етырёх «гордых маршалов Траяна», по определению Эрвина Давидовича Гримма. Причём проделал принцепс это руками сената… Таким образом в самом способе прихода Луция Септимия Севера к власти ничего принципиально нового для римлян не было. А то, что он старался как можно лучше отблагодарить и укрепить ту силу, что завоевала для него императорский венец, являлось совершенно естественным и разумным с его стороны. Но вот именно власть Севера большинство историков, как справедливо пишет А.В. Махлаюк, рассматривают как «военную», «солдатскую» монархию, «военно-бюрократический строй». Отсюда и в наши дни проблемы политической подоплёки и последствий военных реформ для трансформации государственного строя Империи, социальной её опоры остаются дискуссионными63. Издавна споры учёных ведутся и в зарубежной, и в отечественной историографиях64. Приведём наиболее яркие оценки наиболее известных историков-антиковедов. К примеру, Ф.Ф. Зелинский утверждал, что именно при Севере «началась милитаризация Империи. Это была самая заметная черта нового государственного строя… Следует добавить, что Септимий Север и гражданские должности охотно доверял своим ветеранам. Со времени «просвещённого абсолютизма» Антонинов императорская бюрократия занимала постепенно места, которые традиционно принадлежали сенаторам, тогда эта бюрократия была всаднической. Теперь она стала военной: префекты, прокураторы и прочие назначались из высших чинов армии. Правительство Антонинов было правительством интеллектуалов; теперь наступили иные времена».65 Правда, говоря о деятельности Папиниана, Павла и Ульпиана, историк подчёркивает, что она «способствовала расцвету римского права в период чудовищного падения духовной культуры, который наступил именно при Северах»66.
М.И. Ростовцев, анализируя систему управления, сложившуюся на рубеже II–III веков, писал: «Север начал проводить систематическую милитаризацию управления, полностью бюрократизированного его предшественниками. Военизированное чиновничество и на его вершине – монарх с автократическими властными полномочиями и с правом наследования власти внутри своей семьи, прочность положения которого обеспечивается преданностью армии и государственных чиновников, а также культом личности императора, – таковы были цели, поставленные Севером. Милитаризация чиновничества неизбежно означала его варваризацию. Ибо армия состояла теперь исключительно из крестьян малоцивилизованных стран, входящих в империю, а также из детей солдат-переселенцев и ветеранов. Для достижения этой цели… представителей прежнего верхнего слоя постепенно отстраняли от командования в армии и от управленческих постов в провинциях и заменяли их представителями новой военной аристократии. Как и самих императоров, эту аристократию набирали из рядов римских солдат».67
Несомненно, М.И. Ростовцев считал, что Север стал первым императором, который твёрдо и неприкрыто строил свою власть, опираясь на армию. Строго говоря, многие императоры опирались, прежде всего, на военную силу, но открыто это не прокламировали. Так что принципиальная новизна в политике Луция состояла в её откровенности, но не в её сущности. Главное, для такой подчёркнутой опоры на легионы у императора были самые веские основания. После кровавой гражданской войны, охватившей сначала Восток, а затем и Запад Империи, Север не мог не сделать армию главным проводником своей воли на просторах державы, потрясённой смутой. Легионы были наиболее действенной силой в сохранении единства государства. Их верность центральной власти была сильнейшей прививкой от повторения событий 193–197 гг. Кроме того, поскольку смута расшатала военную мощь Рима, надо было восстанавливать обороноспособность на границах и вести наступательные действия там, где это было необходимо. Ну и, конечно, следовало преодолеть возникшие трудности в комплектовании армии68. Битвы с легионами Нигера и Альбина заметно обескровили вооруженные силы Империи. Верность армии – главный залог и не повторения гражданской войны, и единства державы, и действенности проводимой императором и его правительством внутренней и внешней политики. Что до интеллектуалов в окружении правителя, то его опора на великих правоведов говорит сама за себя. Они, кстати, только вершина. Едва ли стоит сомневаться в высокой образованности и развитом интеллекте сотрудников этих ведомств, каковых, думается, весьма тщательно подбирали. А уж, если говорить о культуре на Палатине в широком смысле, то чего стоит только круг общения императрицы Юлии Домны, куда входил, к примеру, выдающийся автор труда «Жизнеописания и мнения знаменитых философов» Диоген Лаэртский. Его книга стала своеобразным учебником греческой философии. Другой приближённый – Флавий Филострат по инициативе высоко просвещённой августы создал жизнеописание Аполлония Тианского. Великий врач и философ Гален, известный софист Фил иск из Фессалии также входили в этот круг интеллектуалов. Само собой присоединились к нему и правоведы Папиниан, Ульпиан и Павел. Возможно, что и историк Дион Кассий принадлежал к блистательному окружению императрицы69.
