— Ну, я думаю, вам следует наблюдать за ним.
— Ходить с собакой по его следам? Подслушивать его разговоры? Собирать пепел с его сигар? Вы это имеете в виду? Если к каждому подозреваемому в этом деле приставить полицейского для слежки, то у меня не останется констеблей. Вспомните, в деле Джека-Потрошителя лондонская полиция расставила констеблей, которые неделями дежурили на улицах, а Потрошитель, тем не менее, совершил еще одно или два убийства. Я не впечатлен данным методом.
— Кажется, что вы вообще ничего не делаете, — пожаловался Уэндовера. — Много ума для этого не нужно.
— И вот вывод: мне недостает ума. Поразительно! Давайте сменим тему. Вас когда-нибудь терзало смутное воспоминание о чем-то, таящемся в глубинах вашего ума? Сейчас меня мучает такое же чувство. Несколько лет назад я читал рассказ. Не помню ни где я его прочел, ни кем был его автор, ни даже сюжет. Но помню, что в нем было что-то, подходящее к лагерю Цезаря, и меня раздражает то, что я не могу вспомнить, что же именно это было… Проклятье!.. Я знаю, что там было убийство, и дело было остроумным, но я просто не могу вспомнить, в чем оно заключалось… Возможно, если я перестану о нем думать, то сразу же все вспомню.
Сэр Клинтон ненадолго замолчал, а потом продолжил:
— Меня беспокоит еще один момент. Не могу вспомнить контекст этих строк Милтона:
И некому, увы, разбой пресечь,
Хоть над дверьми висит двуручный меч.[45]
Я давно не перечитывал Мильтона, но я помню, что в юности эти слова поразили меня. Я сильно удивлялся, что это за «двуручный меч»? Наконец, я представил что-то вроде механической фигуры в доспехах и с боевым топором. Один удар — и готово! Не очень приятный предмет для размышлений подростка — приоткрытая в семерках дверь, за которой таится и поджидает что-то этакое. Но, сквайр, о чем же говорилось перед этими строчками?
Когда дело касалось текстов, память Уэндовера была отнюдь не безупречна.
— Э… Что-то насчет жадного волка и ягнят. А еще раньше уйма всего: о пастушьем ремесле, песнях на пастбище, фальшивящей свирели и прочем.
— А, это Люсидас! Теперь я вспомнил, — с облегчением воскликнул сэр Клинтон. — Двуручный меч относится к гражданским и церковным властям, не так ли? Сквайр, спасибо. Вы спасли меня от раздумий. Я думал над другой версией.
Он допил виски и, вставая с места, задал еще один вопрос:
— Лагерь Цезаря находится по пути к дому мисс Херонгейт, если ехать из гольф-клуба?
Уэндовер опасался таких вопросов. Ему совсем не хотелось, чтобы имя девушки связывалось с ночными событиями.
— Да, я хотел вам об этом рассказать, — протарабанил он.
— Хм! Было довольно поздно для возвращения домой, не так ли?
— Должно быть, она задержалась. Может, шина спустила, или еще что-то задержало ее в пути.
— Весьма вероятно, — согласился сэр Клинтон, направляясь к двери.
Глава 13Что-то новое из Африки
— Вижу, вы получили телеграмму, — заметил Уэндовер, пытаясь скрыть свое любопытство.
— От вас ничто не ускользнет, сквайр, — парировал сэр Клинтон.
— Что-то интересное?
— Для меня — да. Из консульства в Монровии.
— Значит, там что-то про Ашмуна?
— Да. Ex Africa semper aliquid Novi.[46] Мы с Камлетом собираемся кое-кого навестить. Да и, помимо всего, нам полезно подышать свежим деревенским воздухом. Присоединитесь к нам?
— Почему бы вам не дать мне прочесть телеграмму? — буркнул Уэндовер. — Вы знаете, что я не хочу иметь ничего общего с этим парнем. Но понимаю, что вы настроились бороться с моими предрассудками. Ладно, пойду с вами.
— Тогда пошли. Камлет ждет, что мы заберем его. С ним будет рабочий и лопата.
— Зачем?
— Вероятно, копать. Если потребуется. Но, возможно, и не потребуется. Это все, что я могу сказать. Ну, это лишь мое мнение.
Сначала они поехали в полицейский участок, где их ждал инспектор. Подобрав Камлета и его спутника, они отправились в дом Ашмуна. Сэр Клинтон заявил, что хочет увидеть Ашмуна, и компанию впустили в ту же комнату, что и накануне. Через пару мгновений перед ними предстал и сам мулат. Он совсем не был обеспокоен этим визитом к нему на дом. Сэр Клинтон не стал тратить время на разговоры и сразу же перешел к делу.
— Мистер Ашмун, вы ведь не британский подданный?
— О, нет. Я — либериец.
— Позвольте взглянуть на ваши документы, пожалуйста. Паспорт и свидетельство.
Ашмун достал документы и со своей обычной улыбкой передал их старшему констеблю. Сэр Клинтон рассмотрел их.
— Похоже, они совпадают с моими сведениями, — сказал он, возвращая бумаги. — Вижу, что в графе «профессия или род деятельности» вы указали «священнослужитель».
— Совершенно верно, — с легким поклоном ответил Ашмун.
— Имя вашей матери?
