ллюзий и фантазий, где все были живы и здоровы и никто не жил по принципу «кровь за кровь».
Несколько лет спустя, когда ему удалось продать кое-какие картины, снять небольшую студию и обзавестись друзьями, с которыми он прекрасно проводил время, веселясь и беседуя о живописи, он ощутил, что пространство вокруг него начало сгущаться и политика снова вползает в его жизнь. В конце концов любимая женщина заявила, что он испытывает симпатии к коммунистам и «поганым жидам».
Марко Замбрано, которого, признаться, совершенно не интересовали ни коммунисты, ни расовые вопросы — да и вообще ничего, что было бы так или иначе связано с чужим вероисповеданием и происхождением, — природа наделила отменным чутьем. В этот день он почувствовал, что окружавший его мир снова начал разжижаться, и, недолго думая, бежал в поисках спокойного места, где бы никто не говорил о политике и где было бы достаточно света, чтобы можно было писать картины.
Покой он обрел в чудесном домике, стоявшем на вершине холма, что напротив древней крепости Ричепансе, у маленького порта Васе-Терре на подветренном берегу острова Гваделупа. С тех пор он рисовал лишь море, жаркое тропическое солнце и прекрасных темнокожих женщин.
И там на протяжении долгих четырех лет он не прочитал ни одной газеты и даже слышать не желал о войне, в огне которой, должно быть, погибли его родные. Он хотел рисовать, а они — убивать друг друга. Каждый сделал свой выбор.
Он жил рыбалкой, огородничеством, одно время даже управлял небольшим ресторанчиком. Деньги он получал, продавая кое-какие картины и сдавая внаем старую, купленную из четвертых рук шаланду редким туристам, которых, при желании, мог сам отвезти на близлежащие острова или указать место, где клевало лучше всего.
Когда война закончилась, он решил не возвращаться в охваченную печалью полуразрушенную Европу, которой понадобились долгие годы на то, чтобы зализать свои многочисленные раны. Марко Замбрано предпочел навсегда остаться на Гваделупе, с единственной лишь разницей, что на сей раз он жил в прекрасном доме на проспекте Виктора Гюго в городе Пуэнт-а-Питр, где моряки и прекрасные, экзотические женщины продавали себя с относительной легкостью и он мог недурно устроиться на вырученные деньги.
Иногда, вспоминая о Гранаде или о Париже, он испытывал нечто, очень похожее на ностальгию, однако чувство это не имело ничего общего с реальностью, ибо тосковал он о мире иллюзорном, в котором на самом деле и не жил никогда. В действительности же он не хотел думать о тех местах и людях, которых оставил, так как понимал, что сейчас, возможно, нет уже больше тех улиц, по которым он ходил, и нет больше тех людей, которых любил.
Посему, хотя он и жил долгие годы на одном и том же месте, можно было сказать, что Марко Замбрано все еще продолжал бежать, на этот раз от самого себя, от своей неспособности страдать. Он презирал эпоху, в каковой ему довелось родиться и жить, и единственным приемлемым для него способом борьбы с действительностью было полное ее игнорирование.
Однако никто не может бежать от собственной судьбы вечно, и в то солнечное, жаркое ноябрьское утро, когда Марко Замбрано столкнулся посреди улицы с комендантом Клодом Дувивьером, чутье его подвело.
— ?Buenas dias! Замбрано! — вскричал Дувивьер. — Вот вы-то как раз мне и нужны!
— Зачем?
— Не могли бы вы оказать мне одну маленькую услугу? Проводите меня до госпиталя, а по дороге я вам все объясню.
В просторной, светлой палате главного госпиталя Пуэнт-а-Питра Марко Замбрано увидел девушку необычайной красоты, портрет которой мечтал бы написать любой художник. Ее огромные и чистые зеленые глаза неотрывно следили за ним, пока он садился рядом с ее матерью, напротив вытянувшихся во весь рост на кроватях, крепко спящих братьев.
— Я сожалею, что приходится сообщать вам плохие новости, но комендант порта попросил меня поговорить с вами, так как сам он не знает испанского. Он просил сообщить вам, что спасательные команды на катерах и самолетах в течение недели обследовали то место, где пропал ваш отец, но так и не нашли его. — Он повернулся в сторону Аурелии, словно пытаясь укрыться от горячего взгляда Айзы. — Верьте мне, нам очень жаль, но уже отдан приказ прекратить поиски.
Если бы реакцией на сообщение стали крики и слезы, то Марко Замбрано признался бы себе, что со всем перестал разбираться в людях. Еще при первом взгляде на женщин он понял, что они уже знали обо всем и надежда их была сродни вере в чудо, о котором так сладостно мечтать, но даже и помыслить нельзя о том, что оно может произойти в реальности. Еще тогда, уплывая от мертвого баркаса, они знали, что старший в роду Пердомо разделит судьбу своей верной лодки.
В тот страшный день чем ближе их лодчонка подходила к берегу и чем дальше уплывали они от баркаса, который вначале превратился в расплывчатое пятно, а потом в крошечную точку, в какой-то миг проглоченную горизонтом, тем сильнее была их уверенность в том, что они больше никогда не увидят своего доброго отца, человека, вокруг которого их жизни вращались, как планеты вокруг Солнца.