Да, Юлия Домна являлась уроженкой Востока. Но уже половину тысячелетия это был эллинистический Восток, причём два с половиной столетия входивший в состав Римской державы. Потому едва ли стоит увлекаться объяснением многих важных политических решений Севера, указывая на его пунические корни и сирийское происхождение Юлии Домны. Отсюда во многом справедливым представляется такой вывод М.И. Ростовцева: «Однако было бы ошибкой видеть в Севере основателя восточной военной деспотии. Его военная монархия была по сути своей не восточной, а римской. Север полностью милитаризировал принципат Августа; правитель Рима был теперь в первую очередь императором, генералиссимусом римской армии, но по-прежнему оставался верховным чиновником Римской империи, а армия, как и прежде, была гражданской армией Рима. Несмотря на то, что центр тяжести империи теперь в равной мере распределился по всем римским провинциям и что приоритетное положение итальянской метрополии, которое Траяну удавалось сохранять, а Адриану не отрицать публично, теперь было навсегда ею утрачено, всё же это не означало внезапного отрыва от прошлого. Всё это было результатом нормального поступательного процесса, начала которому положили гражданские войны и которому шаг за шагом способствовали все римские императоры. Север активно вмешался в этот процесс, провинциализировав армию и открыв значительному числу провинциалов доступ к руководящим должностям в управлении государством. По сути дела, он лишь сделал выводы из той политики, которую уже давно сформировали правители империи».70
Конечно, благосклонность Луция к выходцам из Африки и Сирии очевидна71. Но ведь провинциалы уже в течение двух веков постепенно осваивали столицу. В конце концов, выходцы из Испании Траян и Адриан, пусть последний и родился в Риме, достигли высшей власти. Север лишь продолжил ими созданную традицию. Да и неважно, из какой провинции вышел тот или иной государственный деятель или даже простой чиновник. Главное, чтобы они были преданы Риму и верно служили Империи. Впрочем, Италия не была в забвении. В окружении «африканца на Палатине» было немало италиков72. Справедливо здесь говорить о продолжающейся «провинциализации» как местных властей, так и центрального аппарата Империи73. Да, Сирия была скорее эллинизированная провинция, нежели романизированная. Но в имперскую эпоху это пороком не считалось. Что до Африки, то там проблемы со знанием латыни были. У самого Луция сохранялся характерный африканский акцент, а родную сестру ему пришлось отправить из Рима на родину в Лептис, ибо её латынь позорила в столице семью принцепса. Но разве это сколь-либо мешало Северу блюсти римские имперские интересы как во внешней, так и во внутренней политике?
Конечно, на первый взгляд, многие действия императора противоречили привычным традициям, хотя исторически новыми не были. Это и временами жёсткий курс по отношению к сенату, и предпочтение всадников и представителей офицерского корпуса при замещении мест в администрациях, и ряд правовых решений явно в пользу низших слоёв населения… Но ведь в основе своей все эти решения вызывались необходимостью и являлись давно уже назревшими74. Или же повторяли крайности иных предшествовавших правлений. Отсюда справедливо утверждение, что политика Луция Септимия Севера никак не могла быть направлена на разрыв с предшествующей эволюцией политической системы Империи75. Безусловно, действия Севера по управлению государством фундаментально опирались на военную силу, приведшую его к власти, в которой он справедливо видел главную свою опору76, но вот можно ли при этом говорить о наступившей милитаризации всего государственного управления? Армия всегда в Римской империи поставляла кадры для гражданской бюрократии. Военная карьера была отличным трамплином для занятия высоких должностей в провинциях и в столице. Но до поры до времени это вовсе не означало, что именно армия – главная кузница кадров государственного управления. А разве недостаток почтения к сенату был чем-то новым в римской истории? Ещё Тиберий, покидая сенатскую курию, презрительно говорил: «О люди, созданные для рабства!»77 Слова эти он произносил по-гречески, полагая, должно быть, что столь жалкие люди благородной латыни не достойны. Можно вспомнить и Нерона, которого шут веселил словами: «Я ненавижу тебя, Нерон, потому что ты сенатор!» Более того, принцепс-артист «намекал часто и открыто, что и остальных сенаторов он не пощадит, всё их сословие когда-нибудь искоренит из государства, а войска и провинции поручит всадникам и вольноотпущенникам»78. На этом фоне отношение Севера к сенаторам – едва ли не верх доброжелательности.
Надо сказать, что критический взгляд на тезис о милитаризации государственного управления при Севере уже не раз высказывался в исторической науке