[3].
Картину портил приземистый "блэкхок", темный, почти что черный в свете осеннего утра, стоящий на краю посадочной площадки с тяжело свисающими над землей лопастями винта. Наросли и шишки датчиков и выступающий топливный зонд придавали вертолету вид притаившегося дракона. Правда, этому виду мешали тарелки спутниковых антенн на крыше разрисованного маскировочными полосами контейнера. Никак не соответствовал и "хаммер" с торчащим над грузовой кабиной полудюймовым пулеметом.
Это никак не Корея. Сюда не налетят легкие стрекозы с плексигласовым пузырем кабины; первые вертолеты Белла с двухлопастным винтом, со смешным прутом гироскопического стабилизатора над головкой, которые – как придумал себе Игорь Сикорский – спасали жизнь раненным.
149 M.A.S.H. Где-то на полпути между Вышкувом и Острувью. И несколькими десятками лет позднее.
Крайне неудобно забираться на ʺхаммерʺ со скованными за спиной руками. Ему нужна была помощь, и он ее получил. Рывок за воротник американской летной куртки без знаков различия, рывок сильный, хотя и мягкий, без злости. На латиноамериканском лице солдата не отражались какие-либо чувства. Вот с военными полицейскими - жандармами все было не так. Молодой ирландский бычок буквально кипел желанием застрелить кого-нибудь во время попытки к бегству, без какой-либо потребности и без смысла он размахивал своим ʺингремомʺ. Несмотря на холод, на нем был только противоосколочный жилет, надетый на оливковую футболку с короткими рукавами. В обогреваемой кабине хаммера это никак не мешало, но сейчас, под режущим мокрым снегом, голые руки покрылись пупырышками, не слишком-то подходящими к образу неустрашимого Рэмбо, на которого, наверняка, полицейский желал походить. На самом же деле он вызывал не очень-то даже скрываемые насмешки солдат из взвода охраны госпиталя.
Вообще-то, у двух жандармов, ведших скованного Вагнера, были каменные, непроницаемые лица; зато другие, стоящие дальше, позволяли себе сплевывать и делать краткие комментарии. Храбрый ирландский воин испанского не знал, но по тону мог сделать вывод, что это не проявление изумления.
Но он не реагировал. Он был всего лишь сержантом, а наиболее громкие комментарии провозглашал мекс, на погонах которого имелись капитанские звездочки.
Хотя сержант терпеть не мог мексов, черномазых, бамбуков, пуэрториканцев и всяческой иной сволочи, которая заливала его обожаемый Средний Запад, протестовать он не решался. Зато отыгрался на заключенном, стукнув его прикладом ʺингремаʺ в спину.
Темнолицый капитан сплюнул себе под ноги и буркнул что-то, что прозвучало исключительно оскорбительно. После чего сделал такое, чего никто не мог ожидать. Не обращая внимания на онемевшего военного полицейского, он подошел к хаммеру, вытянулся по стойке смирно и отдал уставный салют, глядя пленному прямо в глаза.
Жандарм-сержант покраснел, что не представляло для него особого труда, поскольку у него был вид свежевымытого, розовенького подсвинка. Он что-то рявкнул водителю. Хаммер резко рванул с места, выбивая из-под колес фонтаны грязи. Когда машина проезжала мимо солдат, те тоже вытянулись по стойке смирно. Вагнер не мог им салютовать в ответ. Он только кивнул, а в его памяти все еще стоял взгляд черных, непроницаемых глаз капитана.
За первой машиной тронулись две остальные, с пулеметами на кузовах. Одна выехала вперед, вторая заняла позицию сзади.
Заключенный видел перед собой красный, жирный загривок сержанта, чувствовал упирающийся ему в ребра ствол. Сидевший рядом военный полицейский тоже, вероятнее всего, был родом из Ирландии. В военной полиции, как правило, так оно и было, как успел сориентироваться в ходе преждевременных столкновений с американской машиной военного правосудия. Сплошные белые что в нынешней армии США было, скорее, чрезвычайным событием.
На каждой выбоине ствол подскакивал, болезненно впиваясь в бок. Оружие было снято с предохранителя, а сопливый жандарм держал палец на спусковом крючке. Интересно, на какой выбоине он этот палец сожмет.
Вагнера даже не угнетала перспектива, что в ближайшем лесочке сержант остановит конвой, пинками выгонит его из машины, после чего выстрелит в спину. То на то и выходит, парой дней раньше, парой дней позднее.
Он не ошибался. Сержант вполне серьезно рассматривал подобный план, размышляя в данный момент, на сколько человек он может рассчитывать, что те его не засыплют. Ему казалось, что на всех, все же сплошные свои, ирландские католики, жаждущие славы и желания приложить еретикам-полячкам. А злая судьбина, как правило, тяжело испытывающая полицейских в любой армии, до сих пор как-то не давала им возможностей. В принципе, никакого риска и не было, скорее всего, их ожидало повышение по службе и признание. Конвоировали ведь они не первого встречного-поперечного, но военного преступника, который наносил предательские удары, прячась за спинами гражданского населения. Сержант уже принял решение, он ожидал лишь подходящего местечка. Пока же было слишком близко.
