ену Стейнтон, она мне сказала, что я уже могу не держать ее затею в секрете. Они с Энгусом намереваются дать в сентябре бал в честь совершеннолетия Кэти.
— Но почему это держалось в секрете? В чем дело? — несколько настороженно поинтересовалась Вирджиния.
— Ну, понимаешь, она мне сообщила об этом недели две назад, но попросила до тех пор, пока она не обсудит все с Энгусом, никому ничего не сообщать. Как видно, она его уговорила.
— Молодчина! Это она чудно придумала. А что это будет? Просто немного попрыгают или настоящий бал?
— Все честь по чести, как бывало когда-то. Шатер, китайские фонарики, все разодеты в пух и прах.
— Потрясающе! — Как Вайолет и предвидела, Вирджиния пришла в восторг. — И за билет платить не надо, и у меня будет хороший предлог купить себе новое вечернее платье. Надо будет помочь Верене расселить гостей. А мне проследить, чтобы Эдмунд не наметил на эту неделю какую-нибудь деловую поездку, например в Токио.
— Где он сейчас? — спросила ее свекровь.
— Всего лишь в Эдинбурге. Вернется к шести.
— А где Генри? Он ведь уже должен бы вернуться из школы?
— Зашел к Эди, он любит посидеть у нее, попить чайку.
— Может, он ее и развлечет немного.
Вирджиния удивленно нахмурилась — обычно это Эди развлекала Генри.
— Что случилось?
Вайолет бросила взгляд на Арчи.
— Помнишь двоюродную сестру Эди — Лотти Карстерс? Она какое-то время была горничной в Страткрое. В тот год, когда вы с Изабел поженились.
— Еще бы не помнить! — На лице Арчи отразился ужас. — Жуткая женщина. Чего только она не вытворяла — перебила чуть ли не весь наш рокингемский сервиз, и к тому же она, похоже, шпионила за нами — оказывалась вдруг в самых неожиданных местах. Я понять не мог, что заставило мою мать нанять ее.
— Думаю, обстоятельства. Очень хлопотное было лето, и без помощницы ей было не обойтись. Лотти проработала месяца четыре, не больше, и вернулась к себе в Туллочард, к своим престарелым родителям. Замуж она так и не вышла…
— Не удивительно.
— …ну, а потом родители умерли, и она осталась одна. И, как видно, странности ее все усиливались. В конце концов она стала агрессивной, и тогда ее увезли в ближайшую психлечебницу. Ближе родственников, чем Эди, у нее нет. Эди навещала ее каждую неделю. А теперь доктора сказали, что состояние Лотти улучшилось настолько, что можно забрать ее домой. Но одной ей жить нельзя. По крайней мере, еще какое-то время.
— Неужели Эди хочет взять ее?
— Она говорит, что это ее долг. Больше у Лотти никого нет. И вы знаете Эди, она — сама доброта. Она чувствует ответственность за семью. Говорит: кровь — не вода, ну и прочие глупости.
— Тяжелый случай, — сухо заметил Арчи. — Хуже не придумаешь. Когда она должна забрать ее?
— Точно не знаю, — Вайолет пожала плечами, — то ли в следующем месяце, то ли в августе.
— Неужели Лотти насовсем поселится у Эди? — Вирджиния пришла в ужас от одного лишь предположения.
— Будем надеяться, что нет. Будем надеяться, что это временная мера.
— Где Эди ее поместит? У нее ведь всего две маленькие комнаты.
— Не знаю, я ее не спрашивала.
— И когда же она об этом сообщила?
— Сегодня утром. Когда пылесосила ковер в столовой. Мне показалось, что она чем-то расстроена, и я спросила ее, что случилось.
— Бедняжка Эди, ей можно только посочувствовать.
— Эди — святая, — сказал Арчи.
— Это верно. — Вайолет допила чай, бросила взгляд на часы и начала собирать свои вещи: большую сумку, бумаги, очки. — Приятно было тебя навестить, дорогая. И спасибо за чудесный чай. А теперь мне пора домой.
— И мне тоже, — сказал Арчи. — Поеду продолжать пить чай, теперь с американцами.
— Смотри, не захлебнись. Кто к вам прибыл на сей раз?
— Понятия не имею. Надеюсь, что не древние старцы. На прошлой неделе один старикан чуть не отправился на тот свет — такая у него разыгралась ангина. Слава Богу, выкарабкался.
— Однако это большая ответственность.
— Да нет, не так все страшно. Хуже всего с теми, кто дал зарок не пить и глотка виски себе не позволяет. Тоска смертельная эти баптисты, ведь под апельсиновый сок не разговоришься. Вы на машине, Ви, или вас подкинуть?
— Пешком пришла. Под горку-то бодро шагала, а вот обратно будет труднее, так что спасибо, подкинь.
— Тогда едем.
Арчи сложил свои записи и тяжело поднялся. Удостоверился, что все в порядке, стоит твердо, и пошел по мягкому ковру. Прихрамывал он совсем немного, и это было чудом, потому что вместо правой ноги от самого бедра шел протез.
Он приехал на совещание, оторвавшись от садовых работ, и извинился за свой вид, но никто и внимания не обратил на то, как он одет. Да он, пожалуй, и всегда был так одет: бесформенные вельветовые брюки, клетчатая рубашка с залатанным воротником, потертый твидовый пиджак, который он называл «садовым», хотя ни один уважающий себя садовник не надел бы такой пиджак.
