Критика отмечает его растущее поэтическое мастерство, углубление тем… После русской победы в последней войне Маковский, как и многие в русской эмиграции, влюбляется в коммунизм, в диктатуру, становится «советофилом» и яростным пропагандистом «советофильства». Он, как всегда, – на волне моды.
За семь лет до смерти Маковский выпустил в Нью-Йорке свои высоко оцененные критикой «Портреты современников». Вышли в 50-е годы и четыре сборника его новых, все более и более родственных позднему Тютчеву, все менее «обращенных к внешнему» стихов.
Владимир Максимов (настоящее имя Лев Александрович Самсонов) был эмигрантом третьей волны, известным писателем-«диссидентом», публицистом, издателем, политиком.
Он был человек необычной судьбы, человек талантливый и человек непростой, да и жизнь ему выпала не простая. Он был трехлетним, когда был арестован его отец: мальчик рос в детдомах и колониях для малолетних правонарушителей. Он подрос и много скитался по стране, работал на стройках. Двадцати с небольшим он начал писать стихи, потом прозу. Первый успех принесла ему повесть «Жив человек», появившаяся в «оттепельном» альманахе «Тарусские страницы» в 1961 году. Повесть была инсценирована театром. А в 1971 году Максимов закончил свой первый роман «Семь дней творенья», который вышел в свет только на Западе (в «тамиздате») и принес Максимову известность. В 1973 году Максимов написал роман «Карантин», и тут его уже настигла «диссидентская» слава и диссидентские почести: он был исключен из Союза писателей, а потом направлен на принудительное лечение в «психушку». В те же годы он женится на прелестной писательской дочке Тане Полторацкой, а в 1974-м уезжает в эмиграцию. И вот здесь с ним происходит то, чего не случалось ни с одним русским эмигрантом и диссидентом. Максимов встречается с немецким магнатом прессы Акселем Шпрингером, человеком, поверившим и в возможность (и необходимость) идеологической борьбы против коммунизма, и в то, что именно Максимов – человек, способный вести эту борьбу, которому Шпрингер и дает деньги на издание за границей русского литературного журнала. В Париже начинает выходить журнал «Континент», заполучить который для чтения – на день, на ночь, на сутки – считалось прекрасной (и опасной) привилегией в диссидентской России: за чтение и распространение журнала там могли выгнать с работы, а могли и дать срок. За границей выходят одна за другой и новые книги Максимова, в том числе его автобиографическое «Прощание ниоткуда». Максимов занимается также политикой и политической публицистикой. Пишет он резко, непримиримо, зло. Но в личном общении он бывал добр, помогал многим соотечественникам и коллегам. После горбачевской перестройки Максимов ездит в Россию и издается там, но мало-помалу он разочаровывается в «перестройке», а «расстрел Белого дома» Ельциным приводит его в ярость. Он вообще становится раздраженным (может, уже начиналась болезнь), мечется, заключает союз со своими врагами Синявскими и с «левой» российской прессой, передает мало-помалу свой журнал, уже утративший свою уникальность (да и потерявший к тому времени своего немецкого благодетеля), в Москву. Болезнь (рак) настигает его в 65-летнем возрасте… Я видел его в Париже несколько раз – то в гостях, то в редакции «Континента», где он принимал меня вполне благодушно, но он был слишком непростой человек, чтобы я мог хоть что-нибудь в нем понять. Было только очень жаль его в последнее время – видно было, что болезнь его мучит…
Граф Святослав Святославович Малевский-Малевич родился в польско-русской семье в Петербурге, где отец его был управляющим делами Дворянского земельного банка. Мальчик учился в Тенишевском училище, позднее в Донском кадетском корпусе, а в эмиграции продолжал учебу в Белградском университете и на физико-химическом отделении Сорбонны. Он посещал также так называемые академии живописи «Гран Шомьер» и «Жульяр» близ бульвара Монпарнас. Был он в эти годы близок к движению евразийцев. Не берусь установить степень тогдашней близости Малевского-Малевича к левым кламарским евразийцам, связанным с московским «Трестом», к лондонскому профессору Святополку-Мирскому, а также к московским и лондонским «спонсорам» евразийской прессы. После войны ни он сам (появившийся в Москве уже в качестве бельгийского дипломата), ни его супруга З.А. Шаховская, ставшая главным редактором «Русской мысли», не любили даже вспоминать этот продолжительный (а ведь Малевский-Малевич еще в 1931 году устраивал евразийский съезд в Брюсселе) эпизод жизни будущего дипломата. А если и вспоминали, то так, чтоб и тени подозрения на политиканскую и полулегальную суету этой партии не легло. В поздние годы, оговорившись, что она «не участник, а зритель», З.А. Шаховская описала деятельность этой строго структурированном организации с большой элегантностью и малым правдоподобием: «Основывать политическую партию им и в голову не приходило. Это было сотрудничество, свободное от всех партийных оков, нечто вроде клуба размышлений о судьбах России, опытного осмысления случившегося…».
