клялся, не пощадил ваших трудов, которые вы перенесли с такой славой и доблестью. Ведь он извлёк выгоду из ваших подвигов, а если бы сохранял верность, то имел бы и больше почестей, полученных нами обоими от вас. Подобно тому, как несправедливо начинать мерзкие дела, так и малодушно не защищаться обиженному. К войне против Нигера нас привёл не столько какой-либо благовидный предлог, сколько неизбежность вражды. Он вызвал нашу ненависть не тем, что стремился похитить имевшуюся у нас власть; каждый из нас с одинаковым честолюбием стремился к брошенной и ставшей предметом спора власти. Альбин же, презрев клятвы и договоры, хотя он и получил от меня всё, что обычно дают только родному сыну, предпочёл стать мне врагом вместо друга, противником вместо близкого человека. Подобно тому, как прежде мы, благодетельствуя Альбину, украсили его честью и славой, так теперь мы оружием изобличим его неверность и трусость. Ведь его немногочисленное войско, состоящее из островитян, не выдержит вашей мощи. Вы одни только благодаря своему рвению и мужеству победили в стольких битвах и покорили весь Восток; так неужели же ныне, когда у вас появились такие сильные союзники, когда почти всё римское войско находится здесь, неужели теперь вы не одолеете с легкостью немногочисленных врагов, находящихся под командой человека и не отважного, и не трезвого? Ибо кто не слыхал о его изнеженности, так что его образ жизни больше подходит для хороводов, чем для военного строя. Итак, смело двинемся с нашим обычным рвением и мужеством, полагаясь на богов, которых он оскорбил ложными клятвами, и, помня о трофеях, которых мы воздвигли так много, а он презрел».72
Речь, конечно, насквозь лживая, но ведь яркая, впечатляющая и очень убедительная. На войско она произвела именно то впечатление, которого Север и добивался. Легионеры единодушно объявили Альбина «врагом отечества», восторженно прославляли своего императора, громкими криками обещая ему всяческую поддержку. Дабы закрепить ораторский эффект, Север приказал тут же раздать воинам щедрые денежные выплаты, что, конечно же, было встречено с радостью. После этого можно было выступать в поход. К этому времени, в конце 195 года, Луций уже находился в Паннонии среди наиболее верных ему дунайских легионов. Известие о разрыве между августом и цезарем достигло Рима в середине декабря 195 года, как раз во время празднования Сатурналий. 15 декабря сенат, следуя поступившему обращению правящего императора, послушно объявил Децима Клодия Альбина «врагом отечества», тем самым окончательно узаконив начало новой гражданской войны. При этом должно отметить, что настроения в столице Империи были вовсе не однозначными. Сенат, безропотно исполнявший все пожелания Севера, отнюдь не был един в одобрении его дел. Дион Кассий так характеризует настроения в римских верхах в те дни: «Хотя весь мир пришёл в волнение из-за такого положения дел, мы, сенаторы, тем не менее сохраняли спокойствие, во всяком случае те из нас, кто не разделял с ними опасностей и упований, открыто склоняясь на сторону того или другого».73 Получается, в сенате образовались три группы: сторонников Севера, приверженцев Альбина и молчаливого большинства, сохранявшего спокойствие, понимая риск прямого обнаружения своих пристрастий. Настроения же простого народа были далеки от одобрения новой схватки за власть в Империи. Римляне, несмотря на Сатурналии – самое любимое празднество потомков Ромула, открыто выражали своё недовольство. Даже во время состязания колесниц – наипопулярнейшего зрелища зрители повели себя необычно. Не прозвучало ни одного голоса в поддержку участников. Но вот после заезда стали раздаваться многочисленные и громкие восклицания: «Доколь нам это терпеть? Сколько ещё воевать нам друг с другом?» Но если Северу и донесли о таких настроениях в столице, то, думается, он едва ли обратил на это внимание. В те дни у него появился ещё один повод с оптимизмом смотреть в будущее. То ли в самом конце 195 года, то ли в начале 196-го наконец-то пал Византий, выдерживавший осаду со 193 года. Едва ли его защитники сражались за проигранное дело Нигера, очевидно, просто не желали повиноваться именно Северу. Потому они становились естественными союзниками Альбина. Вот Луций и, не скрывая радости, повторял, обращаясь к солдатам и офицерам своей армии: «Взяли мы и Византий!»
