В лесу было прохладнее; теперь тяжелая шинель уже не так докучала. Уплотненные и влажные камешки под ногами уже не шуршали, дорога шла как раз по низинным, болотистым частям леса, здесь было мокро даже в средине самого жаркого лета. Капитан усмехнулся, прикусывая губы; сюда он приезжал собирать грибы, или же просто проезжал мимо, когда отправлялся в Острув за покупками.
Лес глушит звуки, а размышления не способствуют осторожности. Когда капитан вспоминал, как когда-то, именно в этом месте, прислонил велосипед к дереву и, растянувшись на мхе, долго глядел в снующие по небу кучевые облака – камешки зашуршали под шинами быстрой бронированной разведывательной машины.
Капитан застыл посреди дороги, прекрасно понимая, что уже слишком поздно отпрыгивать и прятаться в лесу, как на злость, высоком, с редко разбросанными кустами можжевельника. Он прекрасно знал, что в тяжелых ботинках, которые утопали бы в ягоднике, далеко бы не убежал. Во всяком случае, настолько, чтобы его не догнала пуля из пулемета MG.
Он мог только лишь сойти на обочину, медленно, не делая резких движений, и глядеть на машину с надеждой, что те не станут тратить патроны на еще один отброс побежденной армии.
Капитан не отвел глаз, когда громадные ребристые шины катились мимо, отбрасывая в стороны мелкие камешки. Он знал, что это не слишком-то разумно, тем не менее, поглядел прямо в лицо высунувшегося из "башенки" солдата, туда, где за запыленными очками-консервами намеревался увидеть глаза. Не увидел. Лишь черный глаз ствола тяжелого пулемета, ведомого гренадером, все время глядел куда-то в сторону пряжки у него на поясе.
Капитан без всякой задней мысли регистрировал мелочи, все время, ожидая того, что четко видимая ладонь в черной перчатке нажмет на спусковой крючок, пулемет рванет свисающую с боку ленту, конец которой прятался в цинке из прессованной жести.
Черный глаз ствола исчез. Гренадеру не хотелось вертеть ствол дальше. Он не посчитал офицера в ободранной шинели и стоптанной обуви стоящим нескольких патронов.
Разведывательная машина резко рявкнула открытой на всю катушку дроссельной заслонкой и ускорила движение, Из-под восьми колес взлетели фонтаны гравия.
Капитан не почувствовал облегчения, на это у него просто не было времени. Из-за поворота дороги с характерным низким гулом и скрежетом гусениц выкатилась туша танка. За ней другая, и еще, и еще… Пятна солнечного света, профильтрованного сквозь ветки, ползали по броне, на башнях отмеченной черными крестами.
Люди в открытых люках не были столь же внимательными, как пулеметчик в разведывательной машине; у них даже шлемов не было, только черные пилотки. Пальцами они показывали на стоящую на обочине одинокую фигуру.
А они избегают леса, предпочитая хорошие дороги, открытые поля. В лесу танк слепой. Вот здесь мы в безопасности, в этом наше преимущество. Еще одна устоявшаяся истина, повторяемая до полной затертости с целью подкрепления и так далее… Как та, многолетней давности, что их танки из картона сделаны. Так что Вислу форсировать не смогут, потому что расклеятся.
Капитан выдержал насмешливые взгляды, радостные возгласы, теряющиеся в грохоте моторов. Он стоял с высоко поднятой головой, прекрасно понимая, как выглядит сейчас в затрепанной шинели, допотопной фуражке, с несколькодневной щетиной на лице со впалыми щеками. Он глядел прямо на них и видел, как под его взглядом стираются издевательские усмешки, как глаза под пилотками делаются стальными, лишенными какого-либо выражения.
Водитель-механик рванул рычаг. Гусеница на миг замерла – танк забросило на обочину. Офицер побежденной армии свалился в неглубокий ров, обсыпанный пылью и гравием, выброшенными из-под гусениц. Когда он поднял голову и выплюнул попавший в рот песок, сквозь удаляющийся отзвук двигателя пробился довольный, издевательский гортанный гогот.
Речка называлась точно так же, как и окружающая местность – Турка. Походила она на самый обычный поток, питаемый стоками с полей – мелкий и узкий. Вдалеке ее течение отмечали только высокие ольхи, пересекающие полосой луга.
Но она фигурировала на картах, даже не сильно крупномасштабных. Вода была такой, как когда-то: холодной и чистой, она быстро текла по каменистому дну. Она же приносила облегчение стертым, напухшим стопам.
Капитан решил переночевать в кустах можжевельника на опушке и съесть последнюю банку консервов, последнюю из тех, которые сам он несколько дней назад забрал из разбитого грузовичка. Schweine Zungen – заливные свиные языки. А вскоре нужно будет решиться, даже рискнуть зайти в какой-нибудь дом. Дорога ждет долгая, а есть нужно.
Видимые на горизонте постройки казались не тронутыми войной. Как будто бы ничего и не случилось. Одним лишь беспокоящим элементом была вздымающаяся над ними тонкая игла с едва видимыми растяжками.
