– Вот этого я не знаю. Я несколько раз пытался за ними проследить, однако они все время меня обнаруживают и начинают швыряться камнями… – Он показал рану на левой ноге: на ней еще была видна корка запекшейся крови. – А какие они меткие, сукины дети! Не убережешься – того и гляди, проломят башку.
– Хорошо… – Антекерцу ничего не оставалось, как согласиться. – Твой рассказ не лезет ни в какие ворота, но на этом острове творятся такие чудеса, что меня уже ничего не удивляет. Будет тебе вода… – На этот раз он пристально поглядел на бедолагу и спросил: – И что ты теперь собираешься делать?
– Поступаю в ваше распоряжение.
– Тогда у меня не будет другого выхода, кроме как тебя повесить, а на моей совести и так слишком много смертей.
– Уверяю вас, что лучше уж болтаться на веревке, чем умереть от жажды.
– Возможно, ты и прав, только если не мне выпадет быть судьей или палачом, потому что, когда доходишь до такого состояния, при котором готов допустить, что даже такие сомнительные поступки, как дезертирство или предательство, можно оправдать, все остальное теряет смысл. – Он кивнул в сторону мужчин, женщин и детей, которые бродили по берегу и совсем не походили на восхищенных туземцев, которые однажды встретили их с распростертыми объятиями. – Взгляни-ка на них! – сказал он. – За считаные месяцы мы превратили их в тени тех, кем они были когда-то, разрушая уклад, который существует уже более тысячи лет.
Боже праведный! Как же это отвратительно – то, что я принимаю участие в подобном преступлении!
Он действительно испытывал негодование, поскольку в душе желал только одного: вернуться в те безмятежные и незабываемые дни, когда он был так счастлив рядом с самым нежным и чудесным созданием, какое только можно себе представить.
Если бы ему предложили выбирать, он отдал бы пятьдесят лет жизни во дворце в любой части света за двадцать лет жизни на острове, только бы видеть, как его дети бегают за крабами в этой уединенной бухте, купаться с ними в море и проводить ночи в простой пещере, чувствуя рядом пьянящий аромат и легкое дыхание Гарсы.
Лейтенанту Гонсало Баэсе довелось познать счастье, когда он был совсем молодым человеком, однако при этом его не миновала чаша страданий, ибо счастье прямо на глазах исчезало по вине некоторых людей, обладающих странной способностью обращать в прах все, чего ни коснутся, включая даже рай.
Как однажды кто-то сказал: «И небо не выдержит, как только там окажутся вместе тридцать человек».
Только небольшое сообщество, как у островитян, которое располагало лишь самым необходимым для выживания и в котором никто не стремился выделиться среди других, могло претендовать на настоящее счастье – просто потому, что в нем нечем было питаться честолюбию и алчности.
По мнению остального мира, островитяне были неимущими. Однако на самом деле у них было все, пока кое-кто не сообразил, что крохотный лишайник, растущий в недоступных местах на берегу и почти невидимый для человека, не обладающего способностью улавливать блеск золота даже там, где золота никогда и не было, сведет с ума некоторых безмозглых гордецов и те заплатят за обладание плащом необычного цвета, лишь бы только выделиться среди прочих смертных.
Просто невероятно, сколько всего могут напридумывать люди и до чего они доходят. Как же с этим бороться?
13
Антекерец рассудил, что, прежде чем выступить посредником, следует заручиться согласием Бенейгана и его советников. Поэтому в тот же день «длинные пересвисты» пересекли остров из конца в конец, уточняя день, место и время проведения очередной «Мирной конференции». Необходимо было найти такое решение, которое устроило бы и островитян, и испанцев. Бруно Сёднигусто и Амансио Арес были возмущены тем, что лейтенант отказывается взять их с собой, и, только когда он непривычно твердым тоном напомнил, что, хотя они и стали добрыми друзьями, он все еще остается старшим по званию и его «нет» следует считать приказом, они были вынуждены подчиниться. Уже то, что он созвал собрание за спиной своего непосредственного начальника, можно было расценить как заговор, и он совсем не желал, чтобы его подчиненные оказались причастными к делу, в котором решение принимал он один.
Лейтенант Гонсало Баэса осознавал, что с того момента, как он отправится к месту встречи, назначенной около Большого Можжевельника, обратного пути уже не будет, и впоследствии ему, скорее всего, придется предстать перед военным трибуналом.
Если «дикари» откажутся дать воду христианам, бывшим при последнем издыхании, они будут объявлены врагами Короны, и тот, кто отважится вступить с ними в сношения, рискует попасть в тюрьму.
А все потому, что из Севильи или Толедо это видится по-другому, нежели из затерянной бухты острова Иерро, особенно если в роли обвинителей выступят такие непорядочные люди, как капитан Кастаньос или полковник Сория.
«Да хранит меня Пресвятая Дева!»
Гонсало Баэсу все еще одолевали тяжкие сомнения, но, поскольку решение было принято и путь назад заказан, он отправился на встречу в компании одной только Гарсы, как всегда отважной, которая должна была выступить в роли переводчика. Где-то примерно через час из зарослей кактусов неожиданно вынырнул Ящерица.
