Он знал, что не прав, и за это злился на себя. Фродо его слова проигнорировал.
- Что это еще не все. Все не так, как кажется на первый взгляд…
Он осторожно уселся на кровати, избегая резких движений, чтобы вновь не отозвался болезненный стук под черепушкой. Нет, не вернулся; лошадиная, в пересчете на массу тела, доза тайленола свое сделала.
- Я тебе покажу… Ой, нет, ты же расхерячил самый лучший монитор…
Он скривился, вместо боли началось головокружение. Коротышка прикрыл веки… прошло…
Тихий, металлический лязг предохранителя. Фродо вздрогнул.
- Перестань, - рявкнул он, не открывая глаз. - Так же и кондрашку схватить можно…
Какое-то время Вагнер не мог понять, в чем дело. Наконец кивнул и отложил ʺхеклерʺ.
Фродо очень осторожно приоткрыл веки. Комната на сей раз не закрутилась.
- Я должен кое-что тебе показать, - медленно произнес он. - Слишком много случайностей…
Он раскрыл глаза пошире, глянул совершенно трезвым взглядом.
- Ты знаешь, помню, еще в Минске… - начал он, вроде бы без какой-либо связи. Замолчал.
- В лагере? - наконец предложил веджьмин, когда молчание уж слишком затянулось.
Коротышка кивнул.
- Да, в лагере под Минском.
Он снова задумался. Вагнер, не дождавшись продолжения, встал, начал копаться в кучах рюкзаков, брезентовых сумках для боеприпасов и кучах пакетов с лиофилизированными полевыми рационами. Он нетерпеливо отодвинул пакет, который уж очень был похож на русскую мину ʺБлок Бʺ, соответствие американских Claymore. Мина поехала по полу и остановилась под стеной, на куче обойм для АК.
Фродо поглядел с беспокойством. Когда же перемежаемые с проговариваемыми под нос ругательствами поиски охватили чуть ли не небрежно стоящие в углу бронебойные гранатометы, он не выдержал.
- Ты чего ищешь?
Вагнер буркнул в ответ нечто непонятное, копаясь во внутренностях скатанного спальника. Фродо снова прикрыл глаза. Когда-то он пытался обращать внимание Вагнера на удобства, вытекающие из порядка, и на опасности, являющиеся следствием складирования боеприпасов в куче, смешанной с пищей, книгами, пакетами первой помощи и один черт знает чем еще. Веджьмин вечно отговаривался, утверждая, что всегда найдет то, что ему нужно. А современные боеприпасы приспособлены к гораздо худшим условиям хранения, самым лучшим доказательством чего был факт, что все это хозяйство до сих пор не взорвалось.
Фродо удерживался от комментариев, когда Вагнер, ругаясь что твой сапожник, вел раскопки в скрещении оружейной комнаты, склада продовольствия и библиотеки в поисках нужной именно в данный момент мелочи. Случалось такое, более-менее, раз в неделю. Низушок высказал свой протест только лишь раз, когда веджьмин притарабанил целый ящик американских скачущих противопехотных мин, утверждая с загадочной миной, что случай небывалый, и что мины наверняка пригодятся. Правда, настроение его упало на квинту, когда Фродо показал ему маленькую металлическую табличку, приверченную в совершенно незаметном месте. Практически затертая надпись гласила, что гарантийный период складирования закончился еще в 1975 году. Судя по другим надписям на ящике, мины были родом еще с корейской войны. Фродо даже и не спрашивал, кто продал Вагнеру это дерьмо. Он подозревал русских, они — как правило — английского языка не знали, а мины добыли, скорее всего, во время наступления на Пусан. В самый последний момент он смог удержать Вагнера от того, чтобы оторвать крышку, чтобы показать, что мины как новенькие. Фродо выпросил у приятеля полчаса после того, как взял с того торжественное обещание, что даже не приблизится к ящику со стальным гвоздодером. Правда, полчаса растянулись на целых два, но, в конце концов, низушок смог показать веджьмину распечатку документа, который с немалым трудом обнаружил в архивах Royal Engineering Corps.
Вагнер крутил носом, сомневаясь в том, что лимонники чего-нибудь могут знать о добрых американских минах. Инструкцию по дезактивации, заключающейся в дистанционном подрыве на полигоне, он назвал перестраховкой и расточительством. Но ящик вынес, правда, не на полигон, а в деревянный сарайчик во дворе, где тот остался рядом с тарельчатыми противотанковыми минами. Правда, запалов в них не было, но ведь тоже могли когда-нибудь пригодиться.
- Я же знал! - с удовлетворением в голосе заявил Вагнер. - Я же знал, что где-то он быть должен.
Он свинтил пробку с бутылки русского коньяка, сорвав перед тем акцизную марку. Наверняка паленый, скептически подумал Фродо. Он сам недавно инсталлировал цветной лазерный принтер каким-то арам в Замброве.
Паленый - не паленый, он сглотнул слюну. Вообще-то спиртным он не злоупотреблял, даже марочным, слишком много зная о местах и технологии его производства. Хитрожопые армяне показали ему грязные ванны, наполненные брагой, так что очень трудно было поверить в то, что конечный продукт украшают этикетки с тремя звездочками. Но сегодня коротышка чувствовал, что просто обязан напиться.
Фродо никогда о себе много не рассказывал. Вагнер, хотя они были знакомы давным-давно, историю коротышки знал только фрагментарно. Ну да, иногда он догадывался из произносимых иногда замечаний и клочков воспоминаний, кем является малорослый типчик с быстро все схватывающим, аналитическим умом, но никогда не давил, никогда не выпытывал.
