— Боже мой, неужели это ты?
— Я узнала твой голос.
— Что ты тут делаешь?
Девица с каменным лицом не хотела ждать.
— Прошу прощения, сэр, может быть, вы все-таки распишетесь?
— Я здесь живу, неподалеку, — ответила Вирджиния.
— Вот не знал.
— А ты?
— Я приехал к…
— Как вы будете платить, сэр? — не унималась каменноликая. — Кредитной карточкой или чеком?
— Послушай, эдак невозможно, — сказал Конрад Вирджинии. — Давай через пять минут встретимся в баре и выпьем чего-нибудь. Ты никуда не спешишь?
— Нет, я никуда не спешу.
— Я сейчас все улажу, закину вещи в номер, умоюсь и прибегу, договорились?
— Через пять минут.
— Даже раньше.
Дамская комната, вся в ситцевых чехлах и занавесочках с оборками, была, к великому счастью, пуста. Вирджиния сбросила старый безобразный плащ и подошла к зеркалу; она глядела на свое отражение и чувствовала, что фантастическая, неожиданная встреча с Конрадом окончательно выбила ее из колеи. Она не видела Конрада Таккера и не вспоминала о нем двенадцать лет, нет, больше. И вот он здесь, в Релкирке, приехал из Лондона, и она даже представить себе не может, зачем. Но никогда в жизни она так не радовалась знакомому лицу, как сейчас, потому что наконец-то встретила живую душу и сможет поговорить.
Одета она была вызывающе затрапезно: джинсы, старый серый кашемировый свитер с большим воротом-хомутом, да и выглядела соответственно: волосы влажные от дождя, никакого макияжа, на лбу и от уголков губ вниз морщинки, вокруг глаз темные круги — следы бессонной ночи. Она открыла сумочку, вынула расческу и причесалась, схватила волосы сзади резинкой.
Конрад Таккер…
Двенадцать лет прошло. Ей тогда был двадцать один год. Как далеко в прошлом то памятное лето, и столько событий за это время произошло, она с трудом восстанавливала в памяти подробности. Они встретились в загородном клубе в Лиспорте, Конрад работал адвокатом в Нью-Йорке в фирме своего дяди. У него была квартира в районе Пятидесятых улиц Ист-Сайда, а его отцу принадлежал дом в Саутгемптоне, и, будучи в гостях у отца, он приехал в Лиспорт принять участие в теннисном турнире.
Да, именно так все и было. Вирджиния смотрела соревнования и болела за него, а потом он отыскал ее и принес коктейль, а она именно этого и хотела.
Она поискала в сумочке губную помаду, не нашла и в качестве утешения прыснула на себя духами.
Чудесное было лето. Конрад проводил в Лиспорте почти все выходные, вечерами на берегу Файр-Айленда устраивали пикники, жарили на костре мясо, пекли клемы.[16] Много играли в теннис, плавали на старенькой дедушкиной яхте по голубым водам залива. По субботам в клубе устраивали вечера, они с Конрадом танцевали на просторной веранде, и небо было усыпано звездами, а оркестр играл «Любовь в твоих глазах»…
Однажды они с бабушкой приехали в будний день в город посмотреть какую-то пьесу и пройтись по магазинам, остановились в «Колониальном клубе». Конрад позвонил, пригласил ее ужинать в «Плеяды», а потом они пошли в кафе «Карлайль» и до рассвета слушали Бобби Шорта.
Двенадцать лет… Двенадцать световых лет назад. Вирджиния взяла сумочку и плащ, поднялась по лестнице в бар. Конрада еще не было. Она попросила виски с содовой и пачку сигарет и села за пустой столик в углу.
Там она выпила залпом половину виски и сразу же согрелась, ей стало легче, откуда-то взялись силы. Этот ужасный день еще не кончился, но она чувствовала, что ей дали передышку и что она больше не одна.
— Начинай ты, — сказала она Конраду.
— Почему я?
— Потому что прежде, чем рассказывать о себе, я должна знать, что ты здесь делаешь. Как ты оказался в Шотландии, что занесло тебя в Релкирк? Наверное, существует какое-то разумное объяснение, но я его не нахожу.
Он улыбнулся.
— Сказать правду, я здесь ничего не делаю. У меня большой отпуск. Не на год, как у преподавателей университетов, но достаточно долгий.
— Ты по-прежнему адвокат в Нью-Йорке?
— Да.
— На дядиной фирме?
— Нет, теперь я ее возглавляю.
— Звучит внушительно. Продолжай.
— Я странствую уже полтора месяца. Ездил по Англии, жил у разных знакомых в Сомерсете, Беркшире, в Лондоне. Потом перебрался в Шотландию, прожил несколько дней в Келсо у дальнего родственника моей матери. Изумительное место. А какая рыбалка! Сегодня после обеда я с ними простился и приехал на поезде сюда.
— Сколько ты пробудешь в Релкирке?
— Одну ночь. Завтра утром я возьму напрокат машину и поеду дальше на север. Я приглашен на бал.
— А где устраивают этот бал?
— В поместье, которое называется Коррихил. Но жить я буду в другом доме, он именуется Крой, у…
— Знаю, — прервала Вирджиния, — у Арчи и Изабел Балмерино.
— Откуда ты знаешь?
— Они мои близкие друзья. Мы все живем в одной деревне — Страткрое. А ты… ты знаком с Кэти Стейнтон?
— Познакомился в Лондоне.
— А, так ты и есть тот самый «грустный американец», — брякнула, не подумав, Вирджиния и тут же захотела откусить себе язык.
— Прости?
