После большевистского переворота князю Львову пришлось сидеть в тюрьме, а выйдя на волю, он уехал во Францию, где снова возглавил Земский союз и прожил недолго… Каково ему было тут без русской деревни?
Весной 1925 года, узнав о смерти Г. Е. Львова, жена И. А. Бунина Вера Николаевна делает несколько записей в дневнике по следам эмигрантских разговоров об этой смерти: «Умер легко, ночью… Мне жаль его. Он не желал революции, всю жизнь думал, как бы предотвратить ее, а история поставила его во главе революции… все вышло в его жизни так, как он не хотел… Львов сказал мне, показывая на сердце: «У меня мужик здесь». Он хотел идти в монахи. Но старец Виталий в Оптиной пустыни не разрешил ему, велел остаться в миру работать».
В этой могиле погребена известная всему Парижу «русская красавица Гали Баженова», знаменитая «русская блондинка», манекенщица дома моды «Шанель», дочь Генерального штаба генерала, командира 2-й бригады Дикой дивизии, кабардинца Константина Николаевича Хагондокова и Елизаветы Эмильевны Хагондоковой (урожденной Бредовой, из полабских славян). Русская красавица-кабардинка Эльмисхан Хагондокова (в первом браке Баженова, во втором – де Люар) и сама стала героиней во время Второй мировой войны, была награждена высочайшими орденами Франции. На боевой фотографии из архива ее брата Измаила Хагондокова генеральская дочь, завотделением передвижного госпиталя, 46-летняя Гали ничуть не уступает осанкой стоящему рядом с ней генералу де Голлю.
Сенатору Дмитрию Николаевичу Любимову было поручено консультировать Репина при написании картины «Государственный совет», а также «составить официальную историю этого учреждения»…
В повести «Гранатовый браслет» А. И. Куприн вывел Дмитрия Николаевича под именем Василия Львовича Шейна: «За обедом всех потешал князь Василий Львович. У него была необыкновенная и очень своеобразная манера рассказывать. Он брал в основу рассказа истинный эпизод, где главным действующим лицом является кто-нибудь из присутствующих или общих знакомых, но так сгущал краски и при этом говорил с таким серьезным лицом и таким деловым тоном, что слушатели надрывались от смеха».
В «Гранатовый браслет» Дмитрий Николаевич попал не случайно, ибо и самый сюжет рассказа свойственник Любимовых А. Куприн почерпнул из их жизни. Героиней этой истории была жена Дмитрия Николаевича, Людмила Ивановна Любимова (урожденная Туган-Барановская). По признанию Куприна, эта повесть – «печальная история маленького телеграфного чиновника… который был так безнадежно трогательно и самоотверженно влюблен в жену Любимова (Д. Н. – теперь губернатор в Вильно)…»
Дмитрий Николаевич был виленским губернатором, и после возвращения в Россию Куприн напечатал в «Огоньке» рассказ «Тень Наполеона», который, по его утверждению, «был написан со слов подлинного и ныне еще проживающего в эмиграции бывшего губернатора Л.». Монолог «бывшего губернатора Л.» в передаче Куприна звучит так: «… оттуда, сверху, из Петербурга с каждой почтой шли предписания, проекты, административные изобретения, маниловские химеры, ноздревские планы. И весь этот чиновничий бред направлялся под мою строжайшую ответственность.
Как у меня все проходило благополучно, – не постигаю сам. За семь лет не было ни погромов, ни карательной экспедиции, ни покушений. Воистину божий промысел! Я здесь был ни при чем. Я только старался быть терпеливым. От природы же я – человек хладнокровный, с хорошим здоровьем, не лишенный чувства юмора».
Умер Д.Н. Любимов 78 лет от роду в роковом 1942 году, так что переход его сына-журналиста Льва Любимова из вполне правого гукасовского «Возрождения» к нацистам, а потом в сомнительную подсоветскую газету и последующая высылка его из Франции в 1948 году произошли уже после смерти князя.
М
Певца Сашу Макарова хорошо знали между войнами в русских кабаре Парижа, которые так победоносно внедряли искусство в здешний общепит. Очень часто Саша выступал вместе со своим знаменитым братом – Георгием Северским, который уже в ту пору (задолго до нынешних президентов, королей, миллионеров и прочих «слуг народа») завел моду перемещаться за рулем собственного самолета («авиона»). Причем летал он не на бессмысленные совещания за казенный счет, а на свои собственные кабацкие концерты – то в Лондон, то в Мадрид… Позднее Северский жил в США, и американцы, обожающие каламбуры, прозвали его Sever-sky («Северскай» – Небосеверский).
