперь ты преувеличиваешь.
— Возможно. Но Ингрид мне объяснила, что, учитывая некоторые особенности моей анатомии, я рискую просто порвать женщину, и она умрет от потери крови, а если и выживет, то не сможет иметь детей. До сих пор помню ее слова: «Природа одарила тебя столь щедро, чтобы ты давал женщинам радость, а не для того, чтобы заставлял их страдать. Так что будь осторожен».
— И такое тебе говорила собственная жена?
— Именно потому, что она моя жена и останется ею до самой моей смерти, она имеет право говорить мне подобные вещи.
— Кто бы мог подумать! Ну ладно! — заявил Андухар, давая понять, что разговор окончен. — Делай, что хочешь, но имей в виду, если ты по-прежнему будешь пренебрегать Белкой, в конце концов она тебя возненавидит.
Для отдыха они выбрали тихую бухточку, обрамленную лесом, в которую впадал небольшой ручей. Здесь они решили отдохнуть и набраться сил, а заодно решить, куда теперь двинуться, хотя и так было ясно, что у них нет иного выбора, кроме как идти вдоль бесконечного пляжа, тянущегося далеко на юг.
У них не действительно не было иного выбора. Они заплутали в бескрайних просторах Вселенной, оказались вдали от родных очагов без малейшей надежды когда-нибудь вернуться домой и уже смирились с тем, что никогда больше они не увидят близких.
Враждебная, а иногда и жестокая природа показала свои самые привлекательные черты: спокойствие, красоту и плодородие, но возможно, именно отсутствие необходимости бороться за выживание пробудила в Сьенфуэгосе одно из самых тяжких заболеваний — ностальгию.
В окружении мирного и чудесного пейзажа, перестав напрягать все силы только для того, чтобы выжить, и получив массу времени для раздумий о себе и своем будущем, он позволил воспоминаниям накинуться на себя и затоптать, как стаду бизонов.
Ему не давали покоя мысли об Ингрид и Арайе, а также о том, что почти все его дочери вдвое крепче, чем эта хрупкая девочка, так стремящаяся стать его новой женой.
Он искренне восхищался Белкой. Она и впрямь была умной, очаровательной, забавной и влекущей, своего рода прелестная нимфа-дикарка, из тех, что способны свести с ума любого зрелого мужчину, предпочитающего юных невинных девушек, или покорить сердце такого неопытного молодого человека, как Сильвестре Андухар. Но Сьенфуэгос, как природа ни пыталась убедить его в обратном, по-прежнему не видел в ней женщину, которую он мог бы любить, ласкать, обладать и проникать внутрь ее тела, как привык.
Возможно, она и была, как уверял Андухар, «зрелым плодом»; однако, по его собственному мнению, этому плоду предстояло еще зреть и зреть, пусть даже Белка возненавидела бы его, если бы услышала эти слова.
К сожалению, случаются в жизни обстоятельства, когда приходится выбирать между ненужной любовью и незаслуженной ненавистью, и именно в такие минуты требуется настоящее мужество, чтобы выбрать меньшее из зол.
А кроме того, пусть даже у сердца, как говорится, есть свои резоны, неведомые разуму, у совести есть резоны, неведомые сердцу, а для некоторых людей веление совести, как правило, оказывается важнее зова сердца.
В конце концов, слишком часто зов сердца оказывается не более чем вульгарным зовом плоти, лишь слегка прикрытым налетом романтики.
И к тому же его собственное сердце оставалось по-прежнему далеко, на затерянном острове Эскондида, что скрывается среди бесчисленных островов Сада Королевы, неподалеку от берегов Кубы.
Поэтому Сьенфуэгос был несказанно рад, когда спустя три дня Сильвестре Андухар сел рядом и сообщил:
— Я поговорил с Белкой. Она понимает твои доводы, а также признает, что по закону ее муж — я. Она по-прежнему любит тебя и, думаю, будет любить до конца своих дней, но я уверен, что у меня хватит терпения добиться ее любви, и со временем она станет мне хорошей женой. Ни я, ни она, ни ее отец больше не хотим скитаться, а потому решили остаться в этом благодатном месте, где сможем жить и растить детей. Мы остаемся здесь!
Неделю спустя Сьенфуэгос пустился в обратный путь к далекому дому, совершенно не представляя, когда и как он сможет до него добраться.
Понравилась книга? Поблагодарите переводчиков:
Яндекс Деньги
410011291967296
WebMoney
рубли – R142755149665
доллары – Z309821822002
евро – E103339877377
Группа переводчиков «Исторический роман»
Книги, фильмы и сериалы
https://vk.com/translators_historicalnovel
Альберто Васкес-ФигероаОкеан
~~~
Рассказывали, что единственной женщиной, родившейся на острове Исла-де-Лобос, или Волчьем острове, была Маргарита, дочь смотрителя маяка. Но вскоре после ее появления на свет маяк автоматизировали, и уже больше никто постоянно не жил на этом скалистом клочке суши, горы которого высились, словно часовые, между островами Фуэртевентура и Лансароте, что в архипелаге Канарских островов, напротив пустынного африканского побережья.
Также люди говорили, что Маргариту крестили в Карралехо на борту одного из баркасов, также носившего имя «Исла-де-Лобос». Лодку эту совсем недавно построил старый Езекиель Пердомо, известный островитянам под прозвищем Марадентро[1]. Именно он стал крестным отцом маленькой Маргариты, дочери смотрителя маяка, огни которого столь часто помогали ему темной ночью добраться до дому, что уже было и не сосчитать.
Семья Пердомо, или Марадентро, жила в маленьком порту Лансаротеньо, что на берегу Плайа-Бланка, казалось, с первых дней сотворения мира. Поговаривали, что в том порту, раскинувшемся как раз напротив большого маяка острова Исла-де-Лобос, живут лучшие и самые отчаянные рыбаки, каких только можно сыскать на свете.
Люди говорили, что беда не приходит одна, а потом рассказывали, что трагедия в семье Марадентро случилась аккурат в ту же самую неделю, когда недалеко от берега Плайа-Бланка погибла женщина. Та самая женщина, которую много лет назад Марадентро везли крестить на своем галете[2].
И действительно, моя мать, Маргарита Риал, умерла очень молодой, еще в сорок девятом году, прямо на праздник святого Педро, спустя четыре дня после того, как в свете прожекторов маяка Сан-Хуан трое молодых хлыщей-сеньоритос, прибывших из города, впервые увидели Айзу Пердомо, самую младшую в семье Марадентро.
А пришли они поглазеть на нее в Плайа-Бланка потому, что слава о красоте Айзы, дочери Абелая, внучки Езекиеля и сестры Асдрубаля и Себастьяна Пердомо, докатилась не только до «столицы» острова, но даже уже и до соседних островов. Принадлежала она к семье рыбаков, чьи изборожденные тысячами морщин лица еще до рождения девочки огрубели от соленых ветров, а кожа почернела под палящими лучами солнца. И как же не похожа была на них Айза с ее огромными зелеными с чуть заметными золотыми крапинками глазами, тонкими чертами лица и хрупкой, но уже вполне созревшей и оформившейся фигурой девочки-женщины. Но она могла похвастаться не только своими изяществом и утонченной, нездешней красотой. Поговаривали, будто Айза Марадентро обладает удивительным даром привлекать рыб, успокаивать животных и говорить с умершими.