Третий шаг к обретению здравомыслияДУШИТЕ отговорки в зародыше
Когда мы решаем отказаться от роли потакающего родителя в драме своих детей, сюжетная линия, как многие из нас знают по собственному опыту, может быстро превратиться в мелодраматическую. Посмотрите правде в глаза: многие из наших детей так долго находятся в своей нынешней ситуации, потому что они весьма искусные манипуляторы. А мы так хотим верить, когда они рассказывают нам то, что на поверку оказывается ложью или чрезмерно драматизированной правдой!
Вы когда-нибудь слышали от своего взрослого ребенка, к примеру, такое?
• «Я просто слишком устал!»
• «Но, мама, теперь другие времена!»
• «Ты просто не понимаешь».
• «Начну с понедельника. Клянусь!»
• «На этот раз все будет иначе».
• «Это не моя вина!»
Вы больше не будете смиренно принимать отговорки – эти и многие им подобные. Это третий из шести шагов на пути к здравомыслию, к обретению SANITY: душить отговорки в зародыше. С самого начала поступайте так, чтобы было очевидно: вы не намерены вестись на клише, манипуляции или неубедительные оправдания.
Настоящее исцеление начинается, когда родитель перестает верить в отговорки и ложь и настойчиво требует правды. Когда мы разрабатываем план действий, места для отговорок быть не должно. Наши границы должны быть тверды. Существует правильное и неправильное, и мы будем выбирать и делать то, что правильно. Точка.
Как и почему так получается, что столь многие взрослые дети не умеют отличать правильное от неправильного? Как так получается, что и мы, родители, порой не видим этой разницы?
Путешествуя по стране и рассказывая о собственном опыте радикального разворота от светского гуманизма к христианству, я часто использую выражение: «Мой разум был настолько открытым, что из него выскользнули мозги».
Эти слова всегда вызывают взрыв хохота в аудитории, однако я молюсь о том, чтобы в смехе не потерялся глубокий смысл. В годы своего неверия я велась на мирскую ложь о том, что допустимо практически что угодно, и моя реакция в любой произвольной ситуации зависит исключительно от того, как я смотрю на эту ситуацию, или от смягчающих обстоятельств. Я возвела свой уровень толерантности ко всему в некую форму искусства.
Увы, этот опасный образ мыслей стал пугающе преобладать в нашей культуре.
Это сознают даже те, кто не является подвижником в евангельской вере. Корреспондент FOX TV и журналист Билл О’Рейли стал неутомимым крестоносцем, призывающим обратить внимание на этот сдвиг в нашей культуре. В своей книге-бестселлере «Воин культуры» (Culture Warrior) он пишет:
«Воин традиционной культуры понимает, что четкое определение добра и зла необходимо для дисциплинированного общества, которое защищает своих граждан. Одним из возмутительных безобразий современной Америки является светско-прогрессивная философия противодействия вредоносному поведению, когда для него ищут разнообразные оправдания. Например, „оправдание насилия“, когда преступники становятся объектами сочувствия, поскольку они сами пострадали от насилия, пустило в Соединенных Штатах глубокие корни. Теперь мы видим, как с „пониманием“ начинают относиться к самым омерзительным актам, например, изнасилованию детей. Вместо суровых наказаний для преступников, издевающихся над детьми, некоторые судьи выбирают снисходительные приговоры и отправляют мерзавцев, истязающих детей, на „лечение“. Это самый вопиющий пример светско-прогрессивного „правосудия“».
О’Рейли продолжает:
«Напротив, воин традиционной культуры верит в иудеохристианский кодекс прощения – но в комплексе с наказанием и покаянием. Истинное правосудие требует, чтобы наказание соответствовало преступлению. Мы в Америке должны продолжать высоко держать стандарты поведения, которые защищают людей, особенно детей и пожилых, от причинения им вреда. Цивилизованное поведение не может быть „относительным“. В американской республике народ решает, какие поступки есть зло (беззаконие), и эти поступки должны караться соответствующе. И именно этот кодекс правосудия, исторически основанный на иудеохристианских принципах, хотят сокрушить светские прогрессисты. Воины традиции не должны этого допустить»[20].
Хотя книга О’Рейли сосредотачивается на «культурной войне», я совершенно уверена, что мы, страдающие потакающие родители, тоже ведем войну, и наш враг в этой войне – Сатана. Мы верили в мирскую ложь, о которой часто идет речь на страницах «Воина культуры», и когда я читала эту побуждающую к размышлениям книгу, сходство с эпидемией потакания было для меня более чем очевидно.
Как американцы должны принять ответственность за то, что произошло и продолжает происходить в нашей национальной культуре, так и родители должны принять ответственность за то, что происходит в их семьях. Воспитывая детей, слишком многие из нас велись на мирскую ложь – и пожинали урожай бесконечных отговорок из уст наших взрослых детей.
