Пандора зажгла свет. Поднялась по лестнице, прошла по коридору до своей комнаты. Внутри все, как она оставила: раскиданная одежда, смятая постель, стакан из-под виски на столике у кровати рядом с приемником и растрепанной книжкой в бумажной обложке. Туалетный столик заставлен флакончиками и баночками, припорошен рассыпанной пудрой; дверцы шкафа распахнуты, на полу валяется обувь.
Она бросила сумку на кровать, подошла к пузатому секретеру. Тут лежало письмо, которое она писала и оставила, когда почувствовала глубокую усталость и прилегла на кровать отдохнуть. Теперь она перечитала его, там было всего несколько фраз. Потом сложила листок, засунула в конверт, лизнула, заклеила. Конверт положила на бювар.
Зашла в ванную. Здесь тоже был привычный кавардак — на мокром коврике брошены влажные полотенца, на дне ванны киснет забытое мыло. Пандора подошла к раковине, налила в стакан воды из-под крана, медленно выпила, глядя в высокое зеркало на свое отражение. Под зеркалом на полочке стояли пузырьки с ее лекарствами. Она взяла один и по неосторожности — или рука дрогнула — столкнула флакон французских духов, который стоял рядом. Он покатился и полетел вниз, а она стояла, словно застыв, и смотрела, как все это происходит, постепенно, последовательно, словно в замедленном кино. И только когда флакон уже упал в раковину и разбился вдребезги, Пандора протянула руку, чтобы его поймать.
Поздно. Безвозвратно. Раковину засыпали мелкие стеклянные осколки, и густой, концентрированный аромат золотых духов дурманом дохнул в лицо…
Но неважно. Не имеет смысла выбирать стекло, она только изрежет пальцы. Изабел сама уберет. Утром. Завтра утром Изабел все приведет в порядок.
Она упрятала пузырек с таблетками на дно кармана своего норкового манто, погасила всюду свет и, аккуратно закрыв за собой дверь, спустилась по лестнице и вошла в гостиную. Здесь повернула главный выключатель, большая люстра, свисавшая с середины потолка, вспыхнула тысячью хрустальных граней. В гостиной камин тоже почти догорел, но было тепло и по-уютному не прибрано. Знакомый выцветший штоф на стенах, увешанных старинными портретами и картинами, которые Пандора знала всю жизнь. Все это было так мило ее сердцу. Вытертые диваны и кресла, разномастные диванные подушки, зеленая бархатная скамеечка для ног, на которой она малюткой сидела, когда папа читал ей перед сном книжку. И рояль. Мама часто играла по вечерам, а Пандора и Арчи пели под музыку старые песни. Шотландские песни. О верности, любви и смерти… почти все ужасно печальные.
Заросшие кручи над Дуном,
Как можете вы зеленеть и цвести?..
Чудесно было бы уметь играть, как мама. Но когда девочку Пандору начали учить музыке, она скоро устала от уроков, заскучала, и добрая мама, как всегда, уступила ей. Вот и не научилась.
Еще один повод для сожаления вдобавок ко всем прочим. Еще одна упущенная радость.
Пандора подошла к роялю, подняла крышку и принялась одним пальцем подбирать мелодию.
Ах, как долго, долго с мая
Ждать исхода декабря.
Станет день короче ночи…
Нет, не так, тут другая нота:
…ночи
В середине сентября.
Не Бог весть какое достижение.
Пандора закрыла рояль, вышла в коридор. Зашла в столовую. Здесь тоже не убрано. На столе оставлены чашки из-под кофе, бокалы с недопитым портвейном, смятые салфетки, конфетные обертки, пахнет сигарным дымом. Буфет заставлен бутылками и графинами. Пандора нашла бутылку шампанского, на три четверти полную и закупоренную домашней затычкой до следующего раза. Она взяла свою находку и, пройдя через холл, вышла в парадную дверь.
«Лендровер» Арчи стоял наготове. Пандора забралась в его изношенное, затхлое нутро и уселась за руль. На этой машине она ни разу не ездила, и ушло какое-то время, пока она сообразила, как включается зажигание, переключаются скорости, зажигаются фары. Наконец разобралась. Старый мотор ожил, зачихал, «лендровер» с одними подфарниками выехал со двора.
Пандора повела его мимо темных шпалер рододендронов, через луг и направо в горы. Она ехала очень медленно, осторожно, словно на цыпочках, прощупывая перед собой дорогу тусклыми лучами подфарников. Миновала ферму, потом контору. Дальше — дом Гордона Гиллока. Пандора опасалась, как бы шум проезжающей машины не потревожил собак Гордона, а они, подняв бешеный лай, не разбудили хозяина. Но, слава Богу, обошлось.
Теперь она могла, не страшась, включить фары и прибавить скорость. Дорога изгибалась и вилась, но Пандоре был знаком каждый поворот. Вот ограда от оленей, высокие ворота заперты. Последнее препятствие. Пандора остановила «лендровер», поставила на ручной тормоз, не выключая мотор, и вылезла открыть ворота. Засов проржавел и не поддавался, но, в конце концов, она его все-таки отодвинула, и тяжелые створки ворот разошлись сами собой. Теперь обратно за руль и выехать за ограду, а там вся процедура сначала в обратном порядке — сдвинуть створки ворот и наложить ржавый засов.