— Мета Ашмун. Как и я, она — гражданка Либерии.
— А ваш отец?
Глаза Ашмуна опасно сверкнули, но он все еще играл роль добродушного хозяина.
— Я никогда не знал отца, — учтиво ответил он. — Он исчез, прежде чем я достиг возраста, в котором мог бы узнать что-либо о нем.
— Даже его фамилию?
— Я никогда не носил его фамилию и предпочел забыть ее. Он очень плохо обращался с матерью и бросил ее вскоре после того, как я родился. Конечно, он был одним из вас — белых людей: прохвост, бездельник и беглец. Уже позже я смог подняться.
— Ваши родители были женаты?
— Боюсь, что не смогу предъявить их свидетельство о браке, — заметил Ашмун, потеряв бодрость.
Сэр Клинтон сделал извиняющийся жест.
— Простите. Я лишь хочу убедиться в вашем либерийском гражданстве. Ваш отец был британцем? В этом случае, если он был женат на вашей матери, вы тоже стали британцем, и эти формальности больше не требуются. Если вы сможете чем-то подтвердить тот брак, то будете освобождены от некоторых неприятных ограничений.
Это объяснение, похоже, изменило настроение Ашмуна. Он снова стал учтив и лучезарен.
— А! Понимаю! Но боюсь, тут ничего не поделать. Я — гражданин Либерии и, вне сомнений, иностранец. И должен смириться с трудностями, но, в конце концов, это лишь мелочи.
— Теперь насчет вашей профессии, — продолжил сэр Клинтон. — Я бы хотел узнать, как вы стали священником?
— Все очень просто, — поспешил объяснить Ашмун. — Моя мать была очень бедна, а перед тем, как уйти, ваш соотечественник растранжирил все остатки ее денег. Полагаю, она была польщена вниманием со стороны одного из вас, белых. И это понятно — она была бедной, неграмотной женщиной, и ее было очень легко обмануть. Он пропил часть денег, еще больше он проиграл в карты, и, наконец…
Ашмун закончил фразу выразительным жестом.
— Со своей точки зрения, мать была хорошей женщиной. Конечно, суеверной африканкой, которая пыталась сделать для меня все возможное. После всего, что она пережила с моим белым отцом, было сложно представить, что она сможет поверить кому-то из белых. Но, как ни странно, она попала к вашим миссионерам, приличным людям, которые хотели собрать новообращенных. Они делали это искренне, а не из желания выслужиться. Они взяли меня в миссионерскую школу и обучили, когда я был еще ребенком. По-видимому, они оценили мой интеллект — полукровки бывают умны. Я был их лучшим учеником — умным, способным и принимающим все, чему меня учили. Я изучал катехизис и полагаю, что проявил рвение. Трудно вспомнить себя мальчиком. Но, как бы то ни было, они смотрели на меня, как на достижение своей образовательной системы, и решили использовать меня для своей работы. Вы, белые люди, так дальновидны по сравнению с невежественными африканцами. Если вкратце, то они воспитывали меня, стремясь к тому, чтобы я стал таким же миссионером, как и они, и даже лучше — благодаря негритянской крови, я смог бы лучше них понимать «африканские души», как они нас называли. Они так и не смогли избавиться от расового превосходства. Ну, а я был, как рыба в воде: в юности я был очень религиозен. В результате я стал священником, и меня направили в деревню — обращать язычников. Я долгое время «трудился в винограднике» — так они это называли, и, в конце концов, смог отчитаться перед учителями, доложив им о блестящих успехах. Затем я вернулся на побережье — отдохнуть. На станции я повстречал симпатичную девушку, дочь одного из миссионеров. Она приехала из Англии, чтобы навестить родителей. Я никогда не видел такой красивой девушки. Конечно, в ней не было ничего особенного, но в то время я видел не так много белых девушек. Я предложил ей руку и сердце, составив речь из лучших образцов литературы в местной библиотеке. Это был единственный знакомый мне способ объясниться в любви. Но она сочла мою речь забавной, и, оглядываясь назад, думаю, она была права. Но она была не очень-то тактична, и я быстро понял, что наличие негритянской крови лишает меня возможности претендовать на роль мужа. Понимаете, я ни в коем случае не обвиняю ее. Я никогда не думал о женитьбе на ком-то из моих прихожанок из глубинки. Но эти события навели меня на мысли о темах, не затрагивавшихся в миссионерской школе. Я вернулся в свой первоначальный приход. Но тамошний виноград стал кислым, и через некоторое время я оставил дела и порвал связи со старыми пасторами. Думаю, они были не против. Разными путями я зарабатывал на жизнь. Скопив денег, я решил поехать в Англию и осмотреться. Я ничем не связан с местными парнями в рясах, но когда меня попросили заполнить пункт «профессия» в анкете, я вспомнил о клерикальном прошлом — оно было респектабельнее моих прочих занятий. Боюсь, мой рассказ был длинным и скучным, но я надеюсь, что стало ясно: указания на профессию подлинны, и в ваших бумагах нет никакой ошибки.
— Спасибо, — сухо поблагодарил сэр Клинтон. — В общем и в целом все корректно.
Несмотря на беззаботный тон, во время рассказа Ашмун позволил себе некоторую мрачность в лице; но сейчас он вернулся к прежней жизнерадостности.