Он учился урывками, на медные деньги, потому что на войну с большевиками он ушел после седьмого класса гимназии. Однако природа наделила этого русскоязычного осетина недюжинным талантом, а судьба изредка все же посылала ему удачи, чтоб он окончательно не упал духом. Так после эвакуации в Галлиполи девятнадцатилетний белогвардеец Газданов случайно встретил в Константинополе кузину Аврору Газданову, балерину, которая помогла ему поступить в русскую гимназию. Гимназия переехала в Болгарию, но Газданов успел ее окончить, а в Сорбонну он поступил только в начале тридцатых, когда уже был знаменитым и нищим эмигрантским писателем, автором нашумевшего романа «Вечер у Клэр».
Четыре года он изучал историю литературы, философию, экономику в Сорбонне, но пережил настоящее отчаяние в середине 30-х годов. До него дошли слухи о болезни матушки, которая осталась во Владикавказе, у него больше не было сил… Именно тогда он напечатал в «Современных записках» свой отчаянный очерк про обреченность молодой эмигрантской литературы. Именно тогда стал просить Горького (высоко оценившего его знаменитый роман) похлопотать о его возвращении, хотя уже многое понимал про тогдашнюю подневольную Россию. В эту пору, насколько я понял, его морально поддержал Михаил Осоргин, который привел его к масонам для «строительства внутреннего храма», ибо душевный кризис было даже труднее пережить, чем скудость и полуголодную жизнь.
В конце 30-х годов Газданов принес присягу Франции и воевал против немцев. А в пору немецкой оккупации вместе с женой, Фаиной Ламзаки, он примкнул к Сопротивлению. Он выпускал подпольный листок, что было, конечно, смертельно опасным. Под влиянием послевоенного русского патриотизма, советских побед и долгого, неуклонного полевения русских масонских лож Газданов садится сразу после войны за новый роман («На французской земле»). Эта его «Молодая гвардия» была достаточно далека от реальности французского Сопротивления… Похоже, что довольно скоро взгляды самого Газданова на «эволюцию большевизма» и на собственный роман претерпели изменения. В литературном докладе, прочитанном им в масонской ложе, Газданов признал, что художественное произведение должно выдержать дистанцию с описываемым историческим событием. То есть не надо назавтра после Бородинской битвы садиться за «Войну и мир». А выдержав дистанцию, вчерашний певец таинственных комиссаров досточтимый брат Газданов сообщил своим братьям по ложе, что, проанализировав сообщения о ситуации в СССР, он пришел к выводу, что в ближайшее время никаких положительных изменений в Стране Советов не предвидится и оттого стремление части русских эмигрантов вернуться на родину является результатом утопических мечтаний. Еще через пять лет, окончательно утвердившись в этом мнении, Газданов уехал в Мюнхен, где он до конца жизни работал на радиостанции «Свобода». Вечная нужда отступила, да и на прозу Газданов все же находил время. Вышел его новый роман «Призрак Александра Вольфа», который был переведен на четыре языка.
В 60-е годы Газданов прочел в масонской ложе интересные доклады о Гоголе и Чехове. Умер он в 1971 году, не дописав свой последний роман. Прозу его, вполне сложную и современную, многие критики считают менее «сделанной», менее блистательной, чем набоковская проза. Впрочем, есть критики, которые видят в прозе Газданова больше доброты, морального трепета, лиризма. Подобно Бунину, Газданов постоянно ощущал «необыкновенную хрупкость жизни», «ледяное дыхание и постоянное присутствие смерти». Оставалось лишь, как всякому писателю, уповать на милость Божию и бессмертие родного слова, которому он посвятил жизнь…
Николай Павлович Галахов (который был не только витебским, но и орловским губернатором, а также камергером Высочайшего двора) женился на девице Ольге Васильевне Шеншиной, которая приходилась племянницей поэту Шеншину-Фету, а также племянницей писателю Ивану Тургеневу. Таким образом, тургеневское имение Спасское-Лутовиново досталось сестрам Галаховым (Марии и Кире).
Я знал этого милого, обаятельного, красивого и талантливого человека в Москве в «звездный час» его судьбы – в конце 60-х – начале 70-х, незадолго до его эмиграции. Но уверен, что это мое короткое знакомство с ним ничего не прибавило к тому, что я знал о нем раньше, заочно. Ибо хотя я и успел за этот последний его российский год оценить его доброту и терпимость, его обаяние, его блестящую речь, его пение в узком, интимном кругу, это «реальное» общение дало мне все же меньше эмоций, чем сотни часов, проведенных у магнитофона, бесконечно певшего его голосом, или даже встречи с «его» героями (и особенно – его героинями: они были все очень трогательными), чем обнаружение в своей собственной речи «его» неотвязной лексики.
