В тени беседки располагалась прекрасная коллекция орхидей, которые садовник посадил там, чтобы уберечь от солнца. Заметив их, Фернандо не преминул продемонстрировать свои ботанические познания.
Аурелия внимательно слушала мужа, и только когда ему больше нечего было сказать, заметила:
– Когда-то, как и все люди на свете, я очень любила цветы, но пришло время, когда они стали мне невыносимы. Я охладела к ним после того, как меня начали учить ботанике.
– Этим вы хотите сказать, что я имел несчастье наскучить вам своими словами?
– Что вы, что вы! Я уже примирилась с ботаникой. Ничто не успокаивает меня лучше.
Уже стемнело, когда Аурелия под руку с мужем вышла из сада. Дона Фирмина ждала их в малой гостиной, освещенной лампами, мягкий свет которых рассеивался, проходя сквозь матовый хрусталь круглых плафонов.
Сидя за столом, вдова с жадностью читала фельетоны. Из скромности она повернулась спиной к дивану, на котором расположились новобрачные.
Аурелия, уставшая весь день играть комедию, откинулась на подушку, закрыла глаза и погрузилась в размышления. Фернандо не желал ее тревожить; кроме того, его душу охватило непреодолимое волнение.
Вечер внушал ему неизъяснимое беспокойство, которое все возрастало с приближением ночи. Он не понимал, чего боится, его тревога была неясной, неопределенной, лишенной четких форм, и вместе с тем он испытывал ужас.
Аурелия и Сейшас были далеки друг от друга не столько потому, что сидели в разных углах дивана, сколько потому, что каждый был поглощен своими мыслями и переживаниями. Так проходил для них первый вечер после свадьбы.
Порой, читая не самые интересные строки очередного фельетона, дона Фирмина, прислушивалась и всякий раз находила подозрительной тишину, улыбаясь при мысли о тайных объятиях и поцелуях, которыми, должно быть, обменивались новобрачные, и которые она могла бы заметить, если бы вдруг обернулась.
Поддаваясь любопытству, она, якобы желая поднять платок, оборачивалась, чтобы спугнуть влюбленных голубков. Тогда, услышав шорох, она думала, что новобрачные отдаляются друг от друга, в то время как они, напротив, делали вид, что друг другом увлечены, стремясь не выдать взаимного безразличия.
Примерно в середине вечера Аурелия вышла из гостиной. Откуда-то из другой комнаты послышались ее шаги и легкий шум; вскоре она вернулась и вновь заняла прежнее место в углу дивана.
Наконец часы пробили десять. Дона Фирмина собрала журналы и удалилась.
Аурелия медленно прошла за ней, словно желая удостовериться, что та действительно уходит; затем закрыла дверь и, дважды обойдя гостиную, направилась к мужу.
Видя, как она приближается, Сейшас заметил, что ее лицо приобрело новое, необычное выражение. В ее глазах горел дьявольский блеск едкого сарказма, и вместе с тем они пылали страстью. Ей не хватало только венка из виноградной лозы на развевающихся волосах и тирса[40] в правой руке.
Однако, когда Аурелия оказалась лицом к лицу с мужем, ее возбуждение как по волшебству исчезло; перед Фернандо вместо исступленной вакханки вновь была скромная, целомудренная дева.
В руках она держала два предмета: один – завернутый в белую бумагу, а другой – в цветную. Она отдала Сейшасу первый сверток, но затем забрала его и поменяла на второй.
– Это мой, – сказала она, оставляя себе предмет в белой бумаге.
Пока Сейшас рассматривал полученный от жены сверток, не понимая, что в нем могло быть, Аурелия, сделав поклон головой, сказала:
– Доброй ночи!
Затем она удалилась.
IV
Фернандо так спешил в свои покои, что совершенно забыл о маленьком свертке, который держал в руке, и обратил на него внимание, только когда случайно выронил его и он упал на пол.
Тогда Сейшас развернул бумагу. В ней был ключ с привязанной к нему запиской, написанной рукой Аурелии: «Ключ от Вашей спальни».
Прочитав эти слова, Сейшас побледнел. Он бросил взгляд на скрытую за портьерой дверь, ведущую в спальню супругов, в которую он вошел накануне, трепеща от любви, а теперь мог вернуться не иначе как пристыженным и заклейменным позором.
Нагнувшись, чтобы поднять ключ, Сейшас заметил, что в его комнате сделали перестановку. Один из шкафов был передвинут, так что дверь, которую он прежде заслонял, оказалась на виду.
Ключ, полученный Сейшасом от Аурелии, был как раз от этой двери. А вела она в элегантно обставленную спальню с узкой кроватью из клена. Это была самая изящная комната молодого холостяка, какую только можно себе представить.
Зайдя внутрь и почувствовав аромат духов, Сейшас догадался, что Аурелия недавно была там. Действительно, она появлялась в комнате незадолго до того, как Сейшас повернул ключ в замке.
– Боже! – воскликнул Фернандо, схватившись за голову. – Что еще нужно от меня этой женщине?! Неужели я еще недостаточно оскорблен и унижен? О, какое удовольствие доставляет ей эта месть! Как можно быть столь бесчеловечной? Она знает, что грубое оскорбление ожесточает душу, если эта душа бесчестна, и вызывает в ней возмущение, если она не утратила достоинства. Но нет для живой души большей пытки, чем это облеченное в изящную форму оскорбление; эти мнимые внимание и обходительность, за которыми кроется насмешка; эта показная щедрость, за которой стоит наивысшее презрение; это мучительное унижение, причиняемое среди улыбок и роскоши, о которой мечтает весь свет. Будь я подлецом, не имеющим чести и лишенным благородных порывов, я бы так не страдал! Нет, я не тот, кем она меня считает!
Голова Сейшаса склонилась под тяжестью этих мыслей.
– Мне остается уповать только на смирение; я верю, оно не оставит меня, каким бы тяжелым ни было мое испытание.
Следующие дни медового месяца не отличались от первого. Затем для молодых наступила новая пора, когда первые восторги утихают и новобрачные, особенно муж, могут вернуться к своим привычным обязанностям.
На пятый день после свадьбы Сейшас появился в конторе, где коллеги засыпали его поздравлениями, радуясь его удаче. Они считали появление Сейшаса не более чем коротким визитом. Если, когда он был беден, о его присутствии свидетельствовали разве что записи в табеле прихода и ухода, то теперь, разбогатев, сделавшись миллионером, он, конечно же, должен был оставить службу или, во всяком случае, перестать появляться в конторе, сохранив за собой место исключительно для почета, как это нередко делается.
Однако, к великому удивлению коллег, Сейшас начал прилежно работать. Он приходил в контору ровно в девять утра, уходил не раньше трех часов дня и все это время посвящал работе; даже когда коллеги предлагали ему сделать перерыв, он отказывался, не отвлекаясь ни на разговоры, ни на курение.
– Послушайте, Сейшас, служба нужна, чтобы на жизнь зарабатывать, а не чтобы эту самую жизнь гробить! – сказал его товарищ, в двадцатый раз повторяя эту шутку.
– Я много лет жил за счет государства, мой друг, теперь пришло время отдавать долги!
Нельзя было не заметить перемен, произошедших в характере Сейшаса. К обычным для него учтивости и утонченности манер прибавилась несвойственная ему прежде серьезность, которая придала ему благородства и солидности. Как и раньше, на его губах появлялась улыбка, но теперь вместо прежней беспечности она выражала задумчивость.
Считается, что после женитьбы мужчина вступает в настоящую жизнь; создавая семью, он берет на себя самую большую и серьезную ответственность. Однако в наши дни этому важному шагу не придают должного значения; многие вступают в брак с теми же легкомыслием и спокойствием, с какими путешественник выбирает отель, чтобы остановиться на ночлег.
По этой причине новые привычки Сейшаса, столь непохожие на те, которые он имел, когда был холост, его коллегам показались странными. Полагая, что супружество не может так резко изменить человека, они приписывали произошедшие в Сейшасе перемены богатству, а его скромность считали притворной.
Для того чтобы вовремя приходить в контору, Сейшас завтракал раньше Аурелии, тем самым избавляя и себя, и ее от занимавшей около получаса пытки, которой они подвергали друг друга, встречаясь за одним столом.
– В последнее время вы с таким усердием трудитесь в конторе! – однажды сказала Аурелия мужу. – Рассчитываете на повышение?
Сейшас сделал вид, что не заметил иронии, с которой были сказаны эти слова, и честно ответил:
– Вы правы, сейчас действительно есть одна вакантная должность, которую мне очень хотелось бы занять.
– И какое же тогда у вас будет жалование?
– Четыре конто восемьсот мильрейсов.
– Неужели вам нужны эти деньги?
– Нужны.
Аурелия залилась смехом настолько же звонким, насколько злым и язвительным.
– Не лучше ли вам поступить на службу ко мне? Обещаю вам более высокое жалование!
– Я уже ваш муж, – ответил Сейшас с непоколебимым спокойствием.
В ответ девушка вновь саркастически засмеялась, а затем повернулась к Сейшасу спиной и удалилась.
Хотя контора находилась достаточно далеко, на работу Сейшас предпочитал ходить пешком. Однажды жена, узнав об этом, спросила его:
– Почему вы не желаете ездить в экипаже?
– Я предпочитаю пешие прогулки. Они приносят больше пользы и телу, и душе.
– Как жаль, что, будучи холостым, вы не уделяли подобного внимания таким вопросам!
– Вы даже не представляете, как сильно я сам об этом жалею. Но все-таки никогда не поздно исправиться; за последние дни я многое осознал.
– А мне, напротив, кажется, что вы о многом забыли. Прежде вы понимали, что я богата, очень богата. Теперь вы принимаете меня за женщину, чей муж не может позволить себе экипажа.
Фернандо закусил губу.
– Богатство тоже накладывает определенные обязательства. Если вы женились на миллионерше, вы обязаны соответствовать своему новому положению. Бедняки думают, будто жизнь богачей состоит из одних только радостей и удовольствий, и даже не представляют, как тесна эта золотая клетка. Вам не нравится ездить в экипаже? А мне, по-вашему, приятны все эти излишества? Ни одна власяница не принесла бы мне таких страданий, как эти наряды из шелка и тюля, которые мне приходится носить и которые постоянно напоминают мне, что я, мое существо, моя душа для света значат меньше, чем эти тряпки!