Давид не очень охотно подчинился, остановил джип, вышел из него, из багажника достал ружье, угрожающе сверкнувшее на солнце, а Писака двинулся вперед и приказал своему верблюду встать на колени перед группой погонщиков, ожидавших его.
– Ассалам алейкум! – приветствовал он.
– Ассалам алейкум, – ответили они ему.
– Что все это означает? – спросил его араб, судя по всему командующий этим караваном.
– Рутинная проверка… Хотим убедиться, что не везете рабов…
– По какому праву?
Кристобаль Писака поднял ружье.
– По этому…
Араб ни сколько не смутился.
– У меня восемь погонщиков и все вооружены…
В ответ испанец хитро улыбнулся.
– А знаешь сколько у меня вооруженных людей?
– Нет, конечно же. Но спорить по этому поводу не буду. Если то, что ты ищешь – рабы, то можешь свободно осмотреть мой груз. Он «чистый», – жестом подозвал одного из своих людей и приказал:
– Разведи огонь, приготовь чай для наших гостей… А ты, поставь мою хаиму.
Писака обошел всех верблюдов, осматривая груз, и убедился, что и в самом деле караван вез лишь куски соды с озера. Внимание его, однако, привлекло плачевное состояние животных, но по этому поводу он воздержался от каких либо комментариев. Когда он вернулся, чай был почти готов, а хаима уже стояла. Убедившись, что ни у одного из погонщиков нет в руках огнестрельного оружия, он жестом позвал Давида, приглашая присоединиться к ним, а сам сел на ковер, положив ружье рядом.
– В этом нет нужды, – караванщик указал на ружье. – Мое гостеприимство священно. Если я нарушу его, то Аллах не позволит мне войти в рай…
Испанец ничего не ответил и ружье не убрал. Подошел Давид и поприветствовал хозяина хаимы легким наклоном головы.
– Это мой друг – Давид Александер, – представил он. – Он не говорит по–арабски… Ты говоришь по–английски?
– Да, конечно! – заверил его караванщик. – Я из Судана, зовут меня Сулейман Бен–Куфра, я возвращаюсь домой в Аль–Фашер после длительного путешествия…
– Да, и в самом деле длительное, – ответил Писака. – Твои верблюды пребывают в плохом состоянии…
– Все из–за засухи – настоящее бедствие для Африки, – подтвердил Сулейман. – Много замечательных животных погибло или превратились в это жалкое зрелище… – он сокрушенно вздохнул. – Не принадлежишь ли ты, случайно, к таинственной армии «Черное Дерево»?
– Я – да, а вот мой товарищ – нет, – Писака внимательно следил за суданцем. – Мой товарищ ищет свою жену, молодую женщину, похищенную работорговцами в Камеруне… Ничего не слыхал про это?
Давид мог бы поклясться, что удивление промелькнуло во взгляде Сулеймана, но тот опустил глаза, твердой рукой взял чайник и начал разливать чай по стаканам с совершенно безучастным видом.
Закончив, он спокойно поставил чайник на поднос, поднял глаза и спросил ровным голосом:
– А почему вы решили, что я могу знать? Я купец и никогда не водился с работорговцами.
– То был обыкновенный вопрос, – Писака пригубил горячий чай. – Мой друг обещал хорошо заплатить тому, кто вернет его жену… – он обернулся к Давиду. – Не правда ли?
Давид молча кивнул, сделал глоток и потом озвучил цифру:
– Восемьдесят тысяч долларов.
Наступила неловкая пауза, когда сказанная сумма буквально переполнила внутреннее пространство хаимы.
– Это все, что у меня имеется, – добавил он.
Рука Сулеймана Р. Ораба, он же Сулейман Бен–Куфра, дрогнула очевидным образом, когда он услышал сумму.
– Восемьдесят тысяч? – недоверчиво переспросил он. – Сильно, должно быть, ты любишь свою жену…
– Очень…–согласился Давид. – Скажи мне… Как–нибудь можешь помочь найти ее?
– Эти восемьдесят тысяч – больше, чем сможешь заработать за десять лет, торгуя в пустыне, – напомнил Писака.
– Да, это значительно больше, – согласился торговец. – Но, к сожалению, не представляю, как смогу заработать эти деньги… – замолчал, задумчиво рассматривая стакан с недопитым чаем, затем продолжил. – Но в любом случае поговорю с моими людьми, может быть кто–то из них слышал про торговцев рабами… Как зовут твою жену?
– Ее зовут Надия, ей двадцать лет и она ашанти.
Суданец встал и направился к выходу.
– Возможно, этого будет достаточно.
Позвал своих людей, и они ушли в конец каравана.
Давид обернулся к испанцу и спросил:
– Думаешь, мы правильно поступили?
– Надеюсь, что да. Это большие деньги и заметно, что он разволновался. Больше, чем ему заплатит любой покупатель. Если она у него, то найдет способ прийти к соглашению… Вернется и скажет, что один из его людей знаком с неким типом, а его двоюродный брат, в свою очередь, знает…– после этих слов сделал рукой широкий жест. – Если предложит себя в качестве посредника, то мы на верном пути…
– Да поможет нам Господь!
– А есть ли у тебя эти деньги?
– Смогу собрать… Коллингвуд предложил занять у него, если понадобится, а дней через пятнадцать все верну.
– У него денег предостаточно. По этому поводу можешь не беспокоиться.
