12
Благорасположение и благодушие Севера настолько вскружили голову префекту претория, что он позволял себе в походах располагаться в более удобных домах, нежели сам император и имел стол, более обильный и роскошный, чем у него. В конце концов, такая беспредельная дерзость не могла не вызвать у окружения принцепса, и прежде всего у членов его семьи, крайнего раздражения. Таковое неизбежно перешло в возмущение. Потому процесс этот мог завершиться только самым решительным образом.
Отношения с августейшей семьёй у Плавциана ухудшались шаг за шагом. Причем префект своими поступками сам этому способствовал. Он не скрывал откровенно враждебного отношения к самой августе. «Её он ненавидел до глубины души и никогда не упускал случая серьёзно опорочить её перед Севером, проводя расследования её проступков и допрашивая под пыткой женщин знатного рода. Из-за этого она начала заниматься философией и проводила целые дни среди софистов. А сам Плавциан превратился в самого распущенного из людей. Он изрыгал съеденное прямо на пиру, когда уже не мог переваривать пищу из-за обилия снеди и вина; шла дурная слава и о том, как он использовал девушек и юношей, но при этом собственной жене он никогда не позволял ни видеть кого-либо, ни появляться перед кем-либо, даже перед Севером и Юлией, не говоря уже о прочих».13 Об этом сообщает Дион Кассий.
Похоже, Плавциан настойчиво информировал Севера о супружеской неверности августы. Разговоров об этом на Палатине хватало… Более того, столь обидная репутация Юлии Домны пережила века и тысячелетие… Вот, что писал о ней знаменитый представитель французской новеллистики эпохи Возрождения Брантом (1540–1614 гг.) в книге «Галантные дамы»: «Также и император Север не озаботился бесчестием жены своей, известной беспутным поведением; он и не помышлял исправлять её, говоря, что, коли её зовут Юлией, надобно прощать ей, ибо во все времена женщины, носившие это имя, были бесстыдными развратницами и наставляли рога мужьям; да и сам я знаю многих дам, наречённых теми или иными именами (которые здесь называть не стану из уважения к нашей святой религии) и из-за этих имён приверженных распутству и трудящихся передком куда усерднее других, иначе зовущихся; ни одна из них не избежала этой участи».14
Если предположить, что рассказ правдив, то Север имел в виду известных распутниц дочь и внучку Августа. В своей же терпимости к Юлии Домне Луций мог опираться на пример почитаемого им Пертинакса, который «так же милостиво обошёлся со своей женой Флавией Сульпицианою: он не прогонял и не возвращал её, но, зная, что она занимается любовью с певцом и музыкантом и увлечена им, предоставил ей полную свободу действий, сам же взял в любовницы двоюродную сестру свою, некую Корнифацию»15.
Если дела в семье Севера обстояли подобным образом, то, пороча августу, Плавциан не мог настроить императора против неё. А вот добиться от Юлии Домны глубокой ненависти к себе вполне. Гнев же августейшей особы рано или поздно становится смертельно опасным для подданного, сколь бы высоко он не взлетел. Более того, здесь дело не ограничивалось одной императрицей. Брак Плавциллы и Бассиана Антонина, который должен был укрепить влияние префекта претория на Палатине, введя его в семью принцепса, привёл к совершенно обратному результату. Свидетельствует Геродиан: «Не слишком довольный браком и женившись более по принуждению, чем по своей воле, Антонин враждебно относился и к молодой женщине, и к её отцу: не делил с ней ни ложа, ни трапезы, чувствовал к ней отвращение и часто грозил убить и её, и её отца, как только станет единственным обладателем власти. Обо всем этом молодая женщина постоянно рассказывала отцу, сообщая ему о ненависти её мужа к браку и возбуждая гнев отца».16
Плавциан, крайне раздражённый рассказами дочери, мог сколько угодно гневаться на старшего сына императора, но такой недруг был ему явно не по зубам. Север решительно готовил Бассиана в преемники. Возведение его в цезари, а затем в августы недвусмысленно об этом свидетельствовало. Потому такая вражда не могла разрешиться каким-либо примирением сторон, а неизбежно должна была закончиться гибелью одного из её участников. А, учитывая, что за сыном стояла августа-мать, вопрос о победителе не стоял. Дело было только во времени. И оно работало не на префекта претория. Да и отношения Севера с Плавцианом не всегда были ровными. Однажды, это было, скорее всего, в 201 году, Луций обратил внимание на дерзкое помещение среди статуй членов императорской семьи изваяний префекта. Раздражённый этим принцепс повелел отправить их на переплавку. Это известие стремительно распространилось по просторам Империи и вызвало неподдельную радость во многих провинциях. Слава у Плавциана была недоброй. Он «отличился» на Востоке, преследуя сторонников Нигера, а заодно и тех, кого можно было обвинить в сочувствии к павшему претенденту на Палатин. Всем было очевидно, что такое усердие префекта носило не столько верноподданнический, сколько корыстный характер, поскольку собственность казнённых присваивалась им. Сохранился папирус, содержащий сведения о том, что Плавциан расследовал дела чиновников, обвиняемых в злоупотреблениях. Это также не добавило ему симпатии в глазах имперской бюрократии. Короче, в ряде городов стали уничтожать изображения префекта, полагая, что немилость императора к статуям это и прямое предвестие падения и погибели самого ненавистного многим и многим временщика. Все помнили, что не раз в римской истории сносились статуи низвергнутых фаворитов, утративших доверие властителей. Это было делом обыкновенным. Но, чтобы приказано было отправить на переплавку статуи действующего временщика, сохраняющего свою высокую должность, такого не то, что не было, а и вообразить было невозможно. И вот на тебе! Те, кто переусердствовал в истреблении изображений Плавциана, оказались перед судом. Одним из таковых стал наместник Сардинии Раций Констант. Любопытно, что в суде над ним участвовал сенатор Кассий Дион Коккейян. Он же и засвидетельствовал этот процесс и слова обвинителя, заявившего, «что скорее небо упадёт на землю, чем Плавциан хоть в чём-то будет ущемлён Севером»17. Более того, сам император горячо подтвердил судьям: «Невозможно, чтобы мною Плавциану был причинён даже малейший вред»18. Но, как известно: «Никогда не говори «никогда»!
