От запаха настурций на газоне,
От всех жестокостей и нищеты,
От сна, от смеха женщины в вагоне –
Томиться, петь, исписывать листы…
Впрочем, жизнелюбивый поэт не забывает о том, что будет дальше:
А дальше? Дальше на твоей могиле
Сравняется земли разрытый пласт.
И будет ветер, и круженье пыли,
И все, что говорил Екклезиаст.
Мемориальная доска в память Веры Оболенской – часть Мемориала русских участников французского Сопротивления, погибших во время Второй мировой войны
П
Здесь похоронен человек нелегкой судьбы, человек ищущей, неутомимой мысли, ученый, философ, правозащитник, мученик сталинских лагерей. При нашем знакомстве в Париже мне показалось также, что это был человек смиренный, скромный, терпимый…
Дмитрий Панин родился в Москве, мать его принадлежала к старинному дворянскому роду, так что после Октябрьского переворота он оказался в числе «лишенцев», лишенных большевиками многих человеческих прав по причине неугодного «происхождения». Юный Панин поступает рабочим на цементный завод, чтоб заслужить право на высшее образование. Перед войной он окончил Институт химического машиностроения и аспирантуру, но перед самой защитой его как «врага народа» арестовывают по навету и отправляют на пять лет в тюрьму, а потом в лагерь. Через 5 лет ему добавляют еще 10 за «организацию вооруженного восстания» и ссылают на вечное поселение. Заключенному Панину довелось работать в Марфинской «шарашке» КГБ (вместе с Л. Копелевым и Солженицыным), и в романе А. И. Солженицына «В круге первом» Панин выведен под именем Дмитрия Сологдина. Панин и сам описал свои круги лагерного ада в книге «Записки Сологдина», которая в России вышла под названием «Лубянка – Экибастуз. Лагерные записки. Т. 1». На второй том записок у Панина не хватило духу… В 1956 году Панин был реабилитирован, вернулся в Москву и до выхода на пенсию работал в одном из московских НИИ главным конструктором проекта. В 1972 году Д. М. Панин вместе с супругой эмигрирует на Запад. Он участвует здесь в научных конгрессах по биоматематике, физике и эпистемологии, пишет научные статьи и книги, читает лекции по философии и политэкономии в разных городах Европы… В своих натурфилософских трудах он утверждает, что именно законы природы доказывают существование Творца Вселенной.
Перед смертью, в стенах своей парижской квартирки этот неуемный человек «занимался реконструкцией «легкого» лазера… Хотя много лет существовала в Европе ассоциация «Друзья Дмитрия Панина», научное и натурфилософское наследие этого русского ученого до сих пор по-настоящему не исследовано…
Писатель, химик и предприниматель Борис Пантелеймонов был человек талантливый и таинственный. Свою тайну (или тайны) он, как выражаются, «унес с собой в могилу». Скажем, в горьковском альманахе «День мира» (вышедшем уже после смерти Горького, в 1937 году) со ссылкой на бейрутскую газету сообщалось о самоубийстве русского инженера Пантелеймонова, который расплатился с долгами, выпил вина, разбросал по комнате цветы, лег и принял яд. В том же 1937 году, когда в Москве вышел «День мира», покойник Пантелеймонов объявился в Париже. Вскоре он увел из милюковской газеты машинистку Тамару Ивановну (свою будущую жену), а потом исчез с ней куда-то на все годы войны и оккупации…
Известно, что, объявившись после войны в Париже, Пантелеймонов уже был ярым советским патриотом и сотрудничал в нескольких сомнительного характера советских изданиях, где добросовестно пересказывал сообщения советских газет о счастливой жизни в СССР («Над океаном русского крестьянства уже горит заря свободной жизни»), к тому же за свой (или за чей-то еще) счет издавал свою просоветскую полемику с Бердяевым, а также имел лабораторию по производству косметики.
Многие в Париже считали Б. Пантелеймонова «человеком подозрительным», ходили слухи о том, «что Пантелеймонов якобы правая рука советского посла в Париже Александра Богомолова и спаивает по его заданию Бунина и Тэффи» (которые бражничали с ним весьма охотно). Впрочем, самым поразительным в бурной жизни Б. Пантелеймонова было другое. В 60 лет (по другим источникам, ему было уже 68) Пантелеймонов вдруг начал писать прозу. «Литература как-то ошеломила Пантелеймонова, – сообщает Тэффи. – Он ушел в нее с головой, забросил свою большую химическую лабораторию. За четыре года выпустил три книги и приготовил четвертую. И уже за день до смерти нацарапал еле понятными буквами начало нового рассказа…»
Писал Пантелеймонов в традициях старой русской прозы XIX века, и критика находила, что он очень талантлив… Однако писательская жизнь его была недолгой: он умер от рака горла в сентябре 1950 года.
