Следовало остерегаться румынских детей, занятие которых исключительно по привычке называлось попрошайничеством. Оказалось, что даже сейчас для них это более привлекательная территория, чем отчизна. В связи с отсутствием автомобилей, в которых можно мыть окна, и безразличием к судьбе калек, сопляки выработали более эффективные методы заработка. Они атаковали целыми ордами, хотя самые младшие из них едва умели ходить. Выбирали одиноких, даже не обязательно пьяных прохожих – они были более заядлыми и беспощадными, чем свора одичавших собак. Малолетняя орава выскакивала из развалин и зарослей, оставляя после себя, как правило, голый труп, а иногда даже несколько своих родичей, которых не забирали, чтобы хотя бы похоронить.
Никто не мог справиться с детскими бандами. Облавы ничего не давали; впрочем, а что могли русские сделать со схваченными? Депортировать? А не было куда. Заново социализировать? Шутки в сторону, для социализации у них имелось достаточно своих граждан; сейчас же оказалось, что все инвестиции в Сибири оказались неудачными и лишенными перспектив развития.
А вот чтобы поддержать настойчивые и постоянные просьбы местного населения русские решиться не могли. Ведь даже сегодня сложно было отдать приказ стрелять в детей, словно в бесхозных собак.
Вагнер передернул плечами. Он знал, как эту проблему решали в американской зоне. Он не ориентировался лишь в том, кто ее решает: армия или, возможно, польская полиция. Но даже угадывать не хотелось.
Хватит этого. Протягивая руку за стаканом, Вагнер вновь окинул зал взглядом. И замер.
Парка, свисающая со спинки стула. Типичная американская парка, которые до сих пор носили солдаты из-за океана, располагающиеся в Польше, армейский третий сорт, для которых не хватило новенькой армейской формы из номекса. Нашивка на груди, кусочек зеленой ленты с черной надписью. Все остальные буквы спрятались в складках. Виден был только инициал фамилии. Большая черная буква V.
Вагнер отставил стакан, поднялся, прекрасно понимая, что все это бессмысленно. Он же лично завершил эту главу. Невозможно! Тем не менее, он поднялся.
Он не обратил внимания на то, что шум притих, и что за ним следят взгляды, неожиданно чуткие и трезвые. Подошел, протянул руку к обшитому искусственным мехом капюшону и стиснул пальцы. Так он стоял какое-то время, совершенно не обращая внимания на то, что сидящий на стуле мужчина напрягается, наклоняется и протягивает руку к голенищу сапога.
Вагнер рванул парку. Несколько секунд всматривался в нашитый на груди фрагмент ленты с надпечаткой: Веласкес.
Хозяин парки успел схватиться со стула. Он даже не был слишком пьян, успел выхватить нож: небольшой, лишенный рукояти boot knife, матово отсвечивающий черной сталью с покрытием Паркера, если не считать узкой, серебристой поверхности лезвия. В узких, теряющихся на широком, плоском лице глазах таилось изумление, не лишенное хищной бдительности. Парень на все сто не был Веласкесом. Он ни в чем не был похож на латиноамериканца. Скорее всего, нашивка была эпитафией, единственным следом, который оставил на этой земле парень из американских трущоб, которого судьба бросила на линию разграничения.
Краденные из транспортов и складов парки не имели имен владельце. Сами же американские парни снаряжением не торговали. У них самих было его слишком мало, располагающиеся в Европе отряды находились в самом конце списков снабжения. Веласкес за потерю парки заплатил жизнью.
Кто-то схватил за руку, держащую нож. Дружок нынешнего владельца парки пытался предотвратить возможную драку. В скошенных глазах Вагнер заметил облегчение.
Этого человека он не знал. Казах, калмык? Он не был похож на дезертира, наверняка один из тех мафиози, которые размножились на концах давней империи, обнаглевшие за целые годы российской слабости.
Интересно, долго он здесь будет развлекаться, подумал Вагнер, вешая парку на спинку стула. Быть может еще и встретимся.
Он отвернулся, игнорируя лезвие, которое косоглазый продолжал держать в руке. Говор вновь усилился, кто-то хриплым голосом завел бессмертную песню про обязанности и достижения советского дипломата. Вагнер уселся на место, одним глотком осушил половину стаканчика жидкости, притворявшейся коньяком. Он прикрыл глаза. И снова увидел зеленую ленточку. С большой, черной буквой "V" вначале. Только вот остальные знаки никак не складывались в фамилию "Веласкес".
"Yossler". Кровь текущая из разбитой бровной дуги, заливает один глаз, но второй глаз смотрит все так же четко и выразительно. Видит и регистрирует, без участия разума, словно камера; картины откладываются в памяти, все их можно в любой момент вызвать. Иногда же они проявляются сами. Молодое лицо искажено издевкой; безумие горит в светло-синих глазах.
На фоне неба высокой дугой летит предмет. Черный, хотя на самом деле – зеленый, цилиндрический, с белой надписью, которую не видать, но Вагнер знает, что она там имеется. Вон стекла, смех. Белая вспышка и крик. И ничего кроме этого.
ʺВилли Питʺ. Фосфорная граната. Огонь, который невозможно погасить, прожигающий одежду и плоть до самой кости. Можно лишь кричать. Долго, очень долго.