– Не ходите дальше по этой тропинке, а то нарветесь на патруль, который охотится за Акомаром, – предупредил он. – Им командует сержант Молина, и я знаком с теми, кто его сопровождает. Это вам не честные разбойники, это головорезы, которых Кастаньос вырвал из рук палача.
– А с чего это вдруг они гоняются за Акомаром?
– Он перешел на сторону туземцев… – услышали они в ответ волнующую новость. – Вы не могли бы дать мне глоток воды?
– Только один.
– За два я проведу вас верной дорогой… – Человечек предостерегающе поднял палец, прежде чем добавить: – И еще два, когда взберемся наверх, потому что, пока вскарабкаешься по этим скалам, сто потов сойдет.
– Ладно! Что же произошло с Акомаром?
– Так как он отлично плавает, ему удалось добраться до самого большого из Лос-Рокес[10], где, как я предполагаю, он питается кровью гигантских ящериц. У них холодная кровь, что помогает утолить жажду; я вот держусь благодаря ей и соленому источнику.
– Ну, это не слишком тебе помогло… – заметил командир, окинув парня взглядом. – От тебя остались кожа да кости.
– Просто здешние ящерицы мельче и юркие, как черти…
– А ты не позволяй им убегать, – с легкой улыбкой вмешалась Гарса.
– Как это?
– Понаблюдай, на каком камне они обычно греются на солнце, вспугни их и помажь камень смолой вот этих кустов. Потом отойди, подожди, и, поскольку ящерицы всегда возвращаются на территорию, которую считают своей, лапки у них прилипнут, а тебе удастся без труда их поймать.
– Ловкий трюк!.. – согласился парень и, обращаясь к своему бывшему командиру, слегка кивнул в сторону девушки: – Меня не удивляет, что она вас подцепила, лейтенант, вон она какая ушлая.
– Сейчас ты у меня схлопочешь! И давай двигай, путь-то неблизкий.
Путь действительно оказался долгим и трудным, однако, как ни странно, мужчинам он дался труднее: оба задыхались, ругались и то и дело останавливались передохнуть. Можно было подумать, что в жилах девушки течет кровь козы: Гарса так ловко и легко взбиралась по кручам, что нипочем нельзя было догадаться, что она вдобавок еще и беременна.
Гарса перескакивала с камня на камень, необычайно цепко хваталась за самые невероятные выступы, и было ясно, что с самого раннего детства она только и делала, что носилась вверх-вниз по крутым склонам, рискуя сломать себе ноги.
– Вы только подумайте, мой лейтенант! Вы только подумайте! – время от времени, отдуваясь, приговаривал худосочный дезертир. – В Сьерра-Морене она бы разбогатела, грабя путников, поскольку фиг с два ее кто-нибудь поймал бы.
– Да замолчи ты, я совсем выбился из сил! – запротестовал его спутник. – И не несись так, милая, а то ты нас совсем загонишь.
Расстояние по прямой не превышало десяти километров, но склон был таким крутым, что временами они оказывались чуть ли не над пропастью. Поэтому антекерец не выдержал и начал ругать дезертира на чем свет стоит: мол, у них было больше шансов остаться в живых после столкновения с Фернаном Молиной и его подручными, нежели добираясь до вершины по этой чертовой «верной дороге».
– Хотел бы я знать, что ты считаешь опасной дорогой, дубина… – пробормотал он в тот момент, когда камень слегка коснулся его головы и, отскочив, упал на сто метров вниз и разлетелся на куски.
– Любую, на которой мы могли бы столкнуться с сукиными детьми, мой лейтенант.
– Вон виднеется ущелье, в нем хитрый менсей Бенкомо[11] задал нам изрядную трепку; это была настоящая бойня, на моей памяти одна из самых кровавых. Однако спустя восемь месяцев мы вернулись на то же место и одержали великую победу, сломив сопротивление гуанчей на Тенерифе, а значит, и на всем архипелаге. В тот же день сам аделантадо[12] Алонсо де Луго произвел меня в майоры.
– Так это здесь состоялись знаменитые битвы при Асентехо?[13] Бойня и Победа?
– Вот именно!
– Полное поражение и полная победа в течение одного года… что и говорить, судьба капризна.
– Думаю, так оно и есть: Бенкомо после его самой большой победы была уготована худшая из смертей; в этот промежуток и ребенок бы не успел родиться. Жаль его: умный был человек, гордый и смелый, и не заслужил той участи, которая его постигла.
– Правильно, противником следует восхищаться и отдавать ему дань уважения, когда он того заслуживает… – изрек монсеньор Касорла, спешившись и грузно повалившись на землю у подножия сосны. – Это правило действует на полях сражений, а вот в политике, увы, не бывает такого, чтобы ты кем-либо восхищался, даже самим собой.
– Невысокого же ты мнения о деле, которым занимаешься, – поддел его Гонсало Баэса. – Только и знаешь, что его поносишь.
– Моим настоящим призванием было служение Господу, хотя вынужден сознаться, что на каком-то повороте пути, сам того не заметив, я переменил господина. Я попытался убедить себя в том, что «на новом, весьма ответственном посту» лучше исполню свою миссию, однако со временем осознал, что пекся не об исполнении миссии, а об удобстве, поскольку из служащих перешел в разряд обслуживаемых.