Вирджиния откинула назад волосы и тоже поднялась на ноги. То же самое сделала и Вайолет, но медленно, приноравливаясь к движениям Арчи. Она вовсе не спешила уйти, но даже если бы и спешила, никогда бы этого не показала — она очень любила и жалела Арчи. Помнила его мальчишкой, юношей — он был такой заводила, помнила солдатом. Вечно он шутил, смеялся. Он любил жизнь и всех заражал этой любовью и весельем. И все время был в движении: играл в теннис, на полковых балах затанцовывал своих партнерш так, что те просили пощады, на охоте шел впереди всех, с легкостью перешагивал через кусты вереска своими длинными ногами. Никто не мог поспеть за ним…
Тогда он был Арчи Блэр, теперь — лорд Балмерино. Лорд и лэрд.[4] Слишком роскошные титулы для худого, как палка, мужчины на протезе. В его черной шевелюре сквозила седина, в глубоко посаженных, затененных густыми бровями глазах затаилась печаль.
— Ты готова? — спросил он, подойдя к Ви.
— Да, все собрала.
— Тогда поехали… — он шагнул к двери и вдруг замер: — А, Боже мой, забыл у тебя спросить, Вирджиния! Эдмунд не оставил для меня конверта? Я вчера ему звонил. Это важное дело. Кое-какие документы из управления лесным хозяйством.
Вайолет насторожилась.
— Надеюсь, ты не собираешься сажать елки?
— Нет, они намереваются проложить дорогу в объезд вересковых пустошей.
— Он мне ничего не сказал. — Вирджиния покачала головой. — Может, забыл. Пойдемте поищем на столе в библиотеке.
— Хорошо. Мне бы хотелось взять его с собой.
Они не спеша вышли в большой обитый сосновыми панелями холл; массивная лестница с резными перилами вела на верхнюю площадку. Мебель в холле была не особо примечательная: дубовый резной сундук, раздвижной стол, старая, отжившая свой век кушетка. На ней любили спать собаки, но сейчас их не было.
— Дальше я с вами не пойду, подожду здесь, — заявила Вайолет и величаво опустилась на собачью кушетку.
— Мы скоро.
Вирджиния с Арчи ушли. Вайолет проводила их глазами: они прошли по широкому коридору, что вел к библиотеке; дальше по коридору следовала гостиная, а еще дальше за стеклянной дверью дышала влагой и теплом оранжерея.
Побудет немного одна, наедине со своим старым домом, подумала Вайолет. Она так хорошо и так давно знает этот дом — он всегда с ней. Скрип ступеньки, запахи — все так знакомо. В холле гуляет сквознячок, но сквозняков она не боится. Теперь это не ее дом, теперь это дом Вирджинии. Но он остался таким же, каким был, — похоже, за долгие годы он приобрел свои привычки, свой вкус и не собирается их менять. У него сильный характер. Может быть, потому, что в нем так много происходило событий. Может быть, потому, что он был приютом, тихой пристанью для одной большой семьи.
Не то чтобы Балнед очень стар. На самом деле он на несколько лет моложе Вайолет и был построен ее отцом, тогда уже сэром Гектором Айкенсайдом, человеком богатым. Ей всегда казалось, что дом немного похож на сэра Гектора. Такой же большой, радушный и щедрый и в то же время очень скромный. В те годы, когда новоявленные богатеи сооружали поражающие своим уродством гигантские замки, окруженные зубчатыми стенами и увенчанные башенками, сэр Гектор предпочел менее шикарные, но куда более важные сооружения.
Центральное отопление, надежный водопровод и канализационная система, много ванных комнат, полные солнечного света кухни, чтобы слугам (а их тогда было трое) удобно было работать. И с того самого дня, когда строительство наконец-то завершилось, дом вполне органично вписался в пейзаж.
Сложенный из местного камня, Балнед стоял на южной стороне Кроя, задней стеной повернувшись к деревне и реке, и словно улыбался всеми своими окнами, любуясь открывавшейся перед ним картиной — такой домашней и в то же время прекрасной.
Сад в поместье был огромный, полный плодоносящих деревьев и всевозможных кустарников. Ландшафтным архитектором выступал самолично сэр Гектор — это была его страсть, — а потому по традиционным газонам лились потоки неведомых в здешних местах трав, желтых нарциссов и колокольчиков. Благоухающими купами красовались коралловые и желтые азалии, между кустами усыпанных алыми и багряно-красными цветами рододендронов вились чисто выкошенные тропинки, словно зазывая куда-то вдаль.
За садом, отделенное от него невысокой каменной стеной, примерно на акр раскинулось пастбище для горных пони, а за ним снова шла каменная ограда и начинались угодья соседа-овцевода. Еще дальше виднелись холмы. Они поднимались все выше и выше, навстречу небу. Вечные и бесконечно меняющиеся, как меняются времена года и свет: то в снежном убранстве, то лилово-розовые от цветущего вереска, то зеленые от весенних папоротников. И по ним белые прочерки летящих чаек… Холмы были прекрасны.
Всегда прекрасны.
Вайолет все это знала — Балнед был домом ее детства и, значит, ее миром. Она выросла в этих стенах, играла одна в свои игры в этом волшебном саду, ловила руками форель в реке, трусила на своем упрямом шотландском пони через деревню к холмам Кроя. А в двадцать два отсюда, из Балнеда, выходила замуж.