Несмотря на все это, Вагнер не мог удержаться от того, чтобы не поглядывать на побелевший, стиснутый на спусковом крыльце палец и в пустые – бессмысленные, но внимательные – глаза ближайшего солдата. С самого начала у него не было шансов. Американская армия гражданское население не убивает. Во всем виноваты те, кто нарушил перемирие. В особенности же они виноваты за немногочисленные, достойные сожаления случаи, когда в результате действий по восстановлению порядка погибли гражданские.
Чернокожий парень с искаженным напряжением лицом спусковой курок не нажал. Его упредил сохраняющий остатки человечности сержант, ударив лежащего прикладом по голове. Но и этим он ничего не изменил. Все уже было предопределено.
Да, все было предопределено. Более громкое ругательство, выбивающееся из заполняющего пивнушку мерного шума, вырвало Вагнера из задумчивости. Он повел взглядом по окружению. Ничего не изменилось. Зато вернулись неоднократно переживаемые образы.
Вот только адреналин не выжег мозг у сержанта. Он понимал, в чем принимает участие, видел сжимающийся на спусковом крючке палец. И он сделал единственное, что мог сделать.
Вагнер невольно усмехнулся. Как-то они встретились, значительно позднее, когда сержант уже попрощался со службой и перебрался в русскую зону, где занялся тем, что любил более всего – торговлей наркотой.
Где-то недели через две сержанта уже не было в живых; он погиб единственным из всей группы контрабандистов, наскочившей на патруль киборгов, когда тех на границе было дофига и больше. Бедняга, ему не помогло, что старался вплавляться в окружение, что при своих способностях уже через пару месяцев по-польски и по-русски говорил практически без акцента, и даже по-литовски умел договориться. Одевался он как местный, в пятнистую спецназовскую форму, даже ʺкалашомʺ пользовался. И все псу под хвост. Наверное, потому что он был чернокожим.
Карим. Похоже, именно так звучало его имя. У всех у них в последнее время была манечка на пункте ислама. Парень из черного гетто, который после того, как засыпался в третий раз, на выбор имел либо обязательное пожизненное или почетную службу. Тоже пожизненную. Правда та в нынешние времена, как правило, продолжалась короче.
На заделанном утками дворе, в нечеловеческом сиянии горящего фосфора, в момент, заполненный криками, один лишь сержант Карим не утратил до конца сознания. В жизни он видел уже много жестокостей, как и всякий черномазый, доживший до совершеннолетия, он бязан был убивать, чтобы выжить. Хотя черное гетто было из жестоких и жестких мест, там никто не забрасывал в дома фосфорные гранаты. И не смеялся, слыша крик горящих живьем людей.
Карим убивал достаточно часто, но не так.
Он ударил инстинктивно, видя сгибающийся на спусковом крючке палец. Он не намеревался спасать кого-либо. Было понятно лишь то, что этот вот сопляк, чернокожий брат, через мгновение присоединится к безумию убийств, раскрученному стукнутым беляшом.
Вагнер машинально потер затылок, почувствовав выпуклый шов шрама; Карим ударил сильно, а композитный приклад М-16 оказался ой каким твердым.
То не было осознанным решением, но Карим тогда решил, что сволочи типа капитана Йослера по свету ходить не должны. Он слишком накололся, когда несколькими неделями позднее закинул гранату в сортир. Не удалось; Йослер сидел на другой дырке, а дерьмо приглушило взрыв, поглотив обломки. Второй раз Карим пытаться уже не мог, уж слишком перед многими успел он похвастаться своим намерением. Не успел Йослер отмыться, как Карим смылся в леса.
Шрам до сих пор зудел, как и всегда, когда вспоминался Карим и его тяжелая рука. В себя он пришел только лишь через несколько дней. Когда хоть что-то начал соображать, то увидел сидящего возле раскладушки вооруженного солдата и часовых за приоткрытым полотнищем входа в палатку.
Все сходилось. Он не был пленником, а только лишь военным преступником.
Здоровье возвращалось быстро, уход был неплохим, только организм не желал соглашаться с неизбежным, понять, что его лечат только лишь затем, чтобы здоровый преступник мог получить свой последний укол. На расстрел он рассчитывать не мог, как сообщил прокурор с лицом бледного онаниста, опять же, во время допросов имелась у него неприятная и отвлекающая внимание привычка держать руки в карманах и играться собственными яйцами.
Вагнер даже не пытался защищаться, с самого начала все походило на фарс. Когда он прочитал материалы дела, а в них – признания главного свидетеля, он понял, что никаких шансов у него нет. Ведь отягощающие признания дал капитан Йослер, теперь уже майор, получивший повышение за подавление диверсий в тылах, в настоящее же время он занимался координированием распределения гуманитарной помощи для голодающего населения. Не помог защитник, перепуганный лейтенантишка-латинос. Он был здесь самым нижним чином, его заставляли вытягиваться в струнку даже адъютанты прокурора, оба в чине капитана. Единственную надежду Вагнер мог полагать на немецкого майора, поначалу принимавшем участие в следствии. Немец читал материалы дела, недоверчиво крутя головой и повторяя свои любимые слова