Кому же все-таки мы могли бы поверить? Кому вы можете доверять? Это интересный вопрос, на который стоит поискать ответ. Я отвечаю следующий образом:
Доверять можно взрослому человеку. Тот человек, который в вашей эмоциональной ситуации не распадается на части и не распадается на жертву или тирана. Не начинает впадать в жертву, не преследует вас, не пытается вас спасать. Он, скорее, остается в позиции взрослого, замечает все со стороны и всегда готов взять ответственность за свои процессы и вернуть вашу ответственность. Вот если бы у вас был такой родитель, легко было бы доверять, потому что вы не были бы под высоким напряжением этого непредсказуемого слива эмоций, когда в любой момент на вас могли слить эмоции и остаться безнаказанным. Нельзя за это не попросить прощения, не объясниться, не попытаться договориться. Конечно же, мы пытались каким-то образом себя защитить. Чаще мы уходили в недоверие и не доверяли миру. А это означает ограничение контактов, это примитивная готовность закрыться, спрятаться. А значит, мы недостаточно делимся, а если не делимся, то все горести и печали тухнут внутри нас, подтверждая и закрепляя нашу позицию жертвы.
Приведу еще один случай, в котором отражается страх перед родителями, нападением и слиянием. Вот что пишет женщина:
Как только слышу голос родителей, или даже думаю о них, или вовсе другие люди рядом находятся в позиции критикующего родителя, то я автоматически впадаю в роль ребенка, который им должен. По сути, я мало ощущаю себя взрослой, все как-то проживание из ребенка осуществляется. Жертва моя в том, что не чувствую силы, возможности выйти в стандартные модели поведения с родителями. Ощущение бесконечности, беспросветности ситуации. И тогда возникает фантазия – если бы они были какими-то другими и вариации разные… Думаю, что причина в том, что было очень большое слияние с родителями и отсутствовала эмоциональная близость.
Если мы сливаемся с родителями, если между нами не хватает границ, мы начинаем о себе думать так, как они о нас думали. Вообще думать о мире так, как они думают. Мы даже можем противостоять этому, но тем не менее избавиться от этого внутреннего критика, который интегрируется, мы уже не можем, это бывает сложно.
Еще один пример:
Я периодически не верю в себя. Не верю в то, что я достаточно хороша. Такое бывает, если на мне слишком много обязательств по работе, они как снежный ком, я не успеваю разгрести либо не хочу. От этого ощущение вины. А искоренить его не успеваю, слишком много, наверное, взяла на себя, а нести все не могу. Но признаться в этом сложно. В детстве меня не жалели и не ценили то малое, что я делаю, поэтому я делала много. Я насиловала себя и не замечала, я не понимала тогда, что у меня есть свой темп, свой ритм. Мне не давали поддержки в этом и требовали всегда больше. Еще это нарциссическое – делать максимально хорошо. А максимально хорошо не получается, у меня заранее опускаются руки. Я откладываю до последнего. Я сама до конца не признаю своего несовершенства, что нормально не мочь всего. А вина продолжает держать меня в идеализации, что я могу все. Было слишком много оценки. Если бы я делала свои дела без оценки, то у меня не было бы страха ошибиться, что накажут за ошибку, как это делали в детстве. Когда замечали только ошибки, а хорошее не замечали. Я и сейчас с трудом вижу хорошее, в первую очередь вижу косяки, они как бревно в глазу.
Опять мы сталкиваемся с ситуацией, когда родители не могут заметить чего-то хорошего, все время ждут, требуют. И эта ситуация, когда родители не могут увидеть своего ребенка живым. Что у него есть свои ограничения, что-то он может, что-то не может. У них в голове образ идеального ребенка, который должен уметь все, успевать все. И ребенок перестает верить в себя. И получается, что неверие родителей превращается в неверие в себя, в то же время в неверие других… И это все воспроизводится снова и снова, а заканчивается этот круговорот там, где кто-то первым признает свои ограничения. Кто первый скажет: «Я неидеальный, я не все могу». Кто первый не будет преследовать самого себя за ошибки. Тогда уже ближнему кругу, своим детям, партнерам он не будет предъявлять повышенные требования, и эти люди вокруг получат повышенную степень доверия и свободы. Доверие получается от свободы быть собой, быть в себе, опираться на себя.
Задание
Порефлексируйте на эту тему, как у вас с доверием себе, с доверием людям, как это взаимосвязано? Возможно, вы вспомните какие-то сюжеты из жизни, к каким последствиям это приводило. Поделитесь, пожалуйста, сами с собой.
Очень важно сказать, как формируется доверие себе. Это очень сложный процесс, процесс накопления. Представьте себе, что вы лепите что-то, как скульптор. Он лепит слой за слоем, и в конце у него получается фигура. Вот приблизительно так же и происходит присвоение права опираться на себя. Постепенно, в каждом маленьком эпизоде, который проживает человек, он формирует себя. Или же его формирует среда, если она чересчур критикующая и требовательная.
Изначально ребенок очень искренний, открытый. Дети опираются на свои чувства.
