Наконец, Ингрид Грасс повернулась и медленно двинулась назад. Поравнявшись с Анакаоной, она спросила:
— И где же этот ребенок?
— Со своим дядей.
— Как ты думаешь, он согласится мне его отдать? Я буду заботиться о нем, как о собственном сыне.
— Я знаю, — Анакаона мило улыбнулась и чуть заметно кивнула. — И была уверена, что ты меня об этом попросишь. — Гуакарани готов отдать его тебе — если дашь слово, что всегда будешь помнить о том, что это первый ребенок испанца и гаитянской принцессы.
— Обещаю.
— Я позабочусь, чтобы его принесли тебе как можно скорее.
Они не спеша направились в сторону фермы, шествуя под руку по тихому красивому пляжу, с которого открывался чудесный вид на зеленое море карибов. Внезапно немка остановилась и спросила:
— Как его зовут?
— Гаитике.
— Гаитике, — задумчиво повторила Ингрид Грасс. — Красивое имя. А что это значит?
— «Гаити» означает «страна гор», а «ке» — «сын». Таким образом, его имя означает «Сын Страны гор», или, если хочешь, просто «Сын гор».
— «Сын гор!» — немка изумленно прищелкнула языком, затем встряхнула головой и улыбнулась. — Вне всяких сомнений, это самое подходящее имя для ребенка Сьенфуэгоса, — она вновь взяла принцессу за руку, и они опять двинулись по пляжу. — Когда я его встретила, единственное, что он умел — это лазать по скалам, словно горный козел. Мне всегда так хотелось рассказать тебе о нем!
22
Снова зазвонил колокол.
Он звучал так далеко, так неясно, а эхо поглощала белая ватная масса тумана. Стоило больших усилий увериться в реальности его существования, скорее это были галлюцинации, вдобавок к многочисленным фантазиям, которыми была наполнена его жизнь, состоящая из одних нелепостей.
Это невозможно.
Совершенно невозможно, чтобы в огромном море карибов, среди бесчисленных островов, течение, направляемое рукой судьбы, могло привести хрупкое каноэ в такое место, где можно услышать звон колокола.
Это невозможно.
Но звон продолжался, теперь еще яснее, хотя слегка сместился вправо — трудно было судить, откуда именно он доносится.
Весло выскользнуло из его дрожащих рук и упало в воду. Сьенфуэгос перегнулся через борт, чтобы поймать его, и лодка едва не перевернулась.
Туман начал рассеиваться.
Сьенфуэгос греб медленно, почти беззвучно, прислушиваясь к любому шороху, приникающему сквозь густую белизну, нервы у него были на пределе, все чувства обострились в желании снова услышать металлический звон, гудящий в голове и возвращающий его в самые счастливые годы жизни.
Колокол снова зазвонил, теперь слева.
— Боже милосердный! — горько воскликнул Сьенфуэгос. — Я плаваю кругами!
Он поправил курс, и нос корабля стал разрезать туман, пелену которого рассеивал упорный и терпеливый ветер.
Звук был тягучим, монотонным и печальным, не похожим на веселый перезвон колоколов из его детства, но Сьенфуэгосу он казался триумфальной песней, неопровержимым свидетельством того, что совсем рядом живут похожие на него люди, с такими же обычаями, говорящие на том же языке и безусловно знающие, как перебраться на другой берег океана.
А там, на другом берегу океана, находится Испания.
А в Испании — Гомера.
А на Гомере — Ингрид.
Колокол звучал теперь справа.
Сьенфуэгос снова скорректировал курс.
Мягкий бриз превратился в свежий ветер, разбросавший последние лоскуты густого тумана.
Теперь вокруг царило безмолвие.
Прямо по курсу расстилался горизонт.
А на горизонте не было ничего, совершенно ничего.
Лишь бескрайнее море и никакой надежды.
Он просто окаменел от новой насмешки судьбы, а когда начал искать причину своих галлюцинаций, разглядел далеко за кормой два корабля, идущих на расстоянии в милю друг от друга. Теперь, когда туман рассеялся, им уже не было нужды звонить в колокола, чтобы обозначить себя и избежать столкновения.
Пораженному Сьенфуэгосу понадобилось некоторое время, чтобы понять — он находится посреди бескрайнего моря совершенно один, и вероятность найти затерянный на далеком острове город по-прежнему равна нулю.
Ему снова стало ясно — сколько бы он ни питал иллюзий, для канарца Сьенфуэгоса чудес не существует.
Его жизнь всегда будет тяжелой, полной лишений и опасностей, и никто не придет ему на помощь.
Он в отчаянии закрыл лицо руками, прислонился к борту и тихо заплакал.
Васкес ФигероаУголёк
1
— Почему ты такая грязная?
— Это вовсе не грязь, — последовал сбивающий с толку ответ. — Просто я черная.
— Черная? — поразился Сьенфуэгос, не веря своим ушам. — Хочешь меня убедить, что ты женщина и к тому же черная?
— Именно так.
Канарец изучил короткие и жесткие кудри, огромные и сияющие черные глаза, полные губы, обрамляющие крупные зубы, такие белые, что слепили глаза, стройное мускулистое тело со впечатляющими формами, едва скрытыми под выцветшей и драной рубахой, и наконец поднял голову и в недоумении заявил:
— Я и не думал, что бывают черные женщины. Мне рассказывали, что в Африке живут негры, но речь шла только о неграх мужского пола.