С каждым годом статус Плавциана становился всё выше и выше. С 200 года он остался единственным префектом претория, в 202 году был введён в состав сената в ранге консуляра, а год спустя стал консулом совместно со старшим братом императора Публием Септимием Гетой. Последнее событие оказалось роковой гранью в судьбе Гая Фульвия Плавциана. Но пока ещё все казалось благополучным… В народе же многие почитали префекта как первое лицо в державе, обладающее большей властью, нежели сама августейшая семья. Однажды, будучи в цирке, Плавциан плохо выглядел, был бледен, не мог скрыть дрожь, скорее всего, по причине нездоровья. Это заметили, и люди, бывшие с ним по соседству, стали выкрикивать: «Что ты дрожишь? Почему бледность? У тебя в руках же больше, чем у троих!»19 Очень оскорбительные слова для Севера. Ведь «трое» – это он сам и его сыновья… Вот так репутация властелина Рима в народе! Но для самого Плавциана такое мнение народное было смертельно опасным. Ни один правитель не простит даже лучшему другу подобного унижения…
Мы не знаем, как именно у Севера вызревало решение избавиться от зарвавшегося фаворита. Здесь опять вспоминается далёкий 31 год, когда громом среди ясного неба для римлян стали падение и казнь Сеяна. Подлинные причины своего внезапного гнева Тиберий унёс с собой в могилу. Что же касается описываемых событий, то, со слов Диона Кассия, нам известно, что очень важную роль здесь сыграл как раз коллега Плавциана по консулату. Публий Септимий Гета смертельно заболел и незадолго до кончины пожелал встретиться с братом, дабы открыть ему глаза на истинное лицо префекта и на опасность для высшей власти его замыслов. На смертном одре не лгут, потому Луций отнёсся к словам Публия с должным доверием. Неизвестно, явились ли для императора откровения старшего брата совершенной новизной, или же он уже начал утрачивать доверие к префекту претория. Возможно, слова Публия Септимия Геты оказались тем самым последним пёрышком, сломавшим спину верблюду. 204 год стал последним благополучным в жизни Гая Фульвия Плавциана. Собственно, в наступившем 205 году префект прожил чуть более трёх недель. Вероятная дата его гибели 22 января. Но вот обстоятельства случившегося у двух ведущих историков этого века описаны по-разному. Дион Кассий главным действующим лицом, погубившим зарвавшегося временщика, считает Бассиана Антонина. Между старшим сыном Севера и его тестем существовала глубокая взаимная ненависть. И здесь все преимущества были на стороне молодого августа, поскольку он располагал большими возможностями. Предсмертные откровения Публия Септимия Геты поколебали доверие императора к Плавциану, но не настолько, чтобы падение фаворита стало возможным в ближайшее время. Север почтил память брата установкой бронзовой статуи на Форуме, а в знак доверия к его разоблачениям лишил префекта значительной части его полномочий и оказания ему прежних почестей. Любопытно, что временщик связал эти неприятные для себя перемены не с инициативой самого императора, но со зловредным влиянием на него старшего сына. По словам Диона Кассия, Плавциан стал еще более свирепо нападать на Бассиана20. В чём это проявлялось и как на такое реагировал отец, видевший в старшем сыне своего законного преемника, сенатор-историк, увы, не пояснил. Но вот реакцию молодого Антонина он описывает подробно. Тот, понимая, что отец пусть и утратил прежнее безграничное доверие к фавориту, но всё еще не склонен от него избавиться, решил ускорить события, прибегнув к откровенной клевете и провокации. «С этой целью он через своего воспитателя Эвода подговорил центуриона Сатурнина и еще двух других людей того же звания сделать ему заявление о том, что десять центурионов, в числе которых были и они, получили от Плавциана приказ умертвить и Севера, и