В Париже в 1929 году братья оформляют у Дягилева балет «Кошка», в котором стояла на сцене вполне обобщенная статуя богини. Позднее художественные пути братьев расходятся – они оказались очень разными, хотя оба до предела авангардными. У Наума превалируют легкость форм и полет, у Антона – «внутреннее движение и энергия тяжкой массы». На все это был тогда непреходящий спрос… Энциклопедии высоко оценивают творчество братьев: «Каждый по-своему, Габо и Певзнер своими произведениями вносили гармоническую меру, подобную «золотому сечению», в «порядок» окружения человека. В этом их вклад в мировое искусство XX века».
Под этой плитой покоится рядом со своим другом, о. Николаем Оболенским, бригадный генерал французской армии (а вдобавок и прототип Павла Власова из романа Горького «Мать»), один из самых фантастических русских эмигрантов Зиновий Алексеевич Пешков, носивший до своего крещения имя Ешуа Золомон Мовшев Свердлов и приходившийся младшим братом знаменитому большевику Якову Свердлову. Приемным отцом Зиновия Пешкова был А. М. Пешков (писатель Максим Горький), и хотя крещение, предпринятое в 18 лет, лишь должно было помочь молодому Свердлову поехать на учебу в Москву, по многим свидетельствам, 3. Пешков до конца своих дней оставался верующим христианином (а одно время намерен был даже постричься в монахи) и завещал похоронить себя по православному обряду на русском кладбище. На свою мертвую грудь 3. Пешков завещал положить портрет Горького, первую свою солдатскую военную медаль, значок Иностранного легиона и Большой крест Почетного легиона (орденов и знаков отличия у него было, кстати, великое множество). Гроб его, как он и просил, несли на русское кладбище легионеры. Судя по его замечательным письмам из Марокко, он любил легионеров, а особенно своих подчиненных, тех русских солдат и офицеров-изгнанников, которые после Галлиполи подались, за полной бездомностью, в Иностранный легион. Несмотря на их идейные расхождения и «семейные» размолвки с М.Горьким, Зиновий до последнего дня любил своего приемного отца, да и Горький писал, что связь их нерасторжима («ты должен знать, что какой-то кусок моего сердца сросся с тобой»). Кстати, в публицистике Горького без труда можно угадать некоторые идеи, наблюдения и даже словечки его секретаря 3. Пешкова, которого Горький высоко ценил.
Во французской армии 3. Пешков прошел пятнадцать ступеней – от солдата 2-го класса до бригадного генерала, а на дипломатической службе – от беспаспортного, безработного русского эмигранта до французского посла в Китае и Японии, до французского эмиссара (и, вероятно, разведчика) в дальних уголках планеты, доверенного генерала де Голля, и еще, и еще… Он был обаятелен, общителен, и писатель А. Амфитеатров, у которого он был в Италии секретарем, отмечал: «…кто с ним знакомится, обыкновенно остается надолго к нему расположен». Когда грянула Первая мировая война, 3. Пешков оставил службу у Амфитеатрова и ушел воевать против немцев. Амфитеатров писал: «…первым русским волонтером из Италии во Францию был приемный сын… Горького, Зиновий Пешков, молодой человек исключительных способностей, покинувший ради благородной цели свою молодую жену и своего ребенка…
На надгробной плите участника французского Сопротивления, князя Николая Оболенского (на участке легионеров), стоят также имена его героини-жены Вики Оболенской (похороненной где-то в Берлине) и его старшего друга – приемного сына Горького, младшего брата Якова Свердлова, генерала французской армии Зиновия Пешкова
Летом 1915 года в бою под Аррасом Зиновий Пешков потерял правую руку. Любопытно, что самый подробный рассказ об этом напечатал в киевской газете посетивший парижский госпиталь А. Луначарский. После выписки из госпиталя началась и секретная дипломатическая карьера 3. Пешкова. В чине капитана он едет в Россию – связным к Колчаку и Деникину…
Первый его брак распался в 1916 году – похоже, его жена, красавица-казачка, без радости встретила возвращение однорукого героя. Но влюбчивый Зиновий женился еще не раз, а в 1920-м вывез из России знаменитую «красавицу тринадцатого года» Саломею Андроникову (мандельштамовскую «соломинку»). Его же самого любили революционерки, графини, дочери миллионеров, писательницы и подпольщицы… Знавшая Пешкова H. Н. Берберова представляет его как фигуру легендарную: «По слухам, у него в каждой европейской столице была обожающая его подруга, испанская графиня, французская принцесса, итальянская герцогиня, которая мечтала выйти за него замуж. Все это было немножко смешно, и Максим посмеивался, и Горький тоже (хотя и верил каждому слову Зиновия)…»
За два года до смерти 3. Пешкова де Голль отправил его с щекотливой миссией на Тайвань – попытаться объяснить их общему другу Чан Кайши, что Франции позарез нужно дружить с Мао. Так старый генерал снова стал эмиссаром правительства Франции. Да и вообще – чем он ни занимался и кем он только не бывал на своем веку, этот волжанин, как выразился о нем Амфитеатров, «исходил и изъездил весь свет, был на возу и под возом»! Даже любящая женщина называла его авантюристом…
И все же на надгробье своем на православном русском кладбище он просил прибавить к своей подаренной Горьким фамилии только одно слово – «легионер» (legionnaire).