— Ну ты и невежда, — откровенно заметила девушка, сев на край койки. — Ты что, и впрямь считаешь, будто негры могут существовать без негритянок, которые производят их на свет? Это же так очевидно!
— Не так уж и очевидно... — искренне ответил канарец. — Я раньше был пастухом, и у моих коз, обычно серых, белых или крапчатых, иногда рождались черные, без всякой видимой причины. То же самое случается и с кроликами, и с овцами, и даже с коровами. Черных быков много, а черные коровы встречаются редко. Я думал, что и в Африке происходит то же самое.
— Ну значит, это не так! — раздраженно отозвалась девушка. — Я черная, мои родители были черными, как и дед с бабкой. Есть возражения?
— С какой стати мне возражать? — удивился канарец. — Каждый сам волен выбирать цвет кожи. А твой даже удобнее — меньше пачкается.
Девушка недоверчиво оглядела Сьенфуэгоса, недоумевая — то ли он и впрямь так глуп, каким кажется, то ли над ней подшучивает, и в конце концов сердито произнесла:
— Такое впечатление, что солнце тебе высушило мозги. И что ты делаешь посреди моря на жалком каноэ, без воды и пищи?
— Кораблекрушение... — ответил Сьенфуэгос. — Что же еще могло приключиться?
Девушка не могла сдержать слабую улыбку и, сменив тон, сказала:
— Давай лучше начнем сначала... Итак, ты лежишь здесь без сознания, а я за тобой ухаживаю. Ты открываешь глаза, смотришь на меня, и я спрашиваю: «Как ты себя чувствуешь?» И тут вместо ответа ты вдруг задаешь вопрос: «Почему ты такая грязная?». Тебе следовало сказать: «Хорошо»... Или «Плохо»... Или «Я рад, что выжил».
— Плохо, но я рад, что выжил.
— Как тебя зовут?
— Сьенфуэгос. А тебя?
— Асава-Улуэ-Че-Ганвиэ. Но все зовут меня Уголек. Ты откуда?
— С Гомеры.
— А это где?
— На Канарских островах.
— Так ты испанец? Из тех, кто приплыл с адмиралом Колумбом? — После молчаливого кивка Сьенфуэгоса негритянка затрясла головой. — Капитану Эву это понравится, — сказала она. — Он ищет хоть какой-нибудь след кораблей Колумба, прямо как одержимый.
— Кто такой капитан Эв? — поинтересовался канарец.
— Мой хозяин. Эвклидес Ботейро, капитан «Сан-Бенто».
— Твой хозяин? — удивился Сьенфуэгос.
— Он заплатил за меня целую бочку рома, — добавила африканка с нотками гордости в голосе. — Ни за одну девушку из моей деревни столько не давали.
— Хочешь сказать, что ты рабыня? — И после кивка рыжий канарец перевел взгляд на узкую и грязную рубку, откуда несло дегтем, потом и мочой, а потом спросил: — Так это один из тех португальских кораблей, что ходят к берегам Африки на охоту за рабами?
— Он самый, — уверенно ответила Уголек. — Но сейчас я единственная черная на борту, — весело улыбнулась она. — Теперь «Сан-Бенто» не охотится за рабами, а вылавливает потерпевших кораблекрушение по другую сторону Сумрачного океана. — Она немного помолчала, протянула руку и ласково взъерошила косматую бороду Сьенфуэгоса. — Расскажи, как ты сюда добрался, — попросила она.
— Это долгая история.
— У нас есть время, ведь они думают, что ты еще спишь. — Девушка прижала палец к кончику его носа и понизила голос. — И уж лучше ты сначала расскажешь обо всем мне, чем капитану. Я посоветую тебе, что ему ответить, а о чём лучше промолчать, потому что, если ему не понравится твоя история, он тебя повесит.
— Повесит? — повторил Сьенфуэгос, резко дернувшись и сев на узкой койке. — Почему, чёрт возьми, он меня повесит? Я же ничего не сделал.
— Капитану Эву нравится вешать людей... — последовал простой, лишенный всякого драматизма ответ. — Это единственное развлечение на борту. В этом плавании он уже четверых повесил. Последний ещё гниёт на рее.
— Ну и ну! — обескураженно вздохнул пастух. — Стоило удрать от дикаря, желающего отрезать мне голову, как я попал в лапы другого, жаждущего меня повесить. Вот ведь судьба! Что за зверь вешает людей просто ради развлечения?
— Самый изворотливый пьянчуга, какого я встречала в жизни. А до чего жирный! И грязный! Просто отвратительный! Иногда он сажает меня в кресло, сует голову мне между ног и начинает рычать и урчать. Так может продолжаться часами! В эти минуты он похож на свинью, которая роет землю, пытаясь докопаться до трюфеля.
— Какой ужас! А ты что в это время делаешь?
— Ищу вшей у него на голове.
— Как ты сказала? — ошеломленно переспросил канарец. — Ищешь вшей на голове?
Уголек кивнула, слегка передернув плечами.
— Правда, это не всегда мне удается, — небрежно бросила она. — Иногда он не позволяет даже снять с него берет. Эта свинья даже спит в нем, — она слегка дернула канарца за бороду. — А впрочем, забудь пока о капитане, у тебя еще будет время встретиться с ним и рассказать свою историю. Помни, что ты играешь в рулетку с смертью...