О пресловутой «кремлевской геронтократии» в народе сочинено немало метких анекдотов. Болели многие — Брежнев, Суслов, Устинов, Черненко, Кириленко. Но тогдашний главный партийный врач академик Чазов установил такой режим охраны интересов высокопоставленных пациентов, что исключалась любая, в том числе случайная, утечка информации об их здоровье. Чазов исходил из того, что все больничные тайны, все ощущения больного — личная собственность пациента.
Когда в годы горбачевской перестройки к власти пришли молодые политики, по внешним данным можно было говорить об отсутствии у них тяжелых заболеваний. Тем не менее официальной информации о состоянии их здоровья не было. Вспомним выборы президента России летом 1991 года. Из всех претендентов на пост главы государства население имело более-менее ясные представления о здоровье только двоих — Ельцина и Рыжкова.
Надо отдать должное Борису Николаевичу — тогда его команда действовала по европейским стандартам. В самом массовом издании — еженедельнике «Аргументы и факты» — было опубликовано интервью с лечащим врачом Ельцина А. Григорьевым. Материал в «Известиях» о здоровье Рыжкова скорее всего был вызван слухами о его недомогании. Слухи надо было развеять, и газета поместила информацию о том, что, прежде чем баллотироваться на пост президента России, Рыжков прошел медицинское обследование и убедился, что здоровье полностью восстановлено. Оно, как помнит читатель, было подорвано инфарктом миокарда, перенесенным им после смещения с поста премьера. Что же касается состояния здоровья других кандидатов на пост президента, то сведениями об этом общественность не располагала.
И все же тогда, похоже, перелом в этом щекотливом вопросе наметился. Преодолевалась ложная щепитильность, у претендентов на государственные посты открыто спрашивали, как у них со здоровьем. Многим запомнился вопрос народного депутата СССР Ю. Андреева, который он задал на IV съезде народных депутатов страны кандидату в вице-президенты Г. Янаеву.
Андреев спросил:
— Когда вы шли к трибуне, мне показалось, что в ваших движениях некоторая заторможенность. Скажите, пожалуйста, Геннадий Иванович, как у вас со здоровьем? Нам небезразлично, какое здоровье у вице-президента…
Над ответом Янаева потешалась вся страна: жена, оказывается, была в восторге от его здоровья. Второе лицо в государстве прилюдно признавался, что болеет теми же болезнями, которыми болеют «настоящие» мужчины.
Похоже, за три августовских дня девяносто первого года советские люди узнали о здоровье своих руководителей больше, чем за все предшествовавшие годы. Пресс-конференция членов ГКЧП 19 августа показала, чем болел вице-президент СССР. Дрожащие руки дополнили заторможенность его походки, бросившейся в глаза депутату Андрееву. Выяснилось, что болен и премьер-министр Павлов — при его конституции вполне закономерны гипертонические кризы.
И наконец стала известна еще одна государственная тайна — чем болел советский президент. Правда, не вся.
По свидетельству Г. Шахназарова, помощника Горбачева, у Михаила Сергеевича был радикулит. 18 августа около 14 часов Михаил Сергеевич позвонил Георгию Хосроевичу и сказал, что все в порядке, немного подлечили, чувствует он себя хорошо. Президент Научно-промышленного союза СССР А. Вольский 21 августа сделал заявление о том, что слухи, будто Михаил Сергеевич находился в плохом состоянии здоровья и был не в состоянии действовать, — ложь. Вольский говорил, основываясь на беседе, которую имел с Горбачевым во второй половине дня 18 августа. Горбачев позвонил Аркадию Ивановичу на дачу по обычному телефону. Единственное, что его беспокоило тогда, — боли в пояснице, что для него обычно.
Однако за рубежом в те дни распространялись и другие сведения. Французский журнал «Пари-матч» опубликовал сведения, согласно которым советский президент имел предрасположение к диабету. Поэтому ему приходилось соблюдать режим, исключавший не только употребление сахара, но также избыточное количество мяса и жира. Он питался в основном овощами и фруктами. Совсем не употреблял спиртного, из-за чего, как утверждали злые языки, развернул антиалкогольную кампанию.
Не мог ли радикулит иметь «дипломатические» причины? Эта версия широко обсуждалась на Западе. В частности, там не сомневались, что катар верхних дыхательных путей в августе 1986 года действительно помешал Горбачеву принять генерального секретаря компартии Японии. А вот относительно простуды в июне 1990 года, когда из-за нее он не принял Казимеру Прунскене во время политического кризиса в Прибалтике, строились многочисленные догадки.