До революции блестящий адвокат Маклаков был депутатом Второй и Четвертой думы, членом ЦК кадетской партии (Партии конституционных демократов). В 1917 году он был назначен русским послом в Париже и оставался на этом посту до признания французским правительством Советов и приезда Красина. С 1924 года он возглавлял в Париже комитет, призванный защищать интересы русских беженцев, и еще множество эмигрантских организаций, писал воспоминания о Думе и о революции. В мемуарах кадета В. А. Оболенского любопытно прокомментирован ответ Маклакова Керенскому во время знаменитого совещания в Большом театре в Москве: «Керенский сказал: «Для нас нет родины без свободы и нет свободы без родины». Маклаков из синтеза Керенского сделал антитезу: «Для нас, – говорил он, указывая на правую часть зала, – нет свободы без родины, а для вас (указывая налево) нет родины без свободы». И он убеждал всех ставить родину выше свободы. Теперь, через много лет, я понимаю всю условность этих крылатых формул, которые приходится применять в зависимости от обстоятельств. Тогда, когда мы находились в России, в глубь которой продвигались немецкие войска, а русская армия разлагалась от гипертрофии свободы, примат родины над свободой был совершенно очевиден, и Маклаков был прав, утверждая, что «для нас нет свободы без родины». Но ни он, ни Керенский и вообще никто из присутствовавших на Московском совещании не мог себе представить, что настанет время, когда обратная формула – «для нас нет родины без свободы» – станет для Маклакова, Керенского и всех вообще русских эмигрантов не столько даже эффектным лозунгом, сколько непререкаемым фактом…»
Так писал В.А. Оболенский в 1937 году. Но потом были новая война, новое горе, новые страхи и, наконец, победа Красной Армии – и снова выяснилось, что никаких «непререкаемых фактов» для политика не бывает (есть лишь «условность… крылатых формул»). В феврале 1945 года именно В. Маклаков возглавил представительную группу эмигрантов-масонов, посетивших советское посольство «с повинной». О свободе в те дни речь больше не шла, о большевистском терроре и лагерях тоже… Эмигранты были готовы забыть все и дружить с палачами в надежде, что палачи перевоспитаются (или уже перевоспитались).
Н. Берберова в своих мемуарах напоминает, что в 1916 году Маклаков «участвовал в организации убийства Распутина, но говорить об этом не любил: будучи человеком (даже в старости) скорее веселого нрава, он мучился совестью… и считал, что на нем лежит часть вины за катастрофы, происшедшие в России, которые не были неизбежны… что революция не была неизбежна, я слышала от М. А. Алданова, М. В. Вишняка, В. А. Маклакова и некоторых других деятелей 1917 г.».
Автор книги «На Парнасе Серебряного века» Сергей Маковский родился в самый канун Серебряного века в семье знаменитого художника Константина Маковского, создателя исторических полотен и портретов. Едва достигнув двадцати лет, Сергей стал публиковать серьезные статьи об искусстве, в 28 лет напечатал собрание стихов, а в последующие годы выпустил три книги, представившие русской публике новые течения в искусстве – импрессионизм, абстракционизм и кубизм. Он был неутомимый пропагандист искусства, импресарио, издатель, организатор знаменитых выставок, один из учредителей «Общества защиты памятников искусства и старины», один из основателей и редакторов журналов «Старые годы» и «Русская икона» и, наконец, редактор известнейшего журнала «Аполлон». Литературную критику в «Аполлоне» Маковский доверил недоучке Гумилеву (и не прогадал!), первым в России он напечатал (обмирая от влюбленности) стихи Анны Ахматовой (и снова угадал!)… И при этом он был все тот же восторженный, влюбчивый и наивный Маковский, которого так легко провести… Как не вспомнить у этой могилы пленительные истории, которые не бросают, на мой взгляд, тени на ушедшего в царство теней Маковского… Хроменькая, неказистая учительница Елизавета Дмитриева никак не могла напечатать в «Аполлоне» свои благозвучные стихи, и вот затейник Макс Волошин, оспаривавший у Гумилева ее благосклонность, взялся за дело: они придумают ей аристократическое испанское имя – Черубина, Черубина де Габриак – и модный имидж (католицизм, преступная любовь к Христу и так далее, письма, овеянные ароматом дорогих духов…) и пошлют ее стихи Маковскому – по почте или с лакеем… Волошин рассчитал правильно: Маковский заочно влюбился в таинственную аристократку, он безумствовал, он требовал свидания (и печатал тем временем стихи Елизаветы).
Константин Маковский
Сережа. (Портрет сына в матроске)
В 1918 году Маковский уезжает в Крым, оттуда в Прагу, Берлин и на остаток жизни – в Париж. Он печатает в изгнании множество книг об искусстве, готовит четырехтомный капитальный труд о русской живописи, издает восемь сборников собственных стихов.