Мачту антенны капитан заметил, с трудом напрягая зрение, поскольку бинокль потерял уже давно. Он догадывался, что Турку уже захватили; возможно, установили пункт связи, возможно – пост ПВО. Расположение было подходящее, неподалеку от транзитного шоссе: между Вышкувом и Острувью Мазовецкой. В тишине сумерек даже со столь далекого расстояние был слышен шум движущегося по этому шоссе транспорта.
Встреча с патрулем на бронетранспортере в лесу выбила капитана из шаткого равновесия, в котором он находился с самого начала возвращения с проигранной войны. Но когда капитан пытался спокойно об этом размышлять, то пришел к довольно-таки утешительному выводу. Враг не охотился на отдельных невооруженных солдат, не пытался взять их в плен. Наверняка, у него было достаточно забот с теми, которых уже схватил…
Оказалось, что решение не снимать форму и не искать гражданские тряпки было правильным. А может и по-другому, оно не было по сути своей неправильным. Капитан не знал, а не справился бы лучше какой-нибудь гражданский, один из моря беженцев. Только не хотелось ему запросто так погибнуть в накапливающейся в небольших городках и лагерях толпе, которая, под чутким взглядом победителей толпилась вокруг котла с похлебкой.
Это не было сознательным решением, следующим от отказа сложить оружие, продолжения сражения, нежелания сдаваться. Скорее всего: из-за отсутствия решения, что было логическим последствием последних недель, в течение которых он чувствовал себя захваченным разыгрывающимися событиями. Когда о последующих шагах решения принимались, самое большее, четвертью часами ранее. А чаще всего, решения принимались за него.
Сам он хотел только вернуться. Ведь всегда возвращаешься. Даже если возвращаться не к чему.
Предвечерняя тишина усыпляла, натруженные ноги немели в холодной воде.
Вроде как, время есть всегда, веточка ли треснет под сапогом крадущегося, звякнет ли пряжка на снаряжении. Этого достаточно, чтобы сунуть руку под шинель, схватить винтовку и быстро подняться вполоборота. Прицелиться, нажать на спусковой крючок…
- О, Господи!…
Искаженная страхом заросшая рожа.
Вот же ведь тихо подошел, сукин сын, подумал капитан, опуская ствол.
Он поднялся, стараясь не спускать с глаз перепуганного мужика. Зашипел от боли, когда встал босой ногой на остром, спрятавшемся в траве камешке.
- Господи Иисусе, оно же я… - простонал мужик, как будто бы это все поясняло. Офицер кивнул, откладывая винтовку в сторону. Потом уселся, натягивая носки на мокрые, все в песке стопы.
Мужик присел на корточки рядом, искоса поглядывая на не помещающиеся под фуражкой седые волосы. Он вытащил смятую пачку сигарет.
- Пан капитан из запаса… - буркнул.
Как вопрос это не прозвучало, потому ответа он и не получил.
- Из запаса… - хриплым голосом повторил он и высморкался. – Заметно… - совершенно зря прибавил он.
Мужик вытащил лопнувшую сигарету, сплюнул на палец, тщательно склеил папиросную бумагу и воткнул себе в рот. Потом одумался, показывая в усмешке немногочисленные зубы. Сигарету изо рта он вынул.
- Пан капитан закурит?... Оно из руки, так ведь последняя была…
Пан капитан подтянул ремешки гамаш, чувствуя, как сворачиваются кишки. Свою последнюю он выкурил еще два дня назад, так что лопнувшая, заслюнявленная сигарета притянула его взгляд.
Да ладно, что из руки, про рожу не вспомнил… Ладно, дареному коню…
Он более благосклонно поглядел на заросшего обитателя Курпёв и Подляся[1]. Сигарета была без фильтра, так что ее нельзя было сунуть в рот не покрытой слюной стороной. Он нетерпеливо щелкнул претенциозной бензиновой зажигалкой, единственной памятки от коллеги, тоже из запаса, и жадно затянулся.
- Только, пан, оставь и мне покурить, это последняя, - напомнил мужик.
Местный, жалуясь и неся на версту перегаром, пошел вперед. Фронт, который недавно прокатился через эту местность, обычаев народа не изменил ни на йоту. Впрочем, из нескладных, перемежаемых ругательствами признаний следовало, что сюда забирались только патрули. Главный удар пошел в сторону, на Малкиню и Белосток.
Они добрались до ограды из распадающегося штакетника и заржавевшей колючей проволоки. Сумерки уже полностью вступили в свои права, и постройки с темными окнами выглядели вымершими.
Солдат тащился за крестьянином. Опускание ног в воду помогло не сильно; когда надел гамаши, стопы горели, как и прежде. Зато в перспективе имелся ночлег, если даже не в доме, то, по крайней мере, на сене в сарае. Возможно, даже кружка молока, а не только все время обещаемая водяра.
- Сучье… Сам же распутал, как до вас шел… - Мужик никак не мог справиться с не дающейся проволокой. – Или оно там, а не тут…
Наконец-то ржавая проволока сдалась. Впрочем, можно было и не распутывать; один виток висел достаточно низко над уровнем луга; его можно было легко и переступить.
- Парни рады будут: офицер, да еще и с ружьем…
- Когда до резервиста дошел смысл бормотания заросшего проводника, он остановился, словно вкопанный и рванул мужика за плечо.