Софья Борисовна Пиленко не дожила двух месяцев до столетия, при том что судьба уготовила ей все вообразимые беды и горести: гибель сына Георгия, страшную эвакуацию из Новороссийска, смерть обеих внучек, арест внука Юры и дочери – поэтессы, богослова, подвижницы – матери Марии, организовавшей в Париже для помощи бездомным и голодным русским эмигрантам свое «Православное дело», а потом уж спасавшей обреченных на гибель евреев…
В феврале 1943 года были арестованы гестаповцем Гофманом внук Софьи Борисовны Юра, ее дочь и помощники матери Марии в «Православном деле» – о. Димитрий Клепинин, Т. Ф. Пьянов, Ю. П. Казачкин… Отец С. Гаккель рассказывает в своей книге «Мать Мария»:
«Гофман долго допрашивал мать Марию, потом ее обыскал. Софии Борисовне он крикнул: «Вы дурно воспитывали Вашу дочь, она только жидам помогает!»…София Борисовна ответила… «Моя дочь настоящая христианка, и для нее нет ни эллина, ни иудея, а есть несчастный человек. Если бы и Вам грозила беда, то и Вам помогла бы». Мать Мария улыбнулась и сказала: «Пожалуй, помогла бы». Думая, что над ним издеваются, Гофман размахнулся и чуть не ударил мать Марию. Но она не издевалась. «Мы, слабые, грешные, выброшенные из нормальной жизни, призваны, как каждый христианин призван, всегда и везде защищать обижаемых, клеймить насилие, отрицать ненависть, – писала она еще накануне войны. – Мы призваны к свободе и любви».
Настал момент разлуки… «Обнялись мы с ней. Благословила я ее, – рассказывает С. Б. Пиленко. – Всю жизнь, почти неразлучно, дружно, прожили мы вместе. Прощаясь, она, как всегда в самые тяжелые минуты моей жизни (когда сообщала о смерти моего сына, а потом внучки), сказала: «Крепись, мать!».
Гофман вернулся на другой день и сказал: “Вы больше никогда не увидите Вашу дочь”».
Софья Борисовна больше никогда не увидела ни дочь, ни юного внука…
Юрий де Планьи в эмиграции был таксистом и агентом рекламы, в войну французским солдатом, а после войны вместе с Диком Покровским управлял русским кемпингом на популярном тогда среди русских дачном пляже в Ла Фавьер на берегу Средиземного моря. О старшем брате Юрия, Вадиме Кондратьеве, упоминает в приложении к своей книге о Цветаевой Ирма Кудрова: «Кондратьев Вадим (1903–1939)… работал во Франции шофером такси, часто безработный. Завербован в советскую разведку Н.А. Клепининым в середине тридцатых годов. Участник оперативной группы, преследовавшей Рейсса. Ранее других скрылся из Парижа после убийства Рейсса. Умер от туберкулеза в Москве». Если сотрудник Юрия по кемпингу Дик Покровский был тем же лицом, что и В.И.Покровский, то он работал в тридцатые годы сотрудником советского посольства, а после бегства агента НКВД Сергея Эфрона в Москву, был куратором Марины Цветаевой (о чем она писала в дневнике). Он передавал Марине Ивановне «жалованье», снимал для нее и сына комнаты в парижском отеле «Иннова», передавал ей инструкции об отъезде, имел служебное помещение для встреч в пригороде, выполнял деликатные поручения своего начальства.
Александр Алексеевич Плещеев был петербуржцем и сыном известного поэта Алексея Плещеева. Родился он в 1858 году. Начал печататься 18 лет от роду и печатался без малого 70 лет – под разными псевдонимами и под своим именем. Он был также соредактором «Биржевых ведомостей», издал книгу о балете, сам играл на сцене и написал почти три десятка пьес, из которых многие ставились с успехом на знаменитых подмостках.
A. Куприн высоко оценил мемуары А. Плещеева и сборник его рассказов «Без ужасов»: «Неглубоко – это так, но мило, весело, нежно». Когда А. Плещеев уехал в эмиграцию, ему было уже больше 60, но он продолжал писать и печататься.
В конце жизни, почти ослепший, он жил в Русском доме в Сент-Женевьев-де-Буа. Вспоминают, что его навещала иногда и трогательно за ним ухаживала одна из прежних его жен, знаменитая актриса Е. Рощина-Инсарова.
На первом этапе изгнания родители будущего русско-американского писателя Владимира Набокова вывезли семью в Крым и поселились в Гаспре во флигеле дворца, принадлежавшего падчерице отцовского друга И. Петрункевича, графине С. Паниной. Соседями Набоковых оказались племянница И. Петрункевича, известная певица Анна Ян-Рубан, и ее муж – композитор Владимир Поль. В заметках, составленных им для своего первого биографа, Набоков рассказывал, что этот лысоватый человек лет сорока выдержал в юности жестокую борьбу против туберкулеза, в ходе которой он понуждал себя к различным физическим упражнениям, иные из которых носили смутно восточный характер, и обрел таким путем «энергию истинного гиганта, так что мы с отцом едва поспе