Сам он тоже говорил мало и даже не догадывался, сколько всего узнал про него Фродо. Как ему удалось сложить неполные сведения в связное и логическое целое. Так ведь он был аналитиком.
Коротышка зашелся кашлем и отставил бутылку. Только лишь сейчас до него дошло, что с шеей что-то не так, глотать было трудно, жгучее спиртное попало в гортань. К тому же коньяк, это и к бабке не ходи, произвели анонимные армяне или украинцы, и уж наверняка не на уважаемом заводе Шустова, традиции которого достигают еще царских времен.
- Так что? - со злостью в голосе прохрипел Фродо, обретя способность говорить. - Про Минск не спросишь. Ну конечно, не спросишь, ты, как всегда, человек скромный.
Вагнер на эти зацепки не отреагировал, а хлестнул прямиком из горла. Вообще-то он помнил, что где-то должна быть вторая кружка, только ему не хотелось заново перекапывать всю кучу барахла. Фродо в это время откашлялся еще раз.
- Не спрашиваешь, - повторил он, уже нормальным голосом. - Ладно, проехали… Сегодня денек для рассказа всяких историй, глядишь, чего-то пробьется и в твою бетонную башку. И сам увидишь, как что-то как-то складывается. Начнем с Минска…
Он уселся поудобнее, оперся о стену с масляной, кое-где уже облезающей росписью, памяткой времен величия отделения кооперативного банка в Броке.
- Многоэтажки в чистом поле. Крупнопанельные дома, металлическая труба котельной…
Вид, который можно встретить повсюду: от Магдебурга до Владивостока. Колхоз, совхоз или госхоз, поселок из многоэтажных домов в чистом, плоском, тянущемся до самого горизонта поле без какой-либо межи, без единого деревца. Только у самых домов лишь бы как огражденные грядки индивидуальных участков с высохшими, торчащими стеблями. Труба котельной, потому что поселок мог похвастаться прогрессом: центральным отоплением, водопроводом и центральной канализацией, представлявшей собой громадную сточную яму, содержимое которой еженедельно вывозили вонючими цистернами и выливали прямиком в ближайшую речку.
Болотистое поле, изредка замощенное перемерзшими головками несобранной капусты, с утра потянутое серым, тающим к полудню инеем. Дорога из растрескавшихся бетонных плит. Низко стелющийся под декабрьским небом дым, воняющий сернистым углем. За домами скелеты теплицы, от которой осталась только конструкция из проржавевших уголков.
Несколько параллелепипедов из панелей, покрытые лишаями и и потеками стены, грязные окна, завешанные сушащимся тряпьем. Спешно закопанные, уже покосившиеся бетонные столбы, мотки покрытой ржавчиной колючей проволоки свидетельствовали о том, что этот поселок давно уже не колхоз. Лишь покрашенная в красно-белые полосы будка охранника, шлагбаум и сбитые из досок, увенчанные башенкой ворота как-то не соответствовали образу спокойного разложения и безнадежности.
Никак не соответствовал ему и стоящий у ворот ʺСталкерʺ, новенькая разведывательная машина пехоты, целящаяся в небо 30-мм пушечкой, охраняющий грязно-оливковые полукруглые палатки, обозначенные красным крестом, и старые ЗИСы с латаным брезентом, похожие студебекеры еще той, предыдущей войны.
Фродо стоял у ограды, держась руками за проволоку. Ему сопровождали другие, как и он сам, они вглядывались мертвыми глазами в объектив камеры за ограждением. Оператор был в джинсах и грязных, похожих на ковбойские, сапогах; рядом с ним стояла девушка в красном пуховике — цветное пятно в бесцветном пейзаже. Размерзшаяся грязь чмокала под сапогами, девушка с микрофоном смешно балансировала, безрезультатно пытаясь найти какое-нибудь местечко посуше.
Тихое жужжание камеры смешивалось с бормотанием оператора, ежеминутно удавалось услышать словечко ʺfuckʺ, проговариваемое без какой-либо страсти, скорее — из разочарования.
Фродо даже не вздрогнул, когда объектив камеры заглянул ему прямо в глаза, когда оператор остановился и начал кадрировать его фигуру, начиная с ног, обутых в великоватые военные гамаши, и до драного синего ватника. Он с безразличием глядел на шевелящиеся челюсти оператора, непонятно: то ли от постоянно выплевываемых ругательств, то ли от пережевываемой резинки.
Лагерный синдром, лениво подумал он. Ему вспомнились неоднократно виденные фильмы еще те, черно-белые, времен предыдущей войны, и более поздние, времен многочисленных последующих войн. Люди подходят к ограде, хватаются за проржавевшую проволоку и глядят. Они молчат и смотрят, не размахивая руками или, хотя бы, улыбаясь. Независимо от от того, кому принадлежит камера – любопытствующему журналисту или авангарду армии, которая прибыла их освобождать. Всегда они молчат. Стоят и смотрят. И он тоже стоял, не двигаясь, когда оператор сделал увеличение его лица. И он знал, что выглядит практически образцово: маленький, ободранный типчик, с шапкой нестриженых, кудрявых волос и явно семитскими чертами исхудавшего лица. Нечто, что превосходно подходит для репортажа про лагерь для депортированных, располагающийся где-то под Минском и наверняка найдет свое место в несколькосекундном фрагменте. Нечто такое, что зафиксируется в памяти: малень