С.С. Малевский-Малевич женился на княжне Зинаиде Шаховской в 1926 г. Он работал по специальности в Бельгийском Конго, потом в Брюсселе. К этому времени относится знакомство его семьи с В.В. Набоковым (о котором З.А. Шаховская написала книгу и мне лично рассказывала в 80-е годы, во время моей работы над биографией писателя, об их отношениях с писателем и его женой). В начале новой войны С. С. Малевский-Малевич ушел в армию добровольцем, потом служил по дипломатической части (в бельгийском посольстве в Лондоне, в Берне, в Израиле и в Москве), служил и в газете «Русская мысль». Живописью он занимался всегда, но только пятидесяти лет от роду решился доверить свои картины профессиональным торговцам. Картины имели успех, у графа Малевского-Малевича появились поклонники – знатоки живописи. С 1958 по 1963 год состоялось семь персональных выставок С. Малевского-Малевича. Художник прошел через академический период к абстрактной живописи, а потом вернулся к «преображенной реальности».
Малевский-Малевич был близок к Ланскому, Терешковичу, Никола де Сталю… Творческая жизнь его продолжалась недолго. В 1960 году он перенес инфаркт, а в 1964-м ему пришлось прекратить занятия живописью. Все же он успел написать 500 картин, из которых были проданы в частные коллекции 442. Художник умер от сердечного приступа в 1973 году. В 1990 году в парижской галерее Гарига Басмаджана (чуть позднее без следа пропавшего в перестроечно-криминальной Москве), на бульваре Распай, состоялась посмертная ретроспектива художника.
Вдова художника, Зинаида Алексеевна Шаховская, долгое время возглавляла парижскую газету «Русская мысль», писала новые книги (по-русски и по-французски) и издавала старые, принимала у себя близ авеню Терн гостей из России и лишь ближе к 90-летнему возрасту перебралась на жительство в Русский дом, от которого всего десять минут ходьбы до этого кладбища, куда она и последовала за мужем не так давно.
Эмигрантский сын Сергей Малолетенков окончил Художественную школу в Париже и стал архитектором. Он был строителем парижской гостиницы «Ле Меридьен» и одним из авторов большой гостиницы у заставы Майо в Париже. Его отец, почтенный протоиерей Николай Малолетенков, прожил без малого 90 лет и пережил сына.
Людмила Игоревна была старшей дочерью композитора Игоря Федоровича Стравинского от его первого брака – с Екатериной Гавриловной Носенко. Незадолго до войны Людмила вышла замуж за молодого поэта «незамеченного поколения» Юрия Мандельштама, родила дочку и вскоре умерла от туберкулеза (в тот трагический год Стравинский потерял мать, жену и дочь). Доживший в США до преклонных лет завистливый мемуарист В. Яновский так описывал «буржуазный монпарнасский брак» Мандельштама: «Адамович привел к нам именно с этой целью дочь Стравинского. И Юрий Мандельштам с ней обвенчался. Новобрачная хворала туберкулезом, совсем как в романах 19-го века: через непродолжительное время она скончалась, оставив мужу младенца, девочку.
В 1937 году, кажется, я проезжал на велосипеде по Эльзасу и вблизи Кольмара наткнулся на Юру Мандельштама: там, на горе… я подержал на руках сверток с его дочкой…».
Юрий Владимирович Мандельштам был увезен в эмиграцию 12-летним, окончил знаменитую русскую гимназию в Париже, а в 1929 году – филологический факультет Сорбонны. Он писал стихи (первый его сборник вышел, когда ему было 22 года), писал рецензии на книги западных писателей для «Возрождения», где литературу вел близкий ему Ходасевич (причем молодой критик не боялся похвалить в своих заметках неизвестного Кафку и покритиковать известного Уэллса или известного Ремарка). Как поэт он ощущал влияние акмеистов и, подобно Гумилеву, увлекался французскими парнасцами. Стихи его хвалили за грамотность, но критиковали за ровность, холодность, недостаток жизненного и духовного опыта. Как и другие «русские мальчики» из «незамеченного поколения», он бредил этой полузнакомой или вовсе не знакомой русской родиной, хотя и хранил какие-то страшные воспоминания о ней (а может, уже предчувствовал что-то)…
В 1942 году он был арестован как еврей (хоть и был крещен) и погиб в концлагере на востоке, как погибли в лагерях и печах крематория многие литераторы-эмигранты, евреи и русские, – Фондаминский, Фельзен, Горлин, Рая Блох, мать Мария… С Фондаминским и матерью Марией Юрию Мандельштаму довелось общаться в лагере Компьень. В последних его лагерных стихах появляется откуда-то и другая Россия, мученическая Россия ГУЛАГа (появляется даже специфическая лексика ГУЛАГа). Может, она навеяна была не только его собственным зэковским опытом, но и рассказами русских зеков, соседей по койке? А может (как знать?), ему самому довелось брести по Русскому Северу в арестантской колонне («ноги в ранах от русских дорог»), гнить в бараках самой что ни на есть гулаговской России (см. стихотворение «Дорога в Каргополь»), так непохожей на придуманную Россию из стихов его эмигрантских сверстников: