К Потоцкому снова вернулось хорошее настроение. Как бы случайно передвинув ладонь немного ниже талии, он крепко прижал девушку к себе. Крися не протестовала. Голова ее склонилась на плечо, и прядка растрепавшихся волос слегка задела щеку сенатора. Его вдруг охватило такое вожделение, что пришлось стиснуть зубы. Ничего не соображая, он натыкался на танцующие пары. Всем своим существом он чувствовал близость этого молодого тела.
— Как вас зовут? — спросил он придушенным голосом и тут же вспомнил, что уже трижды обращался к ней по имени.
— Крися, — улыбнулась она. — Вам нравится?
— Если бы вас даже Кунигундой звали, мне бы все равно понравилось. Все, с чем вы соприкасаетесь, становится прекрасным. Вы словно царь Мидас, слышали о нем?
— Кажется, грек?
— Почти. К чему бы он ни прикасался, все превращалось в золото.
— Правда? Какой счастливчик! Как я ему завидую! Но вы преувеличиваете, мне совсем не так хорошо живется.
— Какие могут быть у вас огорчения? Вы такая молодая, красивая. И у вас молодой красивый жених. Вы давно с ним знакомы?
Крися вздохнула, может, нарочно, а может, нечаянно, сильнее оперлась на плечо Потоцкого и тихо промолвила:
— Мы не можем пожениться.
— Почему? Он женат?
— Нет, но поручикам нельзя. Если бы я еще была невеста с приданым, а так…
— Не может быть!
— Разрешат, когда его произведут в капитаны. А это еще не скоро. Разве что начнется война, тогда он скорее добьется повышения.
— Вы хотите, чтобы была война?
— Нет, пожалуй. Ведь его могут послать на фронт.
Она взглянула на него невинными глазками и перевела разговор на другую тему:
— Этот ваш друг богатый?
Потоцкий нехотя кивнул головой.
— Очень? Все говорят, что очень богатый. Вот у него, наверно, веселая жизнь. Небось каждый день здесь бывает. А как тут хорошо! — Она заметила, что Потоцкий молчит, и с истинно женской интуицией угадала причину. — Вы тоже богатый?
— Нет, как раз наоборот.
— Наверно, шутите? Вы ведь Потоцкий, правда? Граф, правда? Как приятно быть графом! Я слышала вашу фамилию еще в школе. Она историческая, правда? Сейчас вспомню. Была какая-то конфедерация, только не помню какая. Столько надо было зазубрить всяких конфедераций и восстаний. Что-то похожее на кинофильм, на фамилию актрисы: Батицкая? Малицкая? Обарская? Барская, да?
— Тарговицкая, — сквозь зубы процедил Потоцкий.
— Это все равно, правда?
— Я бы сказал, не совсем.
— Я вам очень завидую! Но мы тоже из шляхты. Моя мама урожденная Култужицкая, у них есть родовой герб, только не помню какой. Кажется, подкова, а может быть, крестик. Вы не знаете, какой у них герб? Жаль! А я так рада. Завтра расскажу в конторе, что танцевала с самим графом Потоцким, из Тарговицкой конфедерации. Ну и взбеленятся они! Никак не могут простить, что я пользуюсь успехом. Разве я в этом виновата? Пусть попробуют, если смогут, правда?
Кто-то совсем рядом захлопал в ладоши.
— Отобьем! — крикнул с трудом протиснувшийся к ним Вестри, и Крися, как показалось Потоцкому, с радостным писком бросилась в его объятия.
Сенатор вернулся к столику, размышляя о том, как бы поскорее отсюда выбраться. Вестри внушал ему отвращение и зависть. Хамство царит везде и всюду, только деньги принимаются в расчет. Потоцкий был зол на самого себя. Словно шут, делал комплименты этой глупой девчонке, связался с офицериками и, главное, принял приглашение такого хама, как Вестри. Если не можешь оградить себя от бестактности дурного общества, сиди дома. А тут еще Тарговицкая конфедерация. Нет, пора уходить.
Но он не ушел. Ведь ему даже не удалось поговорить с Вестри о деле. Черт бы их всех побрал!
Тут Брейво хлопнул его по плечу.
— Сенатор озабочен? Сенатор задумался? Чепуха, пусть за нас лошади думают, у них большие головы. А, понимаю, понимаю… «Любовь тебя сгубила и красотка. Красотка злая», — снова запел он и тут же умолк под суровым взглядом Минейко.
Вернулся совершенно разомлевший Вестри и подозвал кельнера. Пили шампанское, ковыряли ложечками плоские кусочки ананаса и снова пили. Кристина откинула голову на спинку стула и, прищурившись, смеялась остротам Брейво и Вестри. Придвинувшись к ней вплотную, они с двух сторон шептали ей что-то на ухо и терлись щеками о ее растрепавшиеся волосы. За соседними столиками уже обратили внимание на эту веселую компанию, особенно на серебряноголовые бутылки в ведерке, наполненном хрустящим льдом. До слуха Потоцкого долетели замечания, в которых было больше удивления и зависти, чем иронии.
Вестри наполнял бокалы, невзирая на протест Потоцкого, чокался с ним, шутил с соседями и вообще разыгрывал из себя рубаху-парня. Брейво принялся ворчать, что мало женщин, Вестри поддержал его. Тогда он привел целую компанию: трех сильно декольтированных дам и лысого толстяка в пенсне. Придвинули еще два столика. Новоприбывшие закричали: «Да здравствует наша армия!»
— На Берлин! — заорал в ответ Брейво. В зале раздались аплодисменты.
— «Бригаду»! — потребовал сидевший близ входа ротмистр. Капельмейстер, видимо привыкший к этому номеру программы, взмахнул палочкой. «Встать! Встать!» — пронеслось по залу, загремели отодвигаемые стулья, грянул оркестр, но его заглушил хор звонких, хотя и нестройных голосов.