Разрабатывалась и версия «дипломатического» радикулита в Форосе в августе 1991 года. Зарубежные средства массовой информации располагали о советском президенте большими сведениями, чем на его родине. Западная печать исключала возможность наследственных болезней. Отец президента Сергей Андреевич Горбачев всю жизнь проработал в сельском хозяйстве, воевал на фронте, был ранен. Он умер в 1976 году в возрасте 67 лет от приступа гипертонии. Мать, Мария Пантелеевна, в свои 80 лет чувствовала себя хорошо, самостоятельно вела домашнее хозяйство. Лечилась в основном от артрита — болезни суставов. По мнению местных медиков, нет никаких оснований предполагать в семье Горбачевых наличия каких-либо наследственных заболеваний.
«Удивительная эпидемия охватила советское руководство», — сказал госсекретарь США Джеймс Бейкер, узнав о недомогании премьер-министра Павлова. Вслед за Валентином Сергеевичем срочно взял больничный министр иностранных дел Бессмертных. Он даже врача на пресс-конференцию притащил — для пущей убедительности.
И население, похоже, склонно было поверить им. Это немудрено — информация о состоянии здоровья высшего руководства у нас настолько редкое и из ряда вон выходящее явление, что любые сведения принимались за чистую монету. За рубежом научились распознавать дипломатические увертки, у нас — нет. Народ верил своим вождям. Во всяком случае, это относилось ко многим слоям населения, проживавшего в глубинке. Там не имели ни малейшего представления о том, что последний премьер и первый, и последний, вице-президент СССР питали слабость к тому, о чем в истории болезни пишут в разделе «вредные привычки».
Такие «привычки» имели многие советские государственные деятели. Предрасположенными к чрезмерному употреблению алкоголя были Молотов, Куйбышев, Жданов, Щербаков, в недавние времена — Брежнев, Щелоков. А скольких мы еще не знаем. В этот перечень можно с полным основанием внести Рыкова, Калинина, Ворошилова, Хрущева, Маленкова, Булганина, Подгорного. Это если считать крупняк — глав правительства, членов Политбюро. А сколько алкоголиков, лиц с ярко выраженным похмельным синдромом было среди деятелей калибром помельче — министров, начальников главков, военных деятелей. Это в Москве. А на местах — в республиках, краях, областях? Такое возможно было только в нашей стране. Объективной информации о здоровье лидеров как не было, так и нет. Ею обладает узкий круг лиц — лечащие врачи.
Горбачев тоже не сделал выводов из форосского урока. Логика действий президента, вырвавшегося из крымского заточения, вроде бы понятна и обоснованна. Что сделал Горбачев? Первым делом разукрупнил КГБ — вывел из подчинения комитета бывшую «девятку», занимавшуюся охраной руководителей государства, переподчинил ее лично себе. Выделил в самостоятельную структуру службу правительственной связи, которая тоже вошла в непосредственное подчинение президенту. Горбачев замкнул на себе многие специфические организации, которые раньше входили в систему КГБ. С какой целью это сделано? Чтобы исключить возможность повторения того, что произошло с ним в Форосе. Решения правильные, они продиктованы соображениями безопасности первых лиц государства, предотвращения каких бы то ни было попыток военного переворота.
Вот только неясно, почему не были разработаны механизмы ознакомления населения с объективными данными о здоровье высших должностных лиц. Сама ситуация требовала того, чтобы было обнародовано медицинское заключение о состоянии здоровья президента. И тогда Горбачев первым среди советских лидеров заложил бы цивилизованную, принятую в большинстве демократических стран традицию.
Речь идет не о том, чтобы предавать огласке конкретные диагнозы, — действительно, это можно расценить как вмешательство в личную жизнь, как нарушение врачебной тайны. Речь идет о документе, в котором комиссия независимых специалистов констатировала бы свое мнение о способности претендента занимать высокий пост. Мысль разумная, особенно если учесть, сколько людей, ущербных физически, психически и нравственно, безудержно рвется к власти.
Самое страшное то, что многие действительно оказываются на самой вершине этой власти. Последствия их деятельности налицо. Медицинское обследование с оценкой соответствия высоким требованиям и последующей публикацией в печати заключения комиссии было бы гарантией того, что высокий государственный пост не займет очередной проходимец, «болеющий теми болезнями, которыми болеют настоящие мужчины».
Состояние здоровья крупных государственных деятелей — несомненно, важнейший фактор, который оказывает воздействие на политическую жизнь страны. Достаточно вспомнить две нашумевшие болезни 1991 года: американского президента Дж. Буша и советского Михаила Горбачева. И если в США болезнь президента стала темой номер один всех средств массовой информации, если ведущие американские кардиологи в прямом эфире вели рассказ о причинах возникновения, особенностях болезни и способах лечения своего лидера, то о болезни советского президента люди ничего толком не знали. Кроме того, что эти слухи — наглая ложь и что он в состоянии исполнять свои обязанности. Притом такие заявления делали люди, которые разговаривали с Горбачевым в те дни по телефону. Конечно же они не были специалистами в медицине.
Итак, Горбачевым были предприняты все меры, исключавшие возможность повторения Фороса, кроме медицинской. Почему? На это обстоятельство многие обратили внимание. В девяносто первом году об этом говорили и писали открыто.