Он не размышляет. Лишь регистрирует образы, прекрасно понимая, что как только умолкнет крик, а балки халупы охватит пламя, когда белое облако горящего фосфора заменит черный, тяжелый дым, воняющий смолой с крыши и паленым мясом, придет его очередь. Тогда молодой, чернокожий парень с детским, искаженным напряжением лицом, нажмет на спуск М-16, которую держит в трясущихся ладонях.
Ствол винтовки ходит кругами, то заглядывая прямо в глаза, то целясь куда-то в грудь. Чернокожий парень тоже слышит крик. Быть может, он и сам начнет визжать. Возможно, он бросится на своего командира, но не исключено и такое, что он бросит оружие и побежит, куда глаза глядят. Или же нажмет на спусковой крючок, становясь на правильной стороне, заглушая совесть.
Растянутые тела лежат там, где их срезала очередь. Кровь пачкает пятнистые куртки пацанов из Стрелка и синий когда-то ватник заросшего щетиной хозяина. Глаза солдат в арамидовых шлемах расширены, сконцентрированные лица светлеют от вспышки фосфорного жара в окне почерневшей халупы.
Видны малейшие подробности. Бежевый панцирь "шварцкопфа". Голубовато поблескивающее оптическое стекло усилителя изображения с маленьким "дворником". Серийный номер на крыле. Вмятый ящик для инструментов. Блестящие траки гусениц.
Время остановилось, наполненное криком.
Он замечает силуэт в люке. Контур над плоской башней. Почти черный, непроницаемый на фоне светлого неба, но регистрируемый всего лишь одним глазом. Но сияние горящего фосфора открывает подробности.
Дурацкая зеленая бейсболка. Парка вместо танкистского комбинезона. Это не танкист, скорее уже – командир поста в Турке, решивший добыть лавры, сражаясь с партизанами. Ладонь в черной перчатке держится за край люка, а броня небрежно замазана бежевой, пустынной краской.
Не успели перекрасить, все из последних пополнений. И изумление. Откуда у меня время на размышления? Время остановилось. Крик.
Зеркальные очки-консервы на лице высунувшегося из люка водителя милостиво заслоняют глаза. Они отражают белый жар. Что-то блестит пониже, стекает по лицу, прокладывая в пыли более светлые борозды. Слезы? Или, возможно, пот? Из прокушенной губы стекает струйка крови.
Крик. И смех. Оскаленные, тщательно ухоженные зубы. Зеленая ленточка с фамилией Йосслер.
Крик наконец-то стихает, гаснет чудовищное белое сияние, языки огня темнеют, становясь оранжевыми. Они проедают обшивку крыши, с навеса текут капли горящеей смолы. В небо вздымается колонна черного, жирного дыма.
Треск горящий бревен, гул разгорающегося пожара, визг турбины "черной головы" на холостом ходу. И смех.
Ствол М-16 застывает. Еще мгновение. Последний взгляд. Силуэт над люком танка, не освещаемый сиянием горящего фосфора. Едва видимая лента с фамилией Йосслер.
Время еще не ускоряется. Тень на лице заслоняет единственный глаз. Четко видны лопасти винта идущего на посадку "блэкхока", кружащиеся в воздухе лохмотья сажи и всосанный огнем мелкий мусор.
В глазах чернокожего паренька ни тени испуга. Имеется решительность. Белеет сжимающийся на спусковом крючке палец.
Пора закрыть глаз. Смех. Визг турбины. Треск горящих бревен и неспешный грохот лопастей винта.
Удар. Красная вспышка под сводом черепа, и последняя мысль. Фамилия, которую ты хочешь утащить с собой в преисподнюю.
Йосслер.
Вагнер сделал глубокий вдох, загоняя в легкие духоту капусты, табачный дым и вонь набитой людьми пивной. Остаточных количеств кислорода хватило, чтобы настырные видения исчезли.
Он потянул очередной глоток. К счастью, давно уже была прекращена бессмысленная привычка продажи спиртного в порциях по пятьдесят граммов. Но не помогло.
Вагнер размышлял над тем, как еще долго будет он вот так реагировать, просыпаясь с бешено колотящимся сердцем, вглядываясь широко раскрытыми глазами. В темноту, не имея возможности сбежать от звучащего под черепушкой крика горящих живьем женщин. Как и сейчас, когда, увидав парку, в первую очередь он глянул на ленту с фамилией.
Почему во снах он никогда не видит того, что происходило потом. Когда он во второй раз увидел зеленую нашивку. Буквы, складывающиеся в фамилию "Йослер", перечеркнутые черной ниткой словно знаком дроби.
Этого момента он ждал более года. Почти что шесть месяцев заняли приготовления; он принялся за них сразу же после того, как его отрезали от висельной веревки.
Тут он невольно усмехнулся. Ну ладно, не совсем-то и отрезали. Все равно: то на то и выходит.
Грязь, секущий мокрый снег. Оливковые палатки с красным крестом, разъезженные колесами грузовиков колеи. Может сложится впечатление, что вот-вот завесу типи поднимет Соколиный Глаз, а посреди смотрового плаца в дамском изысканном платьице появится рядовой Клингер