Маленькие дети не говорят о себе: «Я такой толстый!» Они гордятся своим отражением в зеркале. Им нравится творить, даже если их творения нам кажутся неумелыми, несовершенными. Они с удовольствием откликаются на игры, любые творческие занятия… Пока их не начинают оценивать, принуждать или сообщать о том, что они выглядят как-то не так…
Пора признать, что общество старательно уничтожает собственное самоощущение ребенка и заставляет его прислушиваться к авторитетам. Так мы теряем опору на себя и начинаем оглядываться на других.
В конечном итоге мы сводим себя к набору установок, какими должны быть мужчина, женщина, ребенок, работник, сын, дочь, друг и так далее. Мы все больше становимся функциями, боясь проявлять свои «нежелательные» качества.
Мама приходит за дочкой в садик. Дочке 5 лет. Она уже вышла во двор и увлеченно играет с другими детьми.
Мама хочет идти домой: у нее дела. Она зовет ребенка, но девочка не слушает. Она продолжает играть. Мама сердито спрашивает: «И долго я буду тебя ждать?»
Дочь начинает торговаться: «Ну еще минуточку! Ну полминуточки! Ну секунду!»
Маму раздражает непослушание и торг. Ей нужно делать свои дела. Она грубо берет ребенка за руку и тащит. Ребенок рыдает от отчаяния и горечи.
Знакомая картина? Уверена, что – да. Вы готовите, а ребенок хочет с вами играть. Вы укладываете младшего ребенка спать, а тот, что постарше, громко закрыл дверь, и малыш просыпается. Ваши дела никогда не заканчиваются. Вам нужно еще убрать, еще сделать отчет, еще сходить в магазин. А ребенок мешает.
Что происходит? А вы понаблюдайте за собой, когда вы погружаетесь в маму-функцию. У вас возникают определенные чувства. И убеждения.
Скорее всего, такие:
«Мои дела важны и не терпят отлагательств, а ребенок подождет. Его дела не так важны… Вообще не важны. Игра – это баловство, а посуда сама себя не помоет».
Чем сильнее вы переживаете свое долженствование, тем больше вы напряжены, скованы, тем больше вы – функция.
Функция – это что-то неживое, почти не человек. Функция должна, это ее главное назначение.
Функция не может, не имеет ресурса вступать в контакт, сочувствовать, интересоваться, любоваться, слышать, вникать. Функция просто должна.
Ребенок это чувствует. Он чувствует эту заданность, упрощенность и ощущает ее как потерю мамы.
Мама как будто ушла, и появилась училка – жесткая, сухая, негибкая, уставшая, требовательная.
Ребенок пугается, требует маму назад, отстаивает свои права.
У мальчика (6 лет) сразу начинает «что-то болеть». Так он возвращает себе маму, которая немедленно становится чуткой и внимательной.
Девочка (11 лет) говорит маме: «Ты перестала меня любить. Вчера любила, а сегодня весь день не любишь».
Девочка в саду протестует против неуважения свои прав и своих ценностей. Игра – важна! Она протестует против мамы-функции, но сразу откликается на живую маму: «Милая, я вижу, что тебе важно закончить игру. Я подожду немного, но через 5 минут мы пойдем. Поиграем еще дома».
Как не выпадать в маму-функцию? Эта роль нам уготована тем, что мы были выращены мамами-функциями, которые считали, что бытовуха важнее живого общения со своим ребенком. Поэтому она неизбежно присутствует, она интегрирована в нас, как автономная и автоматическая часть.
Автоматичность пропадает, когда мы начинаем замечать эту роль, отслеживать, как мы в нее попадаем.
Мы замечаем себя, когда становимся человеком-функцией и постепенно, опираясь на живые реакции ребенка, находим ресурсы для того, чтобы больше и чаще оставаться живым человеком, не бояться не выполнить какую-то функцию, радоваться себе и своим близким людям.
Когда родитель принял себя живым, он может принять и своего ребенка живым. У меня был интересный клиентский случай: женщина выросла в агрессивном патриархальном окружении. Родители дрались, детей били. Во дворе дети тоже дрались и дразнились. Доброты не хватало ни дома, ни в школе. Женщина выросла настоящим бойцом, готовым в любой момент вступить в драку. Когда у нее родился ребенок, она все свои потребности «перенесла» на дочь. Она думала, что дочь нуждалась в том, в чем она сама нуждалась. А к себе мать по-прежнему относилась жестко. Вроде повезло ребенку? Увы, нет. Мама спасает себя, а дочь с ее реальными нуждами и потребностями не может увидеть. Другими словами, маме и папе нужно для начала признать свои травмы, пожалеть и утешить себя. Тогда и только тогда они начинают видеть и слышать своих детей. Потому что уже нет искажений, нет переносов. Нет ни спасательства, ни тирании. Есть только живой контакт, в котором чувства ребенка важны, потому что родители тоже признают свои чувства и другие процессы. В таком признании, таком уважении ко всем проявлениям ребенка формируется его доверие себе, которое, как мы знаем, есть изна