Когда даже Асдрубаль не смог различить очертания баркаса, который словно растворился в океане, став его частью, они сильнее стиснули зубы и еще яростнее налегли на весла, прекрасно осознавая, что сейчас еще не наступило время печали. Они должны спастись, иначе жертва отца будет напрасной.
Никто уже не мог сказать, каким чудом им удалось добраться до берега, однако все они старались изо всех сил, пока не наступил момент, когда руки словно бы зажили своей жизнью, отказываясь им повиноваться. А потом им показалось, что их спины от нечеловеческого напряжения стали размягчаться, превращаясь в бесформенную массу.
Однако сейчас, когда страшные слова были произнесены вслух, души их снова стала пожирать тоска, и Аурелия, стараясь хоть как-то ослабить изматывающую боль, от которой хотелось выть в голос, тихо произнесла:
— Спасибо.
— Нам бы очень хотелось, чтобы вы поблагодарили от нашего имени всех, кто помогал нам, — добавил Себастьян. — Как бы там ни было, но они оказали нам неоценимую помощь.
— Они сделали все, что было в их силах, пытаясь найти баркас, — сказал Марко Замбрано. — Однако это океан, и он очень большой.
— Мы это знаем, — ответила Аурелия, пытаясь улыбнуться. — Мы знаем это, как никто другой.
— Что вы думаете теперь делать?
Мать и дети переглянулись. Казалось, будто никто из них не мог отважиться ответить на этот вопрос.
— Не знаю, — наконец тихо ответила Аурелия. — Это мой муж принимал всегда решения. А мы еще не привыкли к его отсутствию… — Она сделала короткую паузу, которая лучше слез и стенаний демонстрировала ее подавленное состояние. — Мы никогда не думали, что окажемся в стране, где нас никто не понимает, и что баркас наш утонет, ведь лодка — это все, что у нас было.
— У вас есть деньги?
Аурелия опустила руку в карман своего простенького черного платья и показала несколько смятых банкнот.
— Восемьсот песет, — произнесла она. — Последние годы были не очень-то легкими.
При взгляде на жалкие бумажки, лежавшие на ладони женщины, чутье Марко Замбрано, которое помогало ему избегать самых страшных неприятностей, наконец-то проснулось, и он ясно ощутил запах опасности. Он принюхался — в воздухе витал легкий аромат, почуяв который он всегда бежал куда глаза глядят, лишь бы скрыться от готовых на него обрушиться проблем. В какой-то момент он уже был готов уйти, посчитав на этом свою миссию законченной. Больше ему в госпитале делать было нечего.
Но взгляд бездонных зеленых глаз девушки по-прежнему был устремлен на него, и он вдруг почувствовал себя птицей, столкнувшейся со змеей.
— И куда вы собираетесь дальше? — произнес он, сам удивившись своему вопросу.
— В Венесуэлу.
— У вас есть там родственники?
— У нас здесь нет ни родственников, ни друзей. Все остались на Лансароте.
— В таком случае вам следовало бы вернуться. Консульство обязано заняться вами и открыть визы.
— Мы не можем вернуться на Лансароте.
Марко Замбрано едва заметно кивнул:
— Понимаю. Комендант Дувивьер решил пока ничего не говорить консулу. Он подумал: вдруг вы не захотите, чтобы тот знал о вас? Нам известно, что испанское правительство сейчас ставит палки в колеса эмигрантам, но многие все равно бегут от режима. Полагаю, вы хотите, чтобы консул так и оставался относительно вас в неведении.
— Да, вы правы.
— Тогда Дувивьер все уладит. — Марко на секунду замолчал. — И надеюсь, он поможет вам раздобыть нужные документы, чтобы вы какое-то время пожили здесь, на острове. В конце концов, вы потерпели кораблекрушение, а местные власти традиционно испытывают симпатию к потерпевшим кораблекрушение и беглецам. — Он коротко вздохнул. — Проблема в том, что вы не можете и дальше оставаться в госпитале. Здесь нет лишних коек.
— Мы это понимаем.
— Вам есть куда пойти?
Аурелия в очередной раз показала деньги, которые все это время держала в руках:
— Вы думаете, что мы сможем где-нибудь устроиться с этими деньгами?
Марко Замбрано быстро произвел в уме нехитрые подсчеты и печально покачал головой:
— Пуэнт-а-Питр — город дорогой. Он быстро растет, но люди приезжают сюда еще быстрее — отсюда и вечная нехватка жилья. — Девушка по-прежнему не спускала с него пристального взгляда. — В моем доме есть свободная комната… — Он чертыхнулся про себя, так как в ту же секунду пожалел о своем щедром предложении, но потом все-таки продолжил, будто это был совсем не он, а кто-то другой, кто говорил вместо него: — А молодые люди могут спать на баландре. — Он вытянул вперед руки с растопыренными пальцами, сразу же отметая возможные возражения. — Это всего лишь на несколько дней, пока Дувивьер не выправит вам документы и не подыщет способ переправить вас в Венесуэлу. — Он чуть заметно улыбнулся. — Я не предлагаю вам милостыню. Вы люди моря, а значит, прекрасно разбираетесь в лодках. Может быть, за это время вы поможете мне привести в порядок мою шаланду. — Тут он впервые за весь разговор решился