С павшим городом обошлись очень жестоко. Все представители власти и те, кто сражался на стенах, были казнены. Византий лишился самоуправления и гражданских учреждений, горожане потеряли своё имущество. Сам город с его земельными владениями был передан в ведение Перинфа, стойко отразившего нападение войск Нигера. Жители последнего, желая угодить Северу, унижали византийцев, как могли74. Великодушие император проявил только к захваченному в Византии уроженцу Никеи Приску – замечательному военному инженеру, создавшему грозные машины, обрушивавшие во время осады на неприятеля куски скал и тяжёлые брёвна, метавшие на большое расстояние камни, копья и стрелы. Были и такие сложные механизмы со специальными крючьями, которые цепляли вражеские корабли и то внезапно опускали их, то внезапно поднимали… Военное изобретение, достойное великого Архимеда! Не исключено, что Приск изучал его инженерные достижения времён знаменитой осады Сиракуз в 214–212 гг. до н. э. во время Второй Пунической войны. Север отменил ранее вынесенный изобретателю смертный приговор и зачислил его к себе на службу. Сгоряча Луций распорядился снести крепостные стены ненавистного города. Их разрушили. И только после этого император сообразил, что «римлян он оставил без сильного оплота и плацдарма против варваров Понта и Азии75». Должно быть, речь идёт о сарматах Причерноморских степей и аланах, вторгавшихся в малоазийские провинции Империи. Последовало новое распоряжение уже о восстановлении Византия! Были построены крепостные стены, а заодно горожан осчастливили новым ипподромом и термами. Работы эти длились долго и завершились уже при преемнике Севера Каракалле.
С рубежа Востока и Запада вернёмся в те владения Империи, где запылала гражданская война. Клодий Альбин в силу сложившихся обстоятельств был принуждён принять вызов Севера и перейти к активному противодействию его силам. Все три подчинённых Дециму легиона переправились на континент. Вместе с ними остров покинули и многочисленные вспомогательные войска. Напомним, что общая численность легионеров и ауксилариев в Британии составляла не менее 50 000 человек. Сила, достаточно грозная! Правда, устремившись всей своей мощью за пролив, Альбин совершенно оголил оборону опасного северного рубежа римских владений в Каледонии. То ли он не опасался нападения воинственных варваров, то ли полагал, что, победив в главной войне, сумеет восстановить прежнее положение на границе, если таковое будет поколеблено. А, может, он и договорился с каледонцами о мирном их поведении на время римской междоусобицы…
Находясь в постоянном противостоянии на северных рубежах острова с опасным и сильным врагом, опасаясь частых бунтов на покорённой территории Британии, тамошние легионы обладали высокой боеспособностью, что и сказалось в первых их сражениях с войсками Севера на земле Галлии.
Навстречу пересекшим пролив легионам Альбина двинулся наместник Нижней Германии Вивий Луп. В его распоряжении были два легиона, в этой провинции традиционно располагавшиеся: I Минервы и XXII Фортуны Первородной. Луп таким образом также оголял римскую границу по Нижнему Рейну, благо она в то время была относительно спокойной.
Первое столкновение закончилось не в пользу войск Севера. Луп был разбит, легионы его понесли большие потери76. Укрепившись после победы в Галлии, разместив свой лагерь близ Лугдуна (совр. Лион), Альбин сразу же отправил своих посланников во все соседние провинции с требованием подчиниться ему и в знак этого немедленно прислать денег и продовольствие для армии77. Нашлись и такие, что послушно это выполнили, но были и те, кто не рискнул открыто признать власть того, кто в глазах многих и многих римлян выглядел нежданным претендентом на Палатин. Север-то после двух с лишним лет своего правления явно уже стал восприниматься как законный император. Потому в Галлии даже после первых успехов британских легионов далеко не все были готовы признать Альбина августом, пусть он себя таковым и провозгласил и даже стал чеканить свою монету. Да и сопротивление сторонников Севера продолжалось. Хорошо укреплённая Аугуста Треверов (совр. Трир) оказала сопротивление войскам претендента вполне успешно78. Не всегда и легионы шли за наместниками провинций, Альбина признавших. Луций Новий Руф, возглавлявший Тарраконскую или же Ближнюю Испанию, перешёл на сторону Децима, но вот стоявший там VII Сдвоенный легион сохранил верность правящему императору79. Нашёлся и удивительный бескорыстный и, главное, успешный энтузиаст дела поддержки Севера в Галлии. Некий Нумериан, по роду занятий скромный школьный учитель, обучавший мальчиков и девочек грамоте, отправился за Альпы по каким-то своим делам. Но, прибыв в провинцию, вдруг объявил себя сенатором, получившим поручение императора набирать войска. Небольшой отряд он действительно сумел создать и, более того, добился успехов в ряде нападений на солдат Альбина. Север, узнав об этом отважном партизане, решил, что это настоящий сенатор, послал ему письмо с похвалой и приказал набирать побольше войск. Нумериан действительно сумел увеличить свои силы и стал добиваться поистине поразительных успехов. Ему удалось захватить какую-то местную казну, содержавшую 70 миллионов сестерциев! Её он благополучно отправил Северу. Когда война закончилась, Нумериан предстал перед императором и честно рассказал ему, кто он такой. При этом отказался просить чего-либо в награду, хотя по всем статьям её заслуживал. Остаток жизни он скромно провёл в деревне, согласившись получить от Севера лишь небольшое пособие на повседневные нужды. Поведал эту незаурядную историю Дион Кассий