Он замолчал. Торговец вернулся один с видом задумчивым и озабоченным. Все–таки, восемьдесят тысяч долларов – сумма большая, очень большая, способная подвинуть его совершить какую–нибудь глупость, и, чтобы все хорошенько обдумать, он попросил разрешения посовещаться со своими людьми. Восемьдесят тысяч в обмен за ту, за которую ожидал получить не больше двадцати тысяч и безо всякого риска. Восемьдесят тысяч! – более чем достаточно, чтобы уйти на покой и не о чем более не волноваться. Но тут ему припомнились слова Амина:
«Она слишком много знает про нас… И где мы сможем отсидеться в безопасности, если донесет на нас?»
Тот негр был прав: слишком много смертей вокруг нее. Если Надия расскажет, что знает о Сулеймане Р. Орабе, то его будут искать даже на краю света, назначат цену за его голову, сотрут с лица земли его дом в Суакине и никогда уж он не сможет ни спать, ни есть спокойно.
Войдя в хаиму, он грустно улыбнулся своим гостям, сел и печально покачал головой:
– Сожалею, но никто из них не представляет каким образом можно связаться с работорговцами.
– Уверен?
– Смог бы хорошо заработать, выступив в качестве посредника.
Он с уверенностью отрицательно покачал головой.
– Мои принципы не позволяют ни принять участие в подобной сделке, ни принять в качестве вознаграждения хотя бы цент из тех денег, – произнес он с гордым видом. – Единственно о чем сожалею, так это то, что не могу ничем помочь.
На этом разговор был закончен, и они распрощались. Писака взял своего верблюда под уздцы и проводил Давида до того места, где он оставил джип. Стоя там, они наблюдали, как погонщики сложили хаиму и начали готовить караван к переходу.
Испанец задумчиво кусал нижнюю губу.
– Странно, очень странно… – пробормотал он. – Первый раз в жизни вижу, чтобы купец–суданец отказался от возможности заработать деньги, выступив посредником… – он в упор взглянул на Давида. – Что скажешь?
– Я не знаю этих людей…
– Все они жулики… – уверенно заявил и опять принялся задумчиво кусать свою нижнюю губу. – Могу поклясться, что он что–то знает. Возможно, более чем достаточно…
– А почему тогда отказался стать посредником?
– Это–то меня и беспокоит…
Караван поднялся и медленно побрел по пескам. Поравнявшись с ними Сулейман на прощание махнул им рукой со своего верблюда и, не оборачиваясь более, пошел следом.
Давид обернулся к Писаке.
– И что будем делать теперь? – спросил он.
– Продолжать наблюдать, что и делали до этого, но смотреть и слушать еще более внимательно, чем до этого. Но думаю, что тут где–то зарыли кота. Уверен, без кота здесь не обошлось.
– Не понял… какого–такого кота?
– Это у нас говорят так. Означает что дело с душком, не такое ясное, как кажется с первого взгляда, – и принялся яростно жевать мизинец на левой руке. – Ты только посмотри на этих верблюдов! Самые вшивые и тощие из тех, каких я видел в своей жизни. Больше подходят какому–нибудь умирающему с голоду торговцу содой.
Порывшись в карманах, извлек пачку сигарет и предложил Давиду, но тот, понюхав, отказался, сморщив нос.
– Что это? – подозрительно спросил он. – Марихуана?
– Какая марихуана?! Ты что? «Корона» – самый лучший черный табак с Канарских островов. Будет правильно, если вернешься на свой пост, а я здесь останусь.
– Зачем?
– Кто–то должен предупредить остальных, если появится второй караван. И у меня опыта больше.
– Хотел бы остаться с тобой.
– Тогда никого не будет на твоем посту и никто не будет следить за местностью с той точки. А завтра рано утром поедешь в оазис и предупредишь Миранду. Она, в свою очередь, скажет Алеку, а он уже решит, что и как делать. Сейчас тебе лучше уехать. Не поторопишься и ночь застанет в дороге.
Давид забрался в джип, и, пожелав друг другу удачи, он поехал по своим же следам на север. Писака смотрел, как пыль клубилась следом за удаляющейся машиной, затем, прикинув, сколько светлого времени осталось в его распоряжении, расседлал своего «Марбелью».
– Иди, найди себе что–нибудь пожевать, но далеко не уходи, – обратился он к верблюду. – Возможно, ты скоро понадобишься мне.
Стреножив животное, он оставил его бродить вокруг, а сам принялся чистить и проверять свое ружье с оптическим прицелом.
Луна поднялась высоко в небе и осветила человека, спящего на песке в обнимку со своим ружьем, и еще одну тень, что беззвучно подкрадывалась к нему в ночной тишине.
Рядом с колодцем громко пели две жабы.
Тень продвигалась вперед медленно, замирая чуть ли не через каждый метр и прислушиваясь к происходящему вокруг, когда жабы переставали издавать звуки.
Человек под одеялом громко захрапел, повернулся на другой бок.
Тень остановилась, выждала несколько секунд прежде, чем сделать новый шаг.
Луна изливала на землю потоки холодного, призрачного света.
Жабы запели снова.
Человек, шедший в ночи, приблизился к спящему, наклонился и протянул руку к его лицу, но так и замер с вытянутой рукой, испугавшись, нацеленного ему между глаз, револьвера.