В конце 20-х – начале 30-х годов три брата-таксиста Пашутинских (родом из Киева) жили в северном парижском пригороде Клиши. Все трое трудились за баранкой знаменитого такси G-7. Их соседом в Клиши был веселый американец по имени Генри Миллер, живший на авеню Анатоля Франса и часто в ту пору испытывавший материальные затруднения. Так что он не раз появлялся у братьев Пашутинских, чтобы перехватить «пару копеек». Из троих братьев он ближе всех сошелся с молодым Евгением, который вел почти такой же разгульный образ жизни, как и сам Миллер. Шли разговоры о том, что во время одной из их эскапад веселый Женя спас жизнь веселому Генри. Потом у себя на родине этот Миллер стал знаменитым писателем и описал свою тогдашнюю жизнь в романе «Спокойная жизнь в Клиши». А после войны Генри Миллер решил разыскать русских друзей своей бурной юности. Это было не так просто, и свои поиски Генри Миллер описал в рассказе про апельсины Иеронима Босха. Позднее французская печать опубликовала фотографию, запечатлевшую встречу двух постаревших друзей…
Племянница таксиста Евгения Пашутинского, Элен Менегальдо, преподававшая русскую литературу, посвятила в своей новой книге о русской эмиграции целую главу русским таксистам, которых было тогда в Париже и его пригородах больше трех тысяч. Автор перечисляет там типовые шоферские байки (о встречах с богатыми и бедными родственниками, о знакомстве с богатыми невестами, о состязаниях с полицией, о клиентах, которые любят прокатиться на халяву, о забытых в такси чемоданах, о славном таксисте-жулике по кличке Вовка Золотой Зуб…). Кое-какие из этих легенд вошли в свое время в очерки Андрея Седых, Зинаиды Шаховской и Нины Берберовой, в романы Бориса Поплавского. Еще больше было забыто, а жаль…
Французская молва представляла чуть не всех русских таксистов великими князьями, которые еще недавно секли крестьян в своих поместьях, а нынче вот… И хотя чаще все же шоферили молодые поручики и есаулы, князья с генералами и впрямь попадались за рулем тоже. Шоферили начальник I отдела РОВС генерал Иван Эрдели и адмирал Старк, шофером такси был бывший кавалергард из древнего русского рода князь Юрий Ширинский-Шихматов. Шоферская жизнь хоть и предоставляла минимальную свободу, которой лишен был работяга у заводского конвейера, чревата была также трудностями и унижениями. Недаром именно в головах двух интеллигентных таксистов – Ширинского-Шихматова и Казем-Бека – зародились столь сходные экстремистские, профашистские и прокоммунистические идеи протеста, которые в 1923 году привели к созданию «младоросской» партии. Иные же из таксистов попроще (вроде Вадима Кондратьева) и без теорий и партий стали советскими агентами.
Не так уж много на этом кладбище основоположников художественного авангарда и вдобавок не так уж много крещеных евреев (3. Пешков, Ю. Мандельштам, А. Галич, М. Лосская…), чтобы нам пройти мимо, не остановившись у этой могилы. Ибо Антон (он же Антуан, он же Натан) Борисович (он же Беркович, он же Абрамович) Певзнер и младший брат его Наум (он же Нехамия) Габо (он же Певзнер) были воистину корифеями авангарда в скульптуре, хотя и не стали слишком известными у себя на родине, в скромных Климовичах (бывшей Могилевской губернии), где они родились в многодетной еврейской, однако не вполне ортодоксальной (Антон, как и его матушка, был крещен в православие) семье. Антона, рано проявившего художественные наклонности, послали учиться в Киевское художественное училище, откуда он поехал в петербургскую Академию художеств. И в Киеве, и в Петербурге Антону было скучно – только в частных московских галереях Щукина и Морозова да на выставках «Бубнового валета» его бунтарская натура воспаряла. Естественно, что поиски самого что ни на есть современного искусства привели его в Париж, где новые друзья, Архипенко и Модильяни, познакомили его с кубистами. После революции оба брата – Антон и Наум – возвращаются в Россию (Наум за истекшие годы успел поучиться в Мюнхене медицине, биологии, потом физике, химии, инженерным наукам и в конце концов стал художником). Братья полны надежд на освободительную революцию, равенство, братство, свободу и полный переворот в русском искусстве.
В 1920 году в оркестровой яме театра на Тверском бульваре в Москве открылась выставка братьев Певзнеров (один из них уже стал к тому времени Габо), сопровождаемая их «Реалистическим манифестом», который даже на тогдашнем вполне несдержанном фоне показался неслабым. Там было сказано, что и кубизм, и футуризм – это вчерашний день. Братья Певзнеры «утверждали линию только как направление скрытых телестатических сил и их ритмов… утверждали… кинетические ритмы как основные формы» своих «ощущений реального времени». Они затеяли знаменитую дискуссию о пространстве и форме, и, хотя людишек в России большевики уже стреляли почем зря, и вешали, и морили голодом население, жизнь еще представлялась молодым художникам полной надежд. Однако со знаменитой заграничной, устроенной Наркомпросом, русской выставки авангарда в 1922 году оба брата в Россию не вернулись: они уже ощутили, вероятно, что «социальный заказ», выйдя из стадии эксперимента, будет требовать в ближайшем будущем меньше манифестов и новаций, но больше крови.