, речь о которой зашла после того, как ранее в тот вечер Аурелия сыграла отрывок из одноименной оперы.
От поэмы Сейшас перешел к ее автору. Фернандо тосковал по тем временам, когда возвышенная поэзия рождала в нем светлые мечты. Тогда, подобно бабочке, которая, пережив холодную ночь, раскрывает крылья с первыми лучами солнца, просыпалось его воображение, разбуженное чувственными строками.
Рассуждая о Байроне, Сейшас обращался не к доне Фирмине, которая, вероятно, его не понимала, и даже не к Аурелии, которая точно его не слушала. Он говорил для самого себя, желая излить свою душу, и нуждался в присутствии слушателей лишь для того, чтобы начать монолог.
Затем он продекламировал несколько стихов английского лорда в своем переводе; и это были настоящие шедевры поэзии, которая приобретала еще больше изящества и красоты, когда звучала на мелодичном португальском языке, из уст Сейшаса, который, точно трубадур, вкладывал в слова все свое сердце.
Аурелия поддалась очарованию бразильского вечера, который окутывал сумраком небо, подобно тому как мечтания охватывали ее душу.
Она скрывалась в густой тени, словно опасаясь, что если лунный свет упадет ей на лицо, то в ее глазах можно будет прочесть ее потаенные мысли. Оттуда, из темноты, она смотрела на деревья и постройки, которые купались в мягком сиянии луны.
Однако иногда Аурелия медленно и осторожно наклоняла голову так, чтобы поток лунного света, проходивший между двумя листьями пальмы и скользивший по стене, освещал ее лицо, и тогда оно озарялось чистым сиянием.
На мгновение она замирала, поглощая этот свет глазами и приоткрывая губы словно для того, чтобы напиться им. Затем, насытившись светом, она возвращалась в тень, и подобно тому, как бутоны дерева распускаются на солнце, ее мечты оживали от сияния ночи.
Легкий ветер колыхал благоуханные метелки резеды, аромат которых, как и лунный свет, зачаровывал Аурелию, и ей казалось, что проникновенный голос Сейшаса, который она слышит, не принадлежит ее мужу, а живет в ее мечтах.
Желая насладиться звуками этого голоса, она облокотилась на ручку кресла, и ее голова томно склонилась на плечо Сейшаса.
– Одна из самых красивых поэм Байрона – «Корсар», – сказал он.
– Прочтите, – голосом сильфиды шепнула девушка ему на ухо.
Фернандо не мог устоять перед чарами этого нежного голоса. Почувствовав тяжесть прекрасной головы Аурелии на своем плече, он позабыл о том, кто он и где находится; он был околдован, словно фея коснулась его волшебной палочкой.
Полные чувства слова, срывавшиеся с его губ, были вдохновенны, восторженны и прекрасны. Вместо того чтобы прочесть поэму английского лорда, он сочинил свою собственную на ту же тему, и всякий, кто услышал бы ее, нашел бы это подражание более ярким и возвышенным, чем оригинал. В стихах Сейшаса трепетала живая душа, в то время как поэма Байрона была отблеском таланта ушедшего гения.
– Вам стоит сделать полный перевод этой поэмы. Она так прекрасна! – сказала Сейшасу дона Фирмина.
– На это у меня нет ни времени, ни желания, – ответил Фернандо. – Теперь я просто конторский служащий, и не более того.
Аурелия стремительно подняла голову, отпрянув от мужа.
– Вы правы; не нужно переводить Байрона. Это поэт противоречий, скептик, понять которого способны лишь те, чье сердце тоже поражено этим ужасным недугом. Для нас, людей счастливых, Байрон – всего лишь мечтатель.
Произнеся эти слова с сардоническим смехом, Аурелия встала и сошла с дорожки. Когда она проходила по мелкому песку, серебрившемуся от лунного света, ее охватила дрожь. Прекрасное нежное сияние луны, в которое она несколько мгновений назад погружалась с таким наслаждением, теперь показалось ей ледяным.
Быстрыми шагами она направилась к дому и разместилась в зале, которую освещал приглушенный свет двух газовых рожков. Аурелия сама распорядилась зажечь только их, чтобы другой искусственный свет не нарушал красоты ночного сияния. Теперь она зазвонила в колокольчик и, когда слуга появился перед ней, велела сделать ровно противоположное. Свет зажженных газовых люстр потоками разлился по зале, вытесняя белоснежное сияние луны.
– Вы решили провести в саду всю ночь? – спросила Аурелия, обращаясь к Сейшасу и доне Фирмине, вошедшим в залу.
– Мы любовались луной, – ответила дона Фирмина.
– Да, есть те, кому нравятся лунные ночи! Но я их просто не выношу. Душа тонет в голубом море света, подобно несчастному, который, потерпев кораблекрушение, борется с волнами океана. Никакое небо и никакие долины не заменят мне уюта прекрасных вечеров, проведенных в зале, полной света и тепла, которые пробуждают в нас жизнь. Здесь мы не рискуем утонуть в собственных мыслях.
– Разве что задохнутся от их отсутствия! – заметил Сейшас.
– Отнюдь.
Аурелия села за стол, украшенный мозаикой, повернувшись спиной к саду, чтобы не видеть прекрасной ночи, которая вдруг стала ей неприятна. Однако, заметив, что в зеркале перед ней отражается не только мерцание хрусталя, но и часть сада, в котором и лилии, и кактусы были подсвечены серебряным сиянием луны, Аурелия, не желая видеть этого наброска великолепного ночного пейзажа, вновь позвала слугу и приказала ему закрыть окно.
На столе стояла коробка с играми, откуда Аурелия достала колоду карт.
– Давайте сыграем? – предложила она к мужу.
Тот занял место напротив Аурелии, которая передала ему колоду и взяла еще одну из коробки.
– Экарте[42]? – спросила она.
Сейшас жестом выразил согласие или повиновение. Перетасовав карты, он стал сдавать, поскольку начинать игру выпало ему.
– Ставлю десять мильрейсов в каждой партии! – сказала Аурелия, звоня в колокольчик. – Луиза, принеси-ка мне кошелек. Продолжим!
– Простите, – возразил Сейшас вполголоса, – на деньги я не играю.
– Почему же?
– Мне не нравится.
– Боитесь проиграть?
– И это тоже.
– Я одолжу вам сколько нужно.
– Дурную привычку тратить чужое я тоже оставил в прошлом, – с улыбкой ответил Сейшас, подчеркивая каждое слово. – С тех пор как я разбогател, я трачу лишь то, что принадлежит мне.
– Неужели вы откажете мне в любезности? – спросила Аурелия тоже с улыбкой. – Прошу вас, станьте игроком и расточителем всего на один вечер, исполните мой каприз.
Служанка принесла Аурелии кошелек, и та, достав из него монету достоинством в один фунт, положила ее на стол.
– Какой соблазн, не так ли?
– Это просто мелочь! – ответил Сейшас, горько смеясь.
Его смех показался Аурелии неприятным, и она убрала монету обратно в кошелек. С отстраненным видом перебирая карты, она произнесла:
– Говорят, что если смешать воду и вино, то из двух превосходных напитков получится один ужасный. То же самое происходит, если к добродетели примешивается порок. Человек становится чем-то средним: не хорошим и не плохим. Он недостоин любви, но и не вызывает отвращения. Понимаете, что чувствует женщина… Что почувствовала одна моя подруга, когда поняла, что любит такого противоречивого мужчину, воспитанного нашим обществом.
– С этой вашей подругой я, кажется, знаком. Наверное, она предпочла бы, чтобы ее муж не имел ни добродетелей, ни пороков, а был просто каторжником?
– Наверное. Если бы он был каторжником, она тотчас разорвала бы кандалы, которыми они были скованы, и освободила бы и себя, и его, пусть даже это принесло бы страдание ее душе. Но я…
– Вы? – спросил ее муж, заметив ее нерешительность.
Аурелия подняла опушенные длинными ресницами веки и направила на Сейшаса сияющий взгляд больших карих глаз. Приблизившись к мужу, она заговорила взволнованным глубоким голосом:
– Я? Мне было бы все равно, будь он самим Люцефером, если бы он мог до конца моих дней обманывать меня, а я верила бы в его любовь, наслаждаясь ею. Но как можно поклоняться идеалу, ежечасно видя перед собой его прообраз, вызывающий лишь насмешку и неприязнь? Эта пытка страшнее, чем танталовы муки, хуже, чем любая жажда и любой голод.
Сказав эти слова, Аурелия встала и ушла в свои покои.
– Где Аурелия? – спросила дона Фирмина, отойдя от окна.
– Она уже удалилась. Ночь так прохладна и тиха; должно быть, Аурелии неприятно это безмолвие. Доброй ночи!
На следующий день было воскресенье.
За обедом Аурелия сказала мужу:
– Мы женаты уже больше месяца, и я думаю, нам пора нанести несколько визитов.
– Мы можем сделать это в любое время, когда вам угодно.
– Тогда завтра в полдень, если вы ничего не имеете против.
– Не лучше ли вечером? – спросил муж.
– Вам неудобно днем?
– Я не хотел бы пропускать рабочий день.
– В таком случае визиты точно следует назначить на первую половину дня, – ответила Аурелия с улыбкой. – Я заслуживаю внимания мужа. Как вы думаете, дона Фирмина, разве можно предпочитать мне службу?
– Конечно, нет! – отозвалась вдова.
Сейшас не возражал. Сопровождать жену всегда, когда она того пожелает, входило в число возложенных на него обязательств, которые он был намерен выполнять неукоснительно.
VII
Сейшас написал начальнику письмо, в котором сообщал ему о том, что не сможет появиться на службе, и объяснял свое отсутствие существенными обстоятельствами; а вместе с этим письмом направил несколько документов, которые подготовил заранее.
Когда Фернандо вошел в залу, Аурелия смотрела в окно.
– Какое жаркое утро!.. Не лучше ли отложить наши визиты? Как вы считаете?
– Вам решать. Я еще могу успеть в контору.
– Давайте сначала позавтракаем, а затем я решу.
Когда они встали из-за стола, Аурелия так и не назвала своего решения. Сейшас понял, что она хотела ему досадить, в чем, должно быть, находила особое удовольствие, и смирился с тем, что потеряет целый день.
Около часа дня Аурелия обратилась к мужу со словами:
– Предлагаю сегодня пообедать раньше обычного и выехать в пять. Подходит ли вам это время?