После многих лет потакания я становилась старше и мудрее – но оставалась недостаточно мудрой. Я яснее понимала многие тонкие способы потакания, но потребовалось замечание моего сына, чтобы рывком втолкнуть меня в реальность, с которой я никогда прежде не сталкивалась. Эта реальность навсегда сбросила шоры с моих глаз, подарив мне силу целеустремленности.
Писательский труд для меня не просто оплачиваемая работа. Для меня (как, подозреваю, и для многих других писателей) это самый удобный способ коммуникации. Вот почему я схватилась за ручку и бумагу, пока сидела в зале суда и дожидалась начала слушания по делу моего арестованного спецназом сына.
То, что началось как случайный поток мыслей, превратилось в письмо сыну – письмо, которое так и осталось неотправленным.
«Дорогой сын!
Мы с тобой не разговаривали с момента твоего ареста. На сегодня назначено слушание, на котором тебе предъявят обвинение. В зале суда сидят двое мужчин в тюремных робах и полицейский в форме. Я узнала их по фотографиям в газете; этих двух человек арестовали вместе с тобой в Новый год.
Судебный репортер – дочь близких друзей нашей семьи. Какая насмешка судьбы! Но ведь у нас маленький городок, и, как тебе известно, профессия Кевина способствует его общению с очень многими людьми.
Мне дурно – в сердце, животе и разуме, но не в душе. Это меня не сломит. Я не позволю Сатане повергнуть меня. Я не позволю ему победить. Я буду продолжать молиться о твоей безопасности и спасении.
Я знаю, ты скажешь мне, что уже спасен, однако твои поступки не соответствуют словам.
В этот раз у тебя был шанс на новую жизнь. У тебя была свобода – неограниченная свобода – впервые за долгое время. Тебе больше не нужно было оглядываться через плечо; у тебя, наконец, больше не было записей о ранее совершенных преступлениях, что давало тебе возможность начать с чистого листа. Ты снимал красивый дом с гаражом, достаточно просторный для твоего домашнего бизнеса. Жизнь тебе улыбалась! Что случилось?
Полицейский только что ввел тебя в зал суда. Ты в наручниках. Я посмотрела тебе в глаза, а ты опустил взгляд, покачав головой. От стыда? Или от досады на то, что тебя поймали? Я не знаю, что ты чувствуешь – гнев, разочарование, угрызения совести или… что?
Интересно, а ты вообще что-нибудь чувствуешь? Или твое сердце закаменело?
Знаешь ли ты, что чувствуют те, кто тебя любит? Боль в моем сердце похожа на гноящуюся рану. Я смотрю, как ты сидишь там, в кандалах и наручниках, в оранжевой тюремной робе. Голова выбрита почти налысо. Это что – часть неонацистского образа жизни? Ты годами отрицал свою связь с нацистами; значит, я была слепа?
В зале суда тишина. Судья взял 15-минутный перерыв, дожидаясь, пока тебя доставят. В зал вошел еще один офицер в форме – тоже друг нашей семьи. Мало того, они с женой недавно ужинали у нас дома, и мы вместе на выходных ходили на рождественский концерт в нашей церкви. Он удивился, увидев меня в зале.
„Это мой сын“, – прошептала я, кивком указав на тебя. А что еще можно сказать? Насколько я знаю, он входил в тот отряд спецназа, который проводил обыск в твоем доме в Новый год. В тот день, когда тебя арестовали. У меня есть копия ордера на обыск и список из 38 предметов-улик, которые взяли из твоего дома. Это общеизвестные данные.
Когда мне его передали, я читала его сквозь слезы.
Как этот источник слез еще не пересох? Как могут слезы течь, когда сердце выжато досуха?
Сегодня мы узнаем, когда будет проводиться слушание по твоему делу и разрешит ли судья выпустить тебя под залог».
Мое письмо закончилось на этом месте, когда вернулся судья. И в скором времени он зачитал длинный список обвинений. Моему сыну назначили общественного защитника, определили дату суда и озвучили сумму залога – 10 000 долларов. 10 процентов понадобилось бы внести для того, чтобы он мог в тот же день выйти из тюрьмы.
Меня тронул за плечо какой-то незнакомец.
– Я – поручитель вашего сына по внесению залога.
У моего сына, оказывается, был собственный поручитель по внесению залога. Как удобно!
– Если вы сможете заплатить тысячу долларов, мы очень скоро вызволим его отсюда, – продолжил он.
– Нет, – сказала я.
– Простите, я не расслышал…
– Вы все расслышали правильно.
Он уставился на меня так, будто я отрастила себе на лбу третий глаз, и ретировался, отрицательно качая головой и глядя на моего сына. Тот нахмурился.
У меня снова потекли слезы. Я попыталась загнать их назад, с трудом сглатывая, быстро утирая уже припухшие глаза носовым платком. Моя боль была так велика, что поток слез казался бесконечным.
Я устала от рыданий.
После этого мой сын как-то сумел сам найти эти деньги и человека, который гарантировал выплату 10 000 долларов в случае, если он не явится на свое слушание. Во второй половине дня он вышел из тюрьмы, имея наготове длинный список оправданий в связи со своим, как он выразился, «фиктивным арестом».