— «Не надо нам от вас признанья!» — снова затянул ротмистр. Усевшиеся было музыканты тут же вскочили и с опозданием на полтакта подхватили мелодию. Все три куплета пропели стоя.
Потоцкого охватило странное чувство — какая-то смесь омерзения с умилением. Алкоголь еще не лишил его способности понимать, какое это все нелепое пьяное дурачество, но в душе подымалась теплая волна, по спине пробегали мурашки, глаза стали влажными.
Потоцкий сел, как только позволили приличия. Разгоряченная публика с шумом занимала места, но всеобщее возбуждение еще не улеглось. Брейво вдруг затянул: «Маршал Рыдз-Смиглый — любимый наш вождь, смелый наш вождь!» — и все снова встали. Но на этот раз охотников петь было немного: мелодия быстрая, да и слова этой песни неизвестного автора мало кто знал — пропели всего один куплет. Потоцкий успокоился. Но преждевременно.
Когда отгремели торжественные песни, объединившие компании, сидящие за отдельными столиками, как бы в одну семью, в зале воцарилось какое-то приятное сентиментальное настроение. Все казались друг другу добрыми, веселыми и давно знакомыми. Возвращение к обычной танцевальной толкучке было бы почти кощунством. Брейво быстро нашел выход из создавшегося положения:
— Оберек!
Оркестр как будто только этого и ждал. Грянула бешеная мелодия. Брейво вскочил с места и потащил за собой Крисю. Напротив встал кавалерист в паре с маленькой тоненькой смуглянкой. Одна из дам, подавшись к столику Вестри, схватила руку третьего офицерика, самого неказистого. Другую даму пригласил Минейко.
Оркестр заиграл еще громче, и весь зал закружился в танце. Первым шел Брейво. Он падал на колено, подскакивал, хлопал в ладоши, ловко менял фигуры. В бешеном вихре кружилась Крися, платье ее развевалось, показывая крепкие, словно точеные, бедра и голубые трусики. Потоцкий смотрел на нее с неприязнью, но вскоре и он почувствовал себя захваченным музыкой.
Ритм был по-прежнему плясовой, но тот же самый, вначале веселый мотив перешел теперь в минорную тональность, стал убийственно, неотразимо грустным и именно поэтому таким близким, единственным и неповторимым. «Вот она — настоящая зараза!» — промелькнуло в сознании Потоцкого. Разгул и тоска. Назойливо лезущее в уши судорожными ударами бубна крикливое, пустое, бесцеремонное, грубое веселье и связанная с ним не на жизнь, а на смерть тоска. Пронзительная, беззащитная, тревожная, она знала муки прошлого и будущего, не отбрасывала их, покорно мирилась с ними, как с чем-то ниспосланным свыше, и было одно лишь желание — не думать сегодня о приговоре. Он иступит в силу завтра. А сегодня…
— Сегодня! Сегодня! Сегодня! — выкрикивал Брейво, пролетая мимо столика. Глаза у него блестели, тело, словно освободившись от власти земного притяжения, потеряв весь свой вес, восторженно подчинилось единственному закону — закону ритма. Ротмистр нагонял его такими мелкими и быстрыми шажками, что глазам было больно смотреть. Его смуглянка то и дело отрывалась от пола, и казалось, что она в воздухе находит опору. Глаза ее расширились, она прикусила нижнюю пухленькую губку, и черная мушка над верхней губой была очаровательна. Третий офицерик в отчаянии цеплялся за свою даму — сорокалетнюю, пышную, широкобедрую, с мощным бюстом и тройным подбородком. Упершись правой рукой в бок, она схватили кавалера левою рукой чуть ли не за шею и, как перышко, кружила вокруг себя. Минейко в паре с зеленоглазой шатенкой с крутыми дугами бровей танцевал немного натянуто, словно опасаясь впасть в экстаз. Рядом танцевал какой-то господин в штатском со старомодными шляхетскими усами, за ним тщедушный человечек с прилизанными волосами и еще три-четыре ничем не примечательные пары. И пожалуй, не эти пары оказывали воздействие на людей, а колыхание зала, где почти зримо раскачивались все, кто сидел за столиками, все эти лысины и галстуки, декольте, мундиры, дешевенькие семейные драгоценности, шеи, покрасневшие от выпитого вина, глаза, неотрывно следившие за танцующими, Ритмично притоптывали оркестранты, боясь нарушить напряженный ритм, в дверях с подносами в руках замерли кельнеры.
Танец продолжался во все нарастающем темпе. Лиц танцующих различить уже было нельзя — мелькали только темные брови, красные губы. Танец оборвался внезапно, оркестр замолк, как будто его ветром сдуло. Еще несколько кругов — и волна танцующих замерла. Пошатываясь, возвращались вспотевшие пары на свои места.
За столиком их приветствовали аплодисментами, как победителей. Вестри наполнил бокалы. У танцоров после бешеного оберека в горле пересохло, все пили с жадностью, и вино сразу ударило в голову. Вестри отчаянно увивался вокруг Криси, не забывая, однако, и об остальных гостях, он все время подливал всем вино, то и дело подзывая кельнеров. Офицерики непрерывно провозглашали тосты, но воображение их уже иссякло, и пили, как и вначале, только за здоровье дам и за армию. После шампанского кто-то злорадно предложил выпить водки с вермутом. Потом снова вернулись к красному вину. Под конец стали пить все вперемешку: шампанское смешивали с водкой и пивом, в чай подливали коньяк, кто-то потребовал мороженого с вишневкой. Присоединившиеся к ним дамы с аппетитом принялись за бифштексы, лысый господин с брюшком спокойно расправлялся с бигосом.