Мне кажется, в жизни его именно в те годы произошло чудо. Конечно, еще и раньше 60-х он был московский писатель, драматург, процветающий кинодраматург, лауреат и так далее, и даже в 30-е годы (как рассказывал мне один его одноклассник) он уже был красивый, артистичный московский мальчик Саша Гинзбург, но он еще не был тогда Галичем. Конечно, он что-то декламировал, что-то писал (пьеса «Вас вызывает Таймыр», написанная вместе с К. Ф. Исаевым, еще десяток пьес, сценарий фильма «Верные друзья» и еще две дюжины сценариев), что-то сам ставил, даже пел что-то, но все это было ненастоящее, вернее, такое, как у всех, ну, может, чуть лучше или чуть честнее… Но в конце 60-х годов он вдруг запел свое, совсем свое (он говорил мне, что это другое началось с «Милиционерши Леночки»), и Москва словно сошла с ума. Через несколько лет после блистательного Окуджавы появился в России новый прекрасный «бард», другой, конечно, но тоже замечательный – и остроумный, и злой, и добрый, и трогательный, и лиричный…
И вот помню, как у нас в сценарной студии при московском Доме кино объявили, что со следующей недели курс у нас будет вести не Анатолий Гребнев, а Галич, тот самый Галич… Пришла долгожданная неделя, и он вошел в класс… Я испытал шок. Я даже не знаю, чего я ждал. Что войдет обглоданный тундрой (той, что он «кайлом ковырял») зэк с железными зубами? Не знаю… Вошел красивый усатый человек в замше, с трубкой, пахнущий дорогим табаком, дорогим коньяком и дорогим одеколоном… И я понял, что еще какой-нибудь год тому назад он был просто преуспевающий драматург, просто богатый сценарист (сколько таких!) – но вот Господь избрал именно его, чтобы он все это другое нам рассказал, напел… Господь дал ему талант, послал его к нам, а нас к нему, чтоб мы слушали, открыв рот, боясь проронить слово… Это был его звездный час – он больше не повторился. В тот год мы летали вмести с ним в Ленинград, во Фрунзе, мы много общались – его нельзя было не любить, несмотря на его киношные замашки, на смешное и симпатичное (оно ему шло) пижонство… Он слетал тогда в Новосибирский научный городок, где ему присудили премию (не Нобелевскую, но свою, молодежно-интеллигентскую) – слава его была в зените.
«Звездный час» судьбы Александра Галича пришелся на конец 60-х – начало 70-х годов. Новую волну славы принесла «перестройка», но к тому времени его уже не было в живых
И вдруг какой-то высокий чин услышал у себя дома его песни (младшее поколение новой партийной знати тоже под них «балдело») – и поднялся скандал. Галича исключили из Союза кинематографистов. Рычали партийные небеса, было страшно. Робкий от природы, я все же позвонил ему в тот вечер, попросил Учителя. Незнакомая женщина сказала, что учитель не подходит, но спросила, что я хотел бы ему передать. Я сказал, что мы его любим и чтоб он наплевал «на их кино» и «на их союз». Позднее я прочитал в воспоминаниях Раисы Орловой, что это она отвечала на звонки в тот вечер и записывала имена звонивших…
Галич уехал в Париж. Он любил этот город, его улицы и кафе. Он выступал здесь по радио, он ездил на гастроли, он ни в чем не нуждался, кроме обмирающих от восторга залов и кухонь – в Москве, в Новосибирске… Он даже выпустил сборник стихов. Но его «звездный час» больше не повторился. Вернее, новая слава пришла к нему в конце восьмидесятых, в «перестройку». Его тогда уже не было в живых. Он погиб нелепо и случайно. А скорей всего, не случайно… И то, что мир наш пустеет с возрастом поколения, это тоже не случайно. Галич ведь и сам жаловался под перебор гитары: «Уходят друзья и уходят друзья… в осенние дни и в весенние дни…». Он ушел в неурочный декабрьский день 1977 года. Как на десятках здешних эмигрантских могил, на его надгробье – евангельский текст: «Блаженны изгнанные за правду…». Господи, прости и его гонителям тоже, ибо не ведали, что творят…
Супруга его прожила еще десяток лет в Париже. Я встречал ее в русской библиотеке – одинокую, потерянную…
Софья Дмитриевна работала главной закройщицей в доме моды «Лор Белен» под началом балерины Тамары Гамзакурдиа. Она могла бы обшивать и россиянок в России, но красивая одежда была тогда объявлена буржуазным предрассудком. Да и не на что стало русским одеваться. Помню, у моей бедной, красивой мамочки не было за всю жизнь ни одного красивого платья…
Работящая эмигрантка Софья Дмитриевна Гарина прожила 94 года. Из них 90 пришлись на страшный XX век…