Все. Свобода. Теперь она свободна. Больше нечего опасаться. «Лендровер», оседая и переваливаясь из стороны в сторону, полез вверх по неухоженной грунтовке, устремляя к небу лучи фар, а сырой ароматный воздух просачивался сквозь неплотно поднятые стекла и холодил щеки.
Оставшийся за спиной мир уходил назад — все дальше, все мельче, незначительнее. Горы обступили ее, смыкая ряды, обнимая, как ласковые руки. Здесь ее родина. Все эти напрасно потраченные годы Пандора носила ее в своем сердце. И вот теперь вернулась. Навсегда. Она дома, на своем месте, в этой черной ночи, теплой, надежной, уютной, как материнское чрево.
«Вы — мое материнское чрево, — говорила она холмам, — и в материнское чрево я возвращаюсь». Она принялась петь:
Заросшие кручи над Дуном,
Как можете вы зеленеть и цвести?..
Ее тонкий, словно надтреснутый голосок звучал фальшиво и жалобно, как одинокий крик кроншнепа в горах. Нет, это пошло. Что-нибудь повеселее.
Черный кот пописал белому в глаза,
Белый кот обиделся и завыл истошно.
— Простите, сэр, ежели попало вам в глаза.
Это я, ей-богу, не нарочно.
Прошло еще какое-то время, прежде чем она достигла озера, но время не имело значения, потому что теперь не к спеху, можно никуда не рваться, не суетиться, не беспокоиться. Все предусмотрено, ничто не забыто. Выступали из темноты и уплывали назад знакомые ориентиры. Речка Корри, например. Пандора подумала было об Эдмунде, но потом перестала о нем думать.
О близости берега она догадалась, когда «лендровер» перестал вилять и проваливаться, а покатил прямо — по утоптанной траве…
В свете фар заблестела черная вода, дальний берег терялся во мраке, сливаясь с контурами гор. Вот темная масса лодочного сарая, за ним — белесая дуга каменистого пляжа.
Она выключила мотор, погасила фары. Достала бутылку с шампанским и вылезла из машины на траву. Каблучки ее бальных туфель проваливались в мягкую землю. Воздух в горах был льдист. Она поплотнее закуталась в норковое манто. Немного постояла, прислушиваясь к тишине. Потом различила среди безмолвия, как свистит ветер, как шумит вода, набегая на прибрежный галечник, и вздыхают высокие сосны на том берегу озера, за плотиной.
Она улыбнулась, потому что все было точно так, как всегда. Спустилась к озеру и присела на травянистый бережок над каменистым пляжем. Поставила рядом бутылку с шампанским, достала из меховых глубин кармана пузырек со снотворными таблетками, отвинтила крышку и высыпала все содержимое в горсть. Таблеток оказалось ужасно много. Она затолкала их все в рот. И начала давиться, такие они оказались шершавые и отвратительные на вкус, ни сжевать, ни целиком проглотить. Она потянулась за бутылкой, вынула затычку и, закинув голову, стала запивать таблетки. Пьяная жидкость еще шипела и пузырилась. Главное — чтобы не вырвало. Она набрала в рот еще вина и прополоскала зубы, как будто на приеме в зубоврачебном кабинете.
В голову пришла забавная мысль: какой шик — запивать таблетки шампанским. Все равно, что отравиться устрицей или попасть под колеса «роллс-ройса». А еще какие бывают шикарные случаи? Она слышала про то, что чья-то мать умерла от инфаркта в продовольственном отделе магазина «Фортнум». И, наверное, ее обрядили и положили в гроб прямо там, на полке с банками маринованного языка…
О чем это она? Сейчас нет времени сидеть и вспоминать бедную покойницу…
Довольно. Она скинула бальные туфли на высоких каблуках, выпрямила спину и сразу ощутила головокружение, будто кто-то стукнул ее сзади по затылку. «Нельзя терять времени», — рассудительно заметила она самой себе. Сбросила манто, оставила его валяться на траве, а сама поднялась на ноги и прошла босиком короткое расстояние, отделявшее ее от воды. Наступать на камешки было ужасно больно, но больно словно бы издалека, словно не ей, а кому-то постороннему.
Вода в озере холодная, но не холоднее, чем бывала раньше, прошлыми сентябрями, во время других ночных купаний. Дно здесь круто уходит в глубину. Шаг — и она в воде по щиколотку. Еще шаг — по колено. Многослойный кисейный подол намок и тяжело тянет вниз. Еще один шаг, и еще. Ну, вот. При следующем шаге она с головой ушла под воду. Всплыла, глотая воздух и отплевываясь. Мокрые пряди распущенных волос липли к голым плечам. Она попыталась плыть, но руки были как ватные, ноги оплел мокрый слоистый шифон. Наверное, если брыкнуть посильнее, можно было бы разорвать эти путы… только у нее не хватает энергии… у нее всегда не хватало энергии, чтобы сделать усилие. Гораздо спокойнее просто покориться воде.
Очертания гор стали смутными, но все-таки хорошо, что горы обступают ее со всех сторон.
Эта вечная ее спутница — постоянная усталость. Надо лечь и немного отдохнуть.