— Нет, Конрад, это ты прости меня. Надо же, ляпнула… Понимаешь, никто не помнил твое имя, поэтому я и не знала, что приезжаешь именно ты. В воскресенье мы обедали у Балмерино, и Изабел сказала о тебе.
Конрад покачал головой.
— Я знал, что ты вышла замуж за шотландца, но и только. Вот не думал, что встречу тебя.
— Однако встретил, вот она я, миссис Эдмунд Эрд. — «Во всяком случае, надеюсь, что миссис Эрд», — подумала она. — Конрад, это у меня случайно вырвалось — «грустный американец», поверь. Изабел ничего о тебе не знает, ей только сказали, что Кэти познакомилась с тобой в Лондоне и что у тебя умерла жена.
Конрад поднял стакан с виски, повертел его в руке, глядя, как плещется янтарная влага. Потом сказал:
— Да, все правильно.
— Это ужасно.
Он посмотрел на нее.
— Да.
— Ты не рассердишься, если я спрошу, отчего она умерла?
— У нее была лейкемия. Она долго болела.
— Как ее звали?
— Мэри.
— А сколько лет вы были женаты?
— Семь.
— У тебя есть дети?
— Дочь Эмили, ей шесть лет. Сейчас она осталась с моей мамой в Саутгемптоне…
— Ты уехал… тебе легче вдали от дома?
— Это я пойму, когда вернусь.
— А когда ты собираешься вернуться?
— На следующей неделе. — Он допил свой виски и встал. — Принесу нам еще.
Она смотрела, как он подходит к бару, заказывает еще по одной порции, расплачивается, и пыталась понять, почему всем сразу безошибочно ясно, что он американец, хотя резинку не жует и не подстрижен ежиком. Может быть, его выдает телосложение: широкие плечи, узкие бедра, длинные ноги? А может быть, одежда? Начищенные мокасины, брюки из плащовки, рубашка от «Брукс Бразерс», синий свитер тонкой пушистой шерсти со скромным знаком фирмы «Ральф Лоран».
Она слышала, как он спросил бармена, есть ли орешки. Спросил вежливо, спокойно, и бармен нашел пакетик арахиса и высыпал в блюдце, и Вирджиния вспомнила, что Конрад никогда не повышает голоса и неизменно любезен со всеми, кто его обслуживает, будь то механик на заправочной станции, бармен, официант, таксист или швейцар. Старый негр-мусорщик, в чьи обязанности входило содержать в чистоте причал в Лиспорте, расцветал улыбкой при виде Конрада, потому что тот потрудился узнать его имя и при встрече всегда говорил: «Здравствуйте, Клемент».
Добрый, внимательный человек. Она попыталась представить себе его покойную жену, подумала, что у них, без сомнения, был счастливый брак, и возмутилась несправедливостью судьбы. Почему она всегда выбирает своей жертвой любящие пары и не желает карать тех, кто превращает в ад жизнь не только друг другу, но и всем окружающим. Семь лет. Недолго они прожили вместе, но все же у него осталась дочь. Вирджиния подумала о Генри. Слава Богу, что у Конрада есть ребенок.
Он вернулся к столу, и она заставила себя улыбнуться. Виски в стаканах казался совсем темным.
— Я, вообще-то, не хотела больше пить, я за рулем, — сказала она.
— Далеко тебе ехать?
— Около двадцати миль.
— Не хочешь позвонить мужу?
— Его нет дома, он в Нью-Йорке. Работает в фирме «Сэнфорд Каббен». Тебе сорока на хвосте не приносила эту весточку?
— Приносила, теперь вспомнил. А что твоя семья?
— Если под семьей ты подразумеваешь детей, то семьи тоже нет дома. У меня один ребенок, сын, и я всего час назад рассталась с ним, бросила на съедение в привилегированную школу, где завтра у него начнется первый семестр. Вот какой кошмарный день я сегодня прожила, самый горький день во всей моей жизни. Потому-то я и заглянула сюда, надо было собраться с силами, чтобы ехать дальше. — Она сама слышала, как резко и жестко говорит.
— А сколько мальчику лет?
— Восемь.
— Господи, такой маленький!
Сочувствие в его голосе согрело Вирджинию, наконец-то она нашла родную душу, человека, который разделяет ее мысли.
— Он еще совсем ребенок. Я с самого начала была против этой школы и боролась как могла. Но его отец стоял, как скала, таковы традиции семьи, традиции доброй старой Англии, ставящей несгибаемую твердость духа превыше всего. Он убежден, что именно так надо воспитывать Генри, и хотел отвезти его в школу сам, но неожиданно пришлось лететь по делам в Нью-Йорк, вот я и вынуждена была отвезти его сама. Не знаю, кто больше перестрадал — Генри или я, кого из нас двоих мне сейчас больше жалко.
— А как Генри выдержал момент прощания?
— Не знаю, Конрад, правда, не знаю. Все произошло так быстро, я и опомниться не успела. Не было времени ни для прощанья, ни для слез. Только я остановила машину, как подлетели двое дюжих парней, открыли багажник и выгрузили все на тележки. Заведующая хозяйством — кстати, молодая и хорошенькая — взяла Генри за руку и увела в здание, по-моему, он даже не оглянулся. Я стояла и хлопала глазами, ведь я приготовилась к душераздирающей сцене, но тут ко мне подошел неизвестно откуда взявшийся директор, пожал руку и сказал: «До свидания, миссис Эрд». Представляешь? Я села в машину и поехала обратно. Я была точно курица, которую убили и разделали на конвейере. Наверное, надо было возмутиться и не